Тень в воде - Ингер Фриманссон

Иногда Микке брал в руки ружье, примериваясь к нему. Весило оно больше, чем можно было подумать. Ствол леденил руки. Микке вскидывал ружье на плечо, делая вид, что нажимает на курок.

Он брал с собой блокнот и карандаши, любил сидеть там и рисовать. Ничего особенного, совершенно ничего. Но рисунки его возбуждали, – значит, в них был хоть какой-то смысл.

Он рисовал женщин, обнаженных, связанных. Ноги задраны вверх, раздвинуты в стороны, схвачены петлями. Он рисовал груди, растекающиеся круглыми блинами. Он думал о Карле Фэй Тукер и об иголках, которые медленно пронзали ее кожу.

Пару раз он скатался в Хэссельбю, но прятаться в кустах становилось все сложнее. Иногда он видел ту женщину: она тоже сгребала листву вместе со своим новым мужчиной. Тем, который занял место Натана. Курятник у дерева пустовал. Наверное, птичка сдохла или умотала в теплые края.

Дома царила мрачная атмосфера. Нетта снова впала в депрессию и ныла дни напролет. Что у нее там, климакс? Микке пытался держаться подальше от дома, когда мать была там, но спать-то он все-таки приходил: пока еще не докатился до того, чтобы ночевать в домике. Да и Нетта не оставила бы его в покое, начала бы приставать и выведывать, где он шляется по ночам. Но домик – его личное дело, пусть только попробует сунуть туда свой нос.

Микке часто сидел за большим столом и планировал будущее. Или ежился у обогревателя, надев теплый темно-серый свитер, подаренный Неттой много лет назад, когда она все время что-то вязала.

Там, в тишине опустевшего садика, в голове Микке стала зреть идея. Потрясающая мысль, от которой по всему телу бежали мурашки. Он, Микаэль Гендсер, двадцати двух лет от роду, должен продолжить дело своего отца. У него впереди годы и годы, а отец успел лишь начать свой проект. Микке вдохнет новую жизнь в нарушенный трагическими обстоятельствами план. «Чип Трипс». Продолжить дело – его долг перед отцом. Это вопрос чести.

Был и еще один момент, связанный с честью отца. Та женщина в Хэссельбю. Она предала Натана дважды. И за это должна быть наказана.

Глава 6

Бесцельно колеся по улочкам Окесхова и Блакеберга, он постепенно приближался к Хэссельбю. Виски почти выветрился. Конечно, если вдруг остановит полиция и заставит дунуть в трубочку, то наказания не избежать. Но это его почему-то совсем не волновало. Вибрирующий гул машины успокаивал и расслаблял, словно он покачивался в воде лесного озера.

На дороге он был один, но не только он бодрствовал в этот час. Йилл работала в своей башне. Он так и видел ее: широкая спина, склонившаяся над экраном радара, руки на клавиатуре. Он почувствовал чисто физическое желание прикоснуться к ней, потрогать кожу, запустить пальцы в волосы, погладить мочки ушей – у нее милые уши, маленькие, красивой формы, это он заметил. Ее суховатый юмор, ее терпение, ее внимание и забота о нем.

Шесть лет отсутствия.

Но я не бросал тебя, это ты меня бросила.

Он миновал кладбище, где покоились родители Берит. Вспомнил, что отца в шутку называли Огуречным Королем. У него было имя в фермерских кругах и даже несколько дипломов, которые Берит после его смерти повесила на стены в домике на Вэтё.

Много лет назад Тор придумал называть будущую жену Огуревочкой. В прошлой жизни, когда ласковые прозвища рождались сами. От одной этой мысли в груди что-то сжалось.

Тор медленно ехал мимо вилл и типовых коттеджей с погасшими окнами. Везде темень. Люди спали, набираясь сил перед новым рабочим днем. Честные, порядочные люди, которые ходят на работу, верные своему долгу.

Когда он последний раз был у врача, тот основательно его проработал: говорил о страховых ресурсах, и каких-то комиссиях, и справках о состоянии здоровья. Густав Ведерёд был другом семьи, настоящим семейным доктором, как в прежние времена, а не каким-то загнанным участковым, который работает в поликлинике несколько месяцев, а потом мчится дальше, к карьерным вершинам. Доктор Густав, как они его называли, был терапевтом общей практики и лечил обоих мальчиков, когда тех одолевала очередная детская хворь. Но в этот раз он сдвинул очки на лоб и проговорил высоким, гнусавым голосом:

– Страховщики наседают. Пристали как банный лист. Грозятся прекратить выплачивать твое пособие.

– Да что там грозиться, гроши… – фыркнул Тор в ответ.

– Но дело в тебе, в твоей жизни.

– То есть?..

– Ты на длительном больничном, который уже был продлен дважды. Ведь так? Во второй раз я дал тебе два года. Прошу тебя, Тор, надо заняться собой.

