Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

Но юный Британник, при всей его заброшенности, не был одинок. С ним находился постоянный спутник примерно на год старше: Тит Флавий Веспасиан, сын полководца с тем же именем. Тит вырос бок о бок с ребенком Клавдия под присмотром тех же учителей и спортивных тренеров. Его ясная улыбка и общительность являли контраст с замкнутым, скрытным нравом Британника.

Присутствовал и Веспасиан-старший с женой, державшей на руках новорожденного сына. Годами за сорок, Веспасиан являлся ветераном тридцати сражений в недавно завоеванной Британской провинции. Победы принесли ему триумф, в ходе которого маленький Тит ехал с отцом в колеснице; полководца удостоили консульства – высшей должности, о какой мог мечтать гражданин. С крупным носом, мохнатыми бровями и слишком маленьким для мясистого лица ртом, Веспасиан не был красив; на лице у него застыло выражение человека, страдающего запором. Начало семейному состоянию Флавиев положил отец, сборщик податей в Азии, но в прочих смыслах род ничем не выделялся. За глаза члены императорского двора сетовали на грубые манеры Веспасиана и его чудовищно неуклюжее восхождение по карьерной лестнице. Тит Пинарий беседовал с ним несколько раз, и Веспасиан показался ему прямолинейным и простым человеком, военным до мозга костей. Присутствие на подобной церемонии его двухмесячного младенца выглядело неуместным, но полководцу явно хотелось похвастаться чадом. Всем, кто здоровался, он настойчиво представлял «новейшее пополнение рода Флавиев, малютку Домициана».

Взгляд Тита вернулся к юнцу, надевающему тогу зрелости. Он счел Нерона вполне милым и удивительно собранным для столь юного возраста. В свои четырнадцать юноша слыл знатоком скульптуры и живописи, писал стихи и любил лошадей. Он был высок, но нескладен. Детская туника с длинным рукавом выставляла толстую шею Нерона, кряжистое туловище и костлявые ноги в невыгодном свете; в пурпурно-золотой тоге он выглядел куда лучше. Светлые волосы блестели на солнце; мерцающие, широко раскрытые глаза вбирали зрелище. Нерону нравилось находиться в центре внимания.

Рядом с ним стоял приемный отец. Клавдий казался немощным, как никогда. Бедняга так и не оправился с тех пор, когда вскрылось двоемужество Мессалины, за чем последовала кровавая баня. Тита все еще пробирал озноб при воспоминании, как Клавдий ждал Мессалину к обеду в тот самый вечер, уже распорядившись о ее убийстве. А на следующее утро Клавдий разослал кое-кому из казненных приглашения сыграть в кости и после жаловался, что никто не явился. Он направил вслед раздраженные письма, где называл обидчиков лежебоками и лентяями. «Вот сони», – ворчал он, позабыв, что они уснули вечным сном по его приказу.

С другой стороны от Нерона стоял его наставник Луций Анней Сенека, бородатый мужчина за сорок в сенаторской тоге с пурпурной каймой. Сенека считался заслуженным литератором, прославившимся многими книгами и пьесами. Мессалина уговорила Клавдия сослать его, но Агриппина вернула ко двору, обязав Сенеку дать Нерону самое утонченное образование.

Церемония началась. Когда настало время получить ауспиции, все взоры устремились к Титу. Он произнес короткую речь о субъекте авгурства, полное имя которого после усыновления императором звучало так: Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик.

– Как многим из вас известно, имя Нерон происходит от старого сабинянского слова, означающего «сильный и доблестный», и видевшие конное выступление юноши с оружием на Троянском шествии знают, насколько он достоин подобных эпитетов, – провозгласил Тит.

Одобрительные аплодисменты, раздавшиеся в ответ на его изящное высказывание, были прерваны внезапным плачем младенца Флавиев. Тит нахмурился. Ребенок голосил все громче, пока в конце концов мать не унесла маленького Домициана прочь. Веспасиан, ничуть не смущенный происшествием, на прощание лишь шутливо погрозил малышу пальцем.

Тит звучно откашлялся и продолжил церемонию авгурства.

Он выделил литуусом небесный сегмент. В середине зимы, когда птиц в Риме мало, наблюдение могло занять время, и требовалось терпение, но Тит почти сразу увидел пару стервятников. Они были очень далеко и кружили над частным ипподромом, который Калигула построил для себя на Ватиканском холме за Тибром. Тит выждал, надеясь увидеть больше знамений, но потом решил, что с толпы довольно. Он объявил о получении надежных ауспиций и весьма благоприятном их характере. В действительности предсказание вышло лишь умеренно хорошим, почти неопределенным. Стоявший рядом Клавдий все понял бы, если б смотрел, но Тит, оглянувшись, обнаружил, что император уставился в землю.

