Спокойной ночи, крошка - Дороти Кумсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Малыш, я сейчас не хочу говорить об этом, — сказала мама. — Думаю, ты еще маленький для таких разговоров.
Ну, она хотя бы не стала присаживаться на корточки. Лео терпеть не мог, когда взрослые так поступали.
— Но мне уже шесть!
— Я знаю.
— Я уже взрослый!
— Я знаю.
— Так почему же ты мне не расскажешь?
— Я знаю, что тебе уже шесть и ты уже взрослый, но, как я и сказала, мне кажется, ты еще маленький для таких разговоров.
Он скрестил руки на груди и притопнул ногой.
— Так нечестно!
Лео нахмурился, крепче прижимая руки к груди, и наклонил голову, щурясь. Если сосредоточиться, он сможет выпустить из глаз лазерные лучи. Тогда мама поймет, что он уже не маленький. Тот, кто умеет выпускать лазерные лучи из глаз, не может быть маленьким.
— Я знаю, — повторила мама.
А потом она совершила самый ужасный поступок в мире. Она присела на корточки, чтобы казалось, будто они одного роста. Лео знал, что мама выше него. Все взрослые были выше него. Так зачем же им притворяться, что они низенькие?
— Ладно. Я скажу тебе честно. Я думаю, что это я еще маленькая для таких разговоров. Что скажешь? Тебе от этого легче?
Лео кивнул.
Мама просияла.
Лео нравилось, когда она улыбается. Когда мама улыбалась, она была похожа на солнышко — большое, теплое, красивое. Папа всегда говорит, что мамина улыбка может осветить мир.
Мама встала, и Лео услышал, как хрустнули ее коленки.
— Ух ты! — охнул он. Лео нравилось, когда у мамы хрустели суставы. Это было здорово.
Они пошли дальше, на другой конец парка. Нужно было проверить, нет ли в пруду уток. А когда они будут возвращаться домой, мама позволит ему проехать на скутере по дорожке. И не будет бежать за ним. Лео сможет отъехать далеко-далеко от нее. Мама позволяла ему такое, и это было весело. Иногда намного веселее гулять только с мамой. С папой, конечно, тоже здорово, но все-таки с мамой лучше.
Мама протянула руку и шутливо дернула капюшон Лео, закрывая ему глаза. Он стряхнул капюшон и засмеялся. Они пошли дальше. В парке было так тихо… Это было классно! Парк был безлюдным, потому что солнышко недавно встало, да и холод пробирал до костей. Мамочке нужно будет скоро открывать кафе, поэтому гулять приходилось так рано.
— Интересно, а как дети попадают к маме в животик? — сказал Лео.
Лео в возрасте шести лет
Часть 4
Глава 12
Я не могу взглянуть на Мередит, но знаю, что она шокирована. Я чувствую, как этот шок распускается над нами, словно гриб ядерного взрыва. С каждым моим словом, с каждым выданным секретом шок растет, наполняя собой комнату.
— Нова была суррогатной матерью, Лео должен был стать моим сыном.
Все началось в супермаркете. Удивительно, да? Именно там.
В отделе стиральных порошков. Я думала, что материнский инстинкт во мне пробудится, когда я увижу, как молодая мамочка возится со своим ребенком, и это мгновение будет исполнено нежности и материнской любви. Но все оказалось наоборот. Все началось с мальчика в синей курточке с капюшоном и зеленых штанишках в стиле «милитари». Мальчик бросился на пол, он рыдал и сучил ножками, он извивался, словно золотая рыбка, случайно выпрыгнувшая из аквариума на ковер. Он вопил так, будто его режут на части ржавой пилой. Как и другие покупатели, я замерла на месте, наблюдая за этой чудовищной истерикой. Меня ужаснуло это зрелище. Ужаснула степень свободы этого ребенка. Через пару минут я, как и другие покупательницы, перевела взгляд на мать малыша. Она, словно окаменев, стояла перед стендом с моющими средствами, внимательно изучая состав порошка, который выбрала. Казалось, она не слышала жуткого крика, издаваемого ее ребенком. Думаю, мы все тогда удивились, видя, что эта мамочка нисколько не пытается скрыть того, что она тот самый человек с ржавой пилой, который режет малыша на части. Впрочем, догадаться, что именно она и есть та самая мамочка, что это ее ребенок сейчас разрывается от крика, можно было только по краске, заливавшей ее лицо, и по слезам, блестевшим у нее на глазах.