Заняться собой. Как они с Берит смеялись над этим выражением! Взять себя в руки и заняться собой.

– Вот как? – отозвался Тор. – И как именно я должен это сделать?

– Пойми, Тор. Я больше не могу продлевать твой больничный, даже если мне всеми правдами и неправдами удастся убедить страховщиков – у тебя все-таки давление повышенное. Но если честно, это будет медвежья услуга.

– И что ты предлагаешь? Если серьезно? Отправишь меня в психушку или еще куда?

Доктор одернул рукава своего белого халата, который, кажется, сел от стирки. Вид у Густава Ведерёда был отчаявшийся.

– Ты же понимаешь, что должен захотеть сам. Больше ничто не поможет.

Часы показывали четверть второго. У желтого киоска, несколько лет назад превратившегося в уличную забегаловку, он повернул налево и по серпантину спустился к озеру Мэларен – спонтанно, без особого намерения.

Другой день, в конце зимы девяносто восьмого. Почему в тот день он не поехал на машине? Потому что хотел ехать той же дорогой, тем же способом, что и Берит. Он знал, что она дважды за последнюю неделю побывала в Хэссельбю. Он хотел понять ход ее мысли, ее чувства, что ею двигало. Спрашивать было слишком поздно, оставалось лишь восстановить путь, который она проделала в тот последний день перед исчезновением.

Он знал, что Берит добралась на метро до конечной станции, Хэссельбю. Оттуда – по крайней мере, в первый раз – пешком дошла до кладбища, было довольно холодно. Берит зажгла свечу на могиле и забыла там свои рукавицы. Много позже полиция вернула их Тору – застывшие, жесткие, не сохранившие и намека на запах Берит.

После кладбища она отправилась к дому Жюстины Дальвик, как будто что-то тянуло ее туда. Черт побери! Причем дважды. Первый раз она вернулась домой продрогшая, отчаявшаяся. Приняла теплую ванну и рано легла спать, а когда он попытался ее утешить, решила, что он хочет заняться любовью, – какая неловкость.

Так мы и жили, подумал он. Постоянное несовпадение фаз, кроме как в самом начале, первые месяцы светящегося счастья.

Через неделю после первой поездки в Хэссельбю она вернулась туда. И исчезла.

А вот и высокий белый каменный дом. Сквозь ветви деревьев пробивался свет окон. Тор поежился. Он заглушил мотор, но остался сидеть в автомобиле.

Неужели Жюстина Дальвик не спит в такой час? Живет ли у нее, как и раньше, птица? Держать дома такую большую птицу – уже признак ненормальности.

Тор вспомнил рассказы Берит о том, как над Жюстиной издевались в школе. Некоторые существа – как люди, так и животные – вызывают антипатию других существ. У его бабушки с дедушкой была курица, которую постоянно задирали сородичи. Мальчиком он пытался защищать ее от твердых клювов других птиц.

«И не старайся, парень, – говорила бабушка Ида. – На ней печать, от которой не избавиться».

«Избавиться, избавиться!» – кричал семилетний Тор, очень чувствительный мальчик.

Однажды на закате бабушка свернула шею затравленной курице. Стая жестоко исклевала ее, она потеряла почти все перья. Бабушка сварила курицу, и в доме долго стоял ее запах. Тор помнил, как отказывался есть и как бабушка отвечала, что понимает его, но таков закон природы – есть или быть съеденным. После, однако, признала, что лучше ее было похоронить: такой жесткой курицы она прежде не едала.

Тор вышел из машины, запер дверцу. Закурил. Сделал несколько шагов, глядя, как блестит озеро. Словно мятая фольга. Поднимался ветер. Кривая и ржавая калитка не была заперта, ею, наверное, уже не пользовались. Во дворе виднелась припаркованная «вольво». Тор вошел во двор, сердце оглушительно билось.

«Что я делаю?» – пронеслось в голове.

Он потушил сигарету о подошву и спрятал окурок в карман, затем подобрался вплотную к дому, хорошо понимая, что из окон освещенного помещения не видно, что происходит снаружи в темноте.

Жюстина Дальвик стояла у самого кухонного окна, и на секунду ему показалось, что она смотрит прямо на него. Она была полностью одета. Птицы не было видно. Жюстина стояла навытяжку, будто прислушиваясь. Тор был уверен, что к дому он подобрался совершенно беззвучно, но, может быть, его услышала птица. Кто знает, вдруг она, как собака, обладает сторожевым инстинктом?

Внезапное сострадание. Сострадание к ней. Ведь она мучилась, это было очевидно.

«Послушай, – подумал он, и внутри что-то перевернулось, – ты последней видела мою Берит. Ты что-то знаешь, ты должна знать, – но как заставить тебя рассказать?»