Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Каждые год-два он заставлял себя появляться у Кезона и предлагать брату очередной шанс вернуться к нормальной благопристойной жизни. Тит видел в этом долг скорее перед тенью отца, чем перед братом, который неизменно отвечал ему отказом.

Тит вышел из дома с небольшой свитой, как полагалось сенатору его уровня. В сопровождении состоял писец с восковой табличкой для памятных заметок. Был раб, который знал все улицы и обходные пути, так что Титу никогда не приходилось искать ближайшую таверну, ювелирную лавку или харчевню. Второй раб помнил поименно не только всех городских сенаторов и магистратов, но и каждого возможного встречного, вне зависимости от его важности, благодаря чему Тит никогда не рылся в памяти, тщетно пытаясь отыскать нужное имя или титул. И разумеется, присутствовало несколько крепких телохранителей, вышколенных ребят, одни габариты которых наводили такой страх, что им редко приходилось применять силу для защиты господина или расчистки дороги сквозь толпу.

День выдался обычный для конца мартия: сейчас теплый и ясный, через минуту – ветреный и пасмурный. Тит счел переменчивую погоду бодрящей и шел, пружиня шаг. Агриппина мертва! Новость не стала для него полной неожиданностью. Недавно Нерон вызвал Тита для консультаций по поводу знамений, касавшихся их с матерью ближайшего будущего; молодой император не поделился тайными мыслями, но было очевидно, что он отчаянно стремится избавиться наконец от Агриппины. Хвала богам, что на этой рискованной стадии борьбы за власть Титу доверился Нерон, а не Агриппина! Тит, как многие при дворе, годами ходил по краю пропасти между сыном и матерью, боясь прогневать обе стороны или необратимо связать себя с одной из них.

Кончина Агриппины приуготавливалась как комедия ошибок. Нерон, по слухам, не раз пытался отравить мать, но ее то ли предупреждали, то ли она заблаговременно принимала противоядие. Однажды над ее постелью обрушился потолок – разумеется, не случайно, и Агриппина спаслась только благодаря тому, что лежала у передней спинки.

Затем Нерон заявил, что хочет помириться с матушкой, и пригласил ее на свою приморскую виллу в Байи на праздник Минервы. Там он подарил ей великолепную барку и уговорил совершить круиз по заливу, несмотря на ветреную погоду. Судно, однако, было с секретом: механик Нерона устроил так, чтобы оно бесследно затонуло, – и происшествие можно было списать на неспокойное море или внезапный шквал, но не на юного императора. Барка и затонула, но Агриппина, некогда нырявшая за губками пропитания ради, оказалась настолько хорошей пловчихой, что добралась до берега. Нерон решил, что его отчаянную мать нужно добить не таясь, как раненую тигрицу. В дом на берегу, где укрылась промокшая и растрепанная Агриппина, прибыли убийцы, которые покончили с ней раз и навсегда.

В свое время астролог предсказал Агриппине, что ее сын станет императором, но ей придется заплатить за его величие собственной жизнью. Агриппина легкомысленно ответила: «Коль скоро он будет императором – пусть убьет мать». Так и случилось.

Шагая по берегу и через Форум, Тит позволил себе отвлечься на городские виды и звуки. Несмотря на постоянные бури и напряжение при дворе, последние годы оказались для империи и Рима золотым веком. Руководил фактически Сенека, отлично справлявшийся с задачей. Налоги уменьшились, тогда как государственные услуги расширились. Любовь Нерона к музыке и поэзии, его юношеский пыл, актерская натура и страсть к зрелищам послужили расцвету культуры. Он создал небывалые увеселения для публики, тем более экстраординарные, что бескровные; хотя гладиаторские бои остались составной частью многих праздников и торжеств, Нерон издал указ, запрещавший убивать на арене даже преступников.

Рим процветал. Титу казалось, что мир не знал императора лучше. А теперь, когда со смертью Агриппины раздоры при дворе закончились, кто мог предугадать, каких блистательных высот достигнет Нерон?

Тит миновал сверкающие мраморные и травертиновые монументы Форума и вступил в Субуру с ее узкими грязными улочками. Он был рад присутствию свиты, особенно телохранителей. В молодости он отваживался часами ходить здесь в одиночку и без оружия, но те дни давно миновали. Однако, подумал он, даже здесь стало лучше, после того как Нерон принял власть, благодаря общему преуспеянию империи и успешному управлению городом со стороны Сенеки.

Общее благополучие в мире, как представлялось Титу, делало ненависть брата к существованию еще более извращенной и необъяснимой. Как же мог Кезон отвергать мир, где столько радости и красоты? А Рим краше всех прочих мест, хотя, стоя перед муравейником, где обитал Кезон, Тит вынужденно признал, что это мрачное здание хуже даже последнего пристанища брата. Если бы Тит опустился до проживания в такой нищете и кормился, как Кезон, черным трудом – в сорок один год впору надорваться! – он тоже, наверное, ненавидел бы мир.