Прозвучали другие речи, после чего Нерона призвали пройтись перед собранием в тоге. Он промаршировал с почти комичной напыщенностью. («Кривляка!» – вспомнил Тит насмешливые слова Мессалины.) Однако никто не улыбался, хотя Титу показалось, что усмехнулся Веспасиан, – впрочем, по лицу жертвы вечного запора судить трудно. Наконец общество удалилось на пир в резиденцию императора, пройдя мимо доспехов Божественного Августа в переднем дворе и древних лавровых деревьев, что росли с обеих сторон массивных бронзовых дверей.

– Сколько же императору лет? – спросила у Тита Хризанта, когда они устроились на ложах и им подали первое блюдо: оливки, фаршированные анчоусами. Супруга Пинария вовсю глазела через залу на Клавдия, который разделил ложе с Агриппиной.

Тит прикинул в уме:

– По-моему, шестьдесят один. А что?

– Десять лет назад, когда мы впервые прибыли в Рим, я уже считала его стариком, но он держался куда живее. Помнишь, с каким волнением он показывал город? А сейчас увял, точно дерево с подрубленными корнями, которое вот-вот рухнет.

– Пьянство не идет ему на пользу, – заметил Тит, следя за тем, как мальчик-слуга заново наполняет чашу императора. Хризанта права. Дядя плох, как никогда. То ли дело Агриппина! Она поистине искрометна – улыбается, смеется и, судя по хохоту окружающих, развлекает всех в зоне слышимости весьма остроумным анекдотом. Нерон, полулежавший рядом, с обожанием взирал на мать.

Пока Тит наблюдал за царственной четой, Агриппина подала Нерону знак. Повинуясь приказу, юноша отвел пурпурную тогу и обнажил правую руку. Его бицепс, словно змея, охватывал золотой браслет. Слушатели Агриппины закивали и одобрительно загудели.

– О чем они? – спросил Тит.

– Он хвастается змеиным браслетом, – объяснила Хризанта. – Такие сейчас у половины городских детей, хотя и не из цельного золота. Внутри находится та самая змеиная шкурка, отпугнувшая убийцу, подосланного Мессалиной к Нерону-младенцу. Он носит браслет в знак благодарности и преданности матери, и говорят, будто шкурка хранит Нерона до сих пор. Не завести ли нам такой же для крошки Луция? – Их сын находился в соседней комнате с нянькой, где ел с другими детьми.

– Может быть, – произнес Тит, хотя подумал, что родовой фасинум лучше подошел бы в качестве талисмана для сына. Почему он позволил Кезону забрать подвес? Мысль о брате вызывала зубовный скрежет, и Тит выкинул ее из головы, чтобы не омрачать столь радостное событие.

Трапеза продолжалась, вино лилось рекой, и гости начали бродить по зале, останавливаясь для беседы или возлегая небольшими компаниями. Тит подошел к ложу Нерона. Агриппина, как и Сенека, стояла рядом. Бок о бок с Сенекой находилась женщина вдвое моложе: его жена Помпея Паулина.

– Я сказала Сенеке: учи моего сына какой угодно поэтике, риторике и истории, но только не философии! – говорила Агриппина. – Все эти понятия о Фатуме, свободной воле и призрачной природе реальности, быть может, забавны для людей, которым больше не о чем подумать, но только навредят моему сыну, который должен приготовиться принять столь тяжелое бремя ответственности.

– Верно, – ответил Сенека. В изгнании он отпустил бороду и сохранил ее по возвращении, благодаря чему выглядел больше философом, чем сенатором. – Поэзия дарует утешение могущественным…

– А философия – бессильным? – подхватил Тит.

– Приветствую тебя, Тит Пинарий, – улыбнулся Сенека. – Хотя, полагаю, теперь к тебе следует обращаться «сенатор Пинарий».

– Или называй его авгуром; это особое призвание Пинария, и сегодня он действовал отлично, – сказала Агриппина. – Но прошу извинить, меня ждет другое дело. Будет представление, а мне сказали, что не хватает флейтиста и танцовщицы.

Тит проводил императрицу взглядом, после чего повернулся к Сенеке и его жене:

– Кстати, о представлении: правда ли, что Нерон исполнит песню, которую специально сочинил по случаю?

– Конечно нет! – Сенека состроил гримасу. – Песню Нерон, разумеется, сочинил, это размышление о добродетелях его прапрадеда, Божественного Августа, вполне приличествующее поводу. Но петь будет молодой вольноотпущенник, грамотный исполнитель.

– Значит, Нерон – плохой певец?