Доктор Чёрный - Александр Барченко

Свежий ветер пахнул ему в лицо.

Сумрак редел.

На востоке свинцовую спину моря отрезывала уже от неба розоватая полоска зари. С севера вырастал туман и покрывал словно войлоком последние шлюпки, которые можно было разглядеть отсюда.

Мелкая рябь морщила отлогие спины волн.

«Фан-дер-Ховен» часто, судорожно вздрагивал и клевал высоко поднятой кормой. На мостике трудно становилось держаться. Бухты каната, отвинченные для чистки кнехты, табуреты и кресла сползали теперь под откос, громоздясь одна на другую.

Беляев перешагнул через перила и поднялся на ют. Корпус парохода опускался с каждой минутой быстрее.

Беляев понимал, что судно пойдёт ко дну, как камень, лишь только вода достигнет шканечных люков и зальёт кают-компанию и концертную залу.

Машинально, движимый бессознательным инстинктом, Беляев вцепился в забытый кем-то из пассажиров пробковый спасательный пояс. Он знал, что прибор не спасёт его от леденящего холода. Придётся окоченеть в воде… Всё-таки легче, чем захлебнуться и пережить все ужасы задушения…

На западе острыми точками вылупились огоньки. Неужели это уже пароходы?.. Нет! Слишком скоро… Да у парохода был бы прожектор, а это тусклые цветные огоньки. Зелёный и красный… Должно быть, парусник какой-нибудь… Да, парусник — белого огня нет. Идёт левым галсом, пройдёт стороной. Разве подать сигнал? На мостике должны быть фальшфейры…

Беляев осторожно двинулся обратно к командирскому мостику.

Волны уже тихонько захлёстывали в шканечный люк.

Словно судорога прошла внутри всего корпуса. Беляева, уже занесшего ногу через перила, с силой отбросило вниз, на палубу. Он тотчас же вскочил, но словно огромная рука вырвала пол из-под ног и приложила к спине…

Прямо перед глазами выросла огромная скользкая свинцовая стена воды, страшная тяжесть обрушилась на голову Беляева, и последним ощущением его было представление о чудовищной тёмной водяной воронке, выросшей по бокам и позади тонущего парохода…

ЧАСТЬ II

I

В конце девяностых годов в Петербурге, на Калашниковской пристани, судебный пристав при наряде полиции опечатывал огромные амбары на весь север России гремевшей хлебной экспортной фирмы «Николай Сметанин с сыновьями». Опись и охрана имущества фирмы вызваны были тем, что глава её, сын основателя, коммерции советник Михаил Николаевич Сметанин, только что осенью женившийся на дочери обедневшего генерала-помещика Дине Захарьевской, одной из очередных петербургских «сезонных» красавиц, был найден накануне утром в своём кабинете мёртвым при самой таинственной обстановке.

На теле Сметанина не было обнаружено никаких признаков насилия. Прислуга, в том числе ночевавший рядом с кабинетом камердинер покойного и швейцар, державший парадную дверь постоянно на запоре, божилась, что, кроме домашних, никто не являлся к барину в течение целого дня накануне катастрофы.

Последним выпустил швейцар родного брата хозяина, молодого инженера-технолога Николая Николаевича, навещавшего брата по делам фирмы.

Всё говорило за то, что Михаил Сметанин умер внезапно от паралича сердца или кровоизлияния в мозг.

Но врач, призванный тотчас же женою покойного, сразу обратил внимание на выражение нечеловеческого ужаса, исказившего обращённое к дверям лицо погибшего богача, и на пустой фужер из-под шампанского, стоявший на письменном столе рядом с бутылкой «Кристальсек» и другим, полным фужером.

Анализ остатков шампанского в опустошённом фужере обнаружил присутствие одного из цианистых соединений. Миллионер был отравлен.

Возник вопрос: покончил ли с собою Сметанин сам, или здесь имело место убийство?

Следствие, между прочим, выяснило, что отношения между братьями были более чем натянуты. Найдена была переписка, обнаружившая, что красавица Дина ещё до замужества любила младшего Сметанина и за главу фирмы вышла лишь для того, чтобы спасти отца-генерала от разорения.

Выяснилось, что покойный Сметанин в день смерти должен был получить крупную сумму с одного провинциального должника. Снеслись с последним, и тот предъявил расписку миллионера в погашении долга, помеченную, как и ожидали, днём смерти.

Ко всеобщему удивлению, дня через три после похорон к следователю явился младший Сметанин и передал, что недостающую сумму покойный передал ему, брату, накануне смерти для урегулирования счетов по заказанным в Англии для вальцовой мельницы машинам.

На вопрос следователя, почему он не спешил с этим осведомлением, молодой инженер, видимо волнуясь, объяснил, что отношения его с покойным братом за последнее время настолько осложнились, что он-де боялся, не повредило бы это признание ему самому.

Разумеется, следователя такое объяснение удовлетворить не могло. Младший Сметанин был сначала обязан подпиской о невыезде, а там улики против него сплелись так тесно, что присяжные, не просовещавшись и получаса, вынесли ему обвинительный вердикт, и инженер-технолог Сметанин, перед которым открывалась самая блестящая карьера, вышел из залы суда лишённым всех прав ссыльнокаторжным…

В своё время газеты были полны описаний его феерического побега с одного из этапных пунктов Забайкалья.

Говорили, что побег стоил не одну сотню тысяч, и почти открыто указывали на молодую вдову, наследовавшую сметанинские миллионы, как на главную организаторшу побега.

Как бы то ни было, Николай Сметанин словно в воду канул. А когда, полтора года спустя, тяжко заболевший бывший камердинер покойного миллионера признался сначала священнику, а потом и властям, что Михаила Сметанина отравил он тотчас по уходе инженера, надеясь воспользоваться наличными деньгами, оставленными барину провинциальным должником, и когда, по проверке заявления, состоялось определение суда, снимавшее с имени Николая страшное обвинение, — молодой инженер ограничился тем, что появился под своей фамилией в Индии. А ещё через год молодая вдова ликвидировала дела и, передав фирму, направилась к нему, в Бенарес, и обвенчалась с ним, присоединившись к англиканской церкви. Влажный, насыщенный продуктами гниения тяжёлый воздух тропической зоны, болотистые берега Ганга, а в особенности нервные потрясения, пережитые молодой женщиной за последние два года, скоро свели её в могилу.

Николай Сметанин остался с трёхлетней Диной на руках. Еле переживший потерю безумно любимой жены, не чаявший души в оставленной ею дочке, инженер вместе с тем видел, что он бессилен заняться ребёнком.

Он завязал сношения с нефтяными промышленниками голландских колоний Зондского архипелага, вложил все свои и оставшиеся после жены средства в дело объединения нефтяных предприятий на островах с предприятиями на континенте.