Тит оставил свиту на улице, разрешив телохранителям поиграть в кости, и поднялся на последний этаж. Почему Кезон вечно селится на самом верху? Лестница была усыпана всякой дрянью: попадались осколки битой посуды, негодная сандалия, деревянная кукла с оторванными конечностями, а на одной площадке встретились две крысы, которым Тит помешал совокупляться.

Он постучал в дверь. Внутри послышалось движение; в таких домах стены были настолько тонкими, что не скрадывали звуков. Кезон отворил. И широко улыбнулся:

– Приветствую тебя, брат!

Кезон был, как всегда, неухожен – в густой бороде впору было вить гнезда птицам, – но находился в приподнятом настроении. Тит счел это добрым знаком. Возможно, встреча пройдет хорошо. Он заметил на шее Кезона фасинум, висевший на шнурке.

– Приветствую, брат, – откликнулся он.

– Входи.

Артемисия выглянула из соседней комнаты, равнодушно поздоровалась и исчезла. Ненакрашенная, с немытыми волосами, она выглядела заурядной клушей. Хризанта сохранилась намного лучше, хотя родила сына и трех дочерей. Несчастная Артемисия даже не стала матерью, потому что ее супруг не видел смысла в обогащении мира новой жизнью.

– Ты вроде счастлив, Кезон.

– Так оно и есть.

– Могу я спросить отчего?

– Тебе не понравится ответ.

– Возможно, но ты попробуй.

– Я счастлив, потому что конец мира уже очень близок. Очень! Быть может, он наступит в нынешнем году.

Тит издал стон:

– Вот чему ты радуешься!

– Конечно. Мы того и жаждем: чтобы покров сего скверного места пал и мы воссоединились с Христом, дабы узреть лицо Бога во всей его славе.

Тит вздохнул:

– И как же кончится мир, Кезон? Как такое вообще возможно? Сколь сильным должен быть пожар, сколь мощным землетрясение, сколь высокой волна наводнения, чтобы уничтожить мироздание? Может, звезды падут на землю? Или солнце погаснет, а луна разлетится на пушинки, как одуванчик? Сама идея о конце света – нелепость!

– Единый Бог всемогущ. Он сотворил мир за шесть дней, а уничтожить его может в мгновение ока.

– Если твой бог всемогущ – и если другие божества ему не мешают, – почему бы ему просто не исправить мир по своему разумению, тоже в мгновение ока, и не положить конец злу и страданиям, которые нас, по твоим словам, окружают? Что же за бог такой, играющий в жестокое ожидание со своими почитателями?

– Ты просто не понимаешь, Тит. Здесь моя вина: я бессилен тебе объяснить. Если ты придешь на наше собрание, то встретишь людей намного более мудрых, чем я…

– Нет, Кезон, сенатор Тит Пинарий не покажется на сборище христиан! – Идея была настолько курьезной, что Тит расхохотался.

– Ты высмеиваешь меня, брат, но чем ты так горд? Особым положением в мире и дружбой с императором? Ты и с покойным правителем дружил, но ничего не сказал и не сделал, когда дядю Клавдия убили.

Кровь отхлынула от лица Тита.

– Ты не знаешь, убили ли Клавдия.

– Разумеется, знаю. Все знают. Спроси своих друзей-сенаторов. Или моих соседей. Племянница, с которой он заключил кровосмесительный брак, поправ даже римские правила приличия, отравила его грибы, а когда яд не подействовал достаточно быстро, Агриппина пригласила лекаря, который вставил Клавдию в горло перо, чтобы вызвать рвоту. Но оно было смазано еще более сильным ядом, и бедному Клавдию пришел конец. Ты хоть оплакал его, брат?

Тит был застигнут врасплох. Смутная осведомленность простолюдинов о кончине Клавдия не удивила бы его, но Кезон знал подробности, а если в курсе Кезон, то и весь город тоже.

Может, и к лучшему, подумал Тит. Если люди считают Агриппину отравительницей, то скорее примут ее насильственную смерть, когда весть и о ней достигнет их ушей.

– Никто не знает наверняка, было ли отравлено перо, – сказал Тит. – Будучи преданной матерью, Агриппина и правда могла прибегнуть к крайним мерам для возвышения сына…

– Да, сына, который с не меньшим рвением приложил руку к убийству. Или ты скажешь, что юный Британник умер естественной смертью? Его ведь тоже отравили всего через несколько месяцев после вступления Нерона на престол? Бедняга! А ты, друг и родственник Клавдия, пошевелил ли хоть пальцем, чтобы уберечь его осиротевшего сына?