Звезда перед рассветом - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– То есть ты ни разу не ходил с шашкой в атаку? – разочарованно спросил Риччи. – И никого не убил?
Роза сидела и сосредоточенно листала журнал «Нива», в котором фотографии высокородных сестер милосердия сменялись портретами героев. В конце был опубликован список погибших офицеров. Около каждого имени стоял крестик, похожий на карты «треф».
– Я все равно в гимназии не останусь и еще сбегу, – упрямо согнув тонкую шею, сказал Марсель. Лампа подсвечивала красивым малиновым цветом его оттопыренные уши. – Победить германцев – это главное сейчас для всех дело.
Аморе беззвучно плакала. Она словно наяву видела пронизанную солнцем поляну и строй раздетых до белья мертвых солдат. Почему-то ей представлялось, что всех их убили те два офицера и казак Кузьма Крючков. Ей было страшно, и она знала, что война не может быть главным делом для всех, но слов, чтобы сказать об этом Марселю, у нее еще не было.
* * *Глава 11.
В которой изучают иностранные языки, читают Пушкина и сравнивают коммунизм с царствием Божьим
– Хочется, Маша, хочется, чтобы уже, наконец, была зима-зима, и все снегом засыпало. Все! Белым-белым снегом. Только выйдет ли? Навряд…
– Я Марфа теперь… Да, растеплело нынче изрядно…
Люша и поповна Маша (ныне – сестра Марфа в Свято-Введенском монастыре) стояли у старой водяной мельницы.
Оттепель: крики ворон, тревога в мокром упругом воздухе. Туман, капель, налетают внезапные порывы влажного ветра, запах стелющегося к земле дыма, по мельничному лотку течет черная вода, по краям досок темно-зеленый, почти черный мох, падают со звоном подтаявшие сосульки.
– Мне непривычно тебя Марфой кликать, но я попробую. Как же ты теперь живешь? Нравится тебе?
– В монастырь не для удовольствия идут, а для спасения, – строго сказала Маша. – А так, снаружи, если молитвенного дела не касаться, что ж – обыкновенная жизнь. Летом и осенью в саду или в огороде работаем, зимой рукоделье всякое на продажу. Наш вот монастырь уж почти сто лет изготовляет басму и фольгу для икон, восковые цветы венчальные…
– Да спасайся на здоровье, мне-то что! – фыркнула Люша. – А я тебе тут от Лукерьи пирожков принесла, твоих любимых, с черешней и пареной малиной…
– Грех чревоугодничать-то, – наставительно произнесла Маша, забирая сверток из Люшиных рук, и едва заметно улыбнулась краешком узких губ. – У нас в монастыре стряпают изрядно, но против вашей Лукерьи пирожков кто ж устоит? Батюшка тебе до сих пор Флегонта и Черемошинскую часовню простить не может – не в последнюю очередь как раз из чревоугодия: из деревни-то он каждый раз к вам завертывал и Лукерья его из уважения так кормила, что едва не лопался…
– Ничего, – пожала плечами Люша. – Коли отец Даниил похудеет чуток, так ему только на пользу…
– Соглашусь. Хоть священнослужителю вроде и положено в теле быть, но батюшка в последние годы – жирен уж не в меру. А ты почто ж в трауре?
– Аркадий Андреевич Арабажин на фронте погиб. Помнишь его?
– Помню, конечно. Но ты уж совсем, Люшка, с ума сошла – при живом муже траур по другому мужчине, и не родственнику носить…
– А бывала в своем уме? Напомни, когда ж это? – усмехнулась Люша.
– Может, и не бывала, – подумав, согласилась Маша. – Аркадия Андреевича жаль. Нынче же помолюсь за него…
– Расскажи, как о нем помнишь, – остро взглянула Люша. – Ты Марфа теперь, за Машу не в ответе.
Маша подняла плечи, отвернулась. Туман разошелся, темно и утробно журчала вода, наверху, над головами, метались под ветром деревья.
– Он один и был, кто во мне тревожил… не знаю что… девичество, быть может… Еще в твоих рассказах, как он тебя на баррикадах спасал, когда я его и не видала вовсе. Не ведаю, почему так… Грешно это было, понятно, но даже исповедник мой не знал, по какой части этот грех числить. Помыслы о незнакомом человеке? Да не было никаких таких помыслов… Тревога только и еще прямо словами: «может быть». И все, ничего больше. Потом, когда он на твою свадьбу приезжал, я издаля на него посмотрела, и сразу узнала, будто видала раньше. Именно такой, как и помнился, и знался мне. Как это может быть? Дьявольские игры, тут и сомнений никаких. Ну, я к нему пошла и все как есть рассказала. Думала, он смеяться надо мной станет и все сразу кончится…
– А он?
– Он сказал…
– Маша, ты вот здесь врешь чего-то… Тебя Бог за вранье накажет, а мне правду знать надобно…
– Господи, прости рабу твою грешную!.. Ну, вру… Я сначала больной прикинулась, чтобы он меня осмотрел. У него руки сильные и теплые, до сих пор помнится. Господи, прости! А он понял почти сразу и говорит: «Девушка, милая, вы здоровы вполне, но что-то все-таки с вами происходит? Что же?»… Вот тут я ему все и рассказала. А после мы с ним долго еще говорили…
– О чем же?
– О коммунизме.
– О чем, о чем?!
Маша вздернула узкий подбородок:
– Мы, если хочешь знать, и после того раза еще встречались. Сидели, как и с тобой, на скамейке у Синих Ключей. Он мне книжки приносил почитать и непонятное объяснял. Я Маркса читала – «Манифест». И мы с Аркадием Андреевичем договорились…
– Договорились?! – всплеснула руками Люша. – Промеж собой? Ты – со своим Богом и он – со своим коммунизмом?!
– И нечему тут удивляться! Ты вот всегда только о себе думала, в крайности о тех, кто прямо рядом, а есть, между прочим, и такие, которые о судьбах всего мира скорбеют и утруждаются. Вот, к примеру, христианские подвижники или вот коммунисты. Дурак только не разберет, что ихний коммунизм и царство Божье на земле есть одно и то же. Но вот в методах и социальной опоре мы с Аркадием Андреевичем разошлись решительно. Я так думаю, что надо революционерам объединиться с воинством Божьим. Неправильная установка на крестьян у эсеров или на пролетариат у социал-демократов. Это вторично. Нельзя построить царствие Божье без любви. А Любовь только у Бога… Тогда Аркадий Андреевич сказал, что про Любовь он согласен, но надо ведь как-то разрешить и экономические вопросы…
Люша закрыла лицо руками.
– Ну, Январев, – пробормотала она сквозь пальцы. – Я с тебя просто обалдеваю… Маш, Маш, ты погоди про экономику, ладно? Все равно ни я, ни ты, ни, я подозреваю, бедный Аркаша ничего в ней не понимали и не понимаем. Разъясни-ка мне лучше по своей, по божественной части… Мне так хочется иногда за него молиться… Но я даже бумажку поминальную не смогла подать, и свечку за упокой не смогла поставить, пальцы не держат. Почему так? Я же вроде крещеная, и часовню вон в Черемошне построила… Маша или уж Марфа, ты скажи мне теперь: ты ведь этого Бога живьем чувствуешь? Знаешь? Раз всю жизнь на то положить решилась?