Тогда я поняла, что она хочет переждать его истерику. Пусть даже сама ситуация и вызывала у нее стыд, а у всех присутствующих недовольство, она не могла сдаться. Не могла выполнить его требование. Если она так поступит, эта ситуация будет повторяться. Вновь и вновь. Малыш поймет, что, если плохо вести себя на людях, можно получить то, что ты хочешь.
Как бы то ни было, стратегия этой мамочки не работала. Ее сын отличался завидным упрямством — истерика, этот громкий, настойчивый рев, не прекращалась.
И тогда мое сердце потянулось к этой бедной женщине. Мне хотелось обнять ее. Хотелось поднять этого маленького негодяя за шиворот и встряхнуть хорошенько. Мне хотелось… хотелось быть ею. Потому что я действовала бы иначе. Я бы сдалась, я бы разрешила ему взять то, что он хочет, а потом, уже дома, наказала бы его. Я не позволила бы ему унижать меня на людях. Я бы наказала его, когда мы остались одни. Я хотела быть ею.
Я хотела быть матерью.
Я хотела, чтобы у меня был свой ребенок.
Я бросила тележку в проходе и вышла из супермаркета. Крик ребенка и унижение его матери ввинчивались в меня, все глубже вбивали в мою голову мысль о том, чего я хочу и что я не могу получить.
После этого все стало серым. Серым и бессмысленным. Скучным. Будто мир лишился своего блеска. Лишился радости. И сколько бы времени я ни проводила на беговой дорожке, каких бы успехов ни добивалась в растяжке, сколько бы гирь ни таскала, оно все еще было здесь. Это серое облако понимания. Облако, делавшее мою жизнь серой. Облако, делавшее мой мир серым.
У меня бывают перепады настроения. Да, как и у всех людей, у меня бывают перепады настроения. Я хандрю. Да, моя хандра может длиться дольше, чем у других людей, и я чувствую ее острее, но это все потому, что я воспринимаю мир во всей его глубине, а большинство людей не позволяют себе этого делать. Я нервничаю. Я волнуюсь. Я принимаю все близко к сердцу.
Мне было тринадцать лет, когда наш пес Герцог умер. Все — и мама, и папа, и Мэри, и Питер — плакали. Но они все «справились» с этим. Они могли оставить это в прошлом.
Я любила Герцога больше всех остальных. Это было очевидно. Прошли месяцы, а я все еще плакала по ночам, вспоминая о нем. Я все еще тосковала по нему. И мне было больно, словно он умер только что. Мои чувства всегда были острее, чем у остальных людей.
А теперь, после того случая в супермаркете, чувств у меня не осталось.
Я обводила взглядом свой мир и видела, что все бессмысленно. Все бессмысленно. Разве мы живем не для того, чтобы порождать новую жизнь? Не для того, чтобы размножаться?
Я не могла этого сделать. И не сделала бы.
Так какой смысл жить?
Я не говорила об этом с Мэлом. Зачем? Все дело было во мне. Он-то мог завести детей. Он не был ущербным. В отличие от меня. Это была моя проблема, так зачем перекладывать эту ношу на его плечи?
Когда я в самом начале наших отношений рассказала ему о себе, о том, что случилось со мной, о том, почему у меня не может быть детей, он принял это, как принимал все остальное во мне. Мэл принял то, что меня обзывали шлюхой, когда я была в подростковом возрасте. Мэл принял то, что я забеременела, когда мне было пятнадцать. Мэл принял и понял то, что я тогда сделала аборт и из-за осложнений не могла иметь детей. Мэл принял это как часть меня.
Он всегда поддерживал меня. И все же я не смогла рассказать ему все. Лишь часть. И поэтому теперь я не могла поделиться с ним. Мэлу и так было больно оттого, что он не станет отцом. Да, он скрывал это, но я знала, что Мэл хочет детей. Так зачем возлагать на него эту ношу? Это лишь моя вина. Моя беда. И только теперь мне стало плохо от этого.
Серость — это звук, знаете? Серость — это прикосновение.
Серость — это звук, столь оглушительно громкий, что вы можете услышать его только в тишине. Серость — это прикосновение, прикосновение огромных свертков шерсти. Серость душит, она заполняет все пространство вокруг, она душит, и вы тонете на суше. Вы глохнете, вам нечем дышать.
Чернота не такая. Ее несложно понять. Чернота — это не так плохо, как думает большинство людей. Чернота — это лишь тьма. Она исчезает, когда становится светло.
А вот серость всегда рядом. Когда светло, когда темно, серость рядом, она ждет, она подкрадывается к вам. Она хочет уничтожить вас. И вы не поймете, что случилось, пока не будет слишком поздно. Пока вы уже не сможете дышать, не сможете видеть, не сможете слышать, не сможете чувствовать.