Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Дальше они не пошли, остались стоять в темноте, и единственное, что в тот момент он мог сказать о жизни в целом — это то, что ее волосы уже не мокрые.

Она прижала его с такой силой, что ручка двери врезалась ему в поясницу. Однако он этого даже не осознавал, не чувствовал боли; она уже целовала его.

Они так долго этого хотели, и теперь буквально растворялись друг в друге.

Осыпали друг друга поцелуями, искушали…

Никогда не были так далеки…

Шарль сражался со шпильками ее пучка, она билась с его ремнем, он откидывал ее волосы, она расстегивала его брюки, он старался держать ее лицо прямо перед собой, она все время опускала его вниз, искал слова, те самые, которые повторял тысячу раз, и которые менялись вместе с ним все эти годы, но она умоляла его молчать, он заставлял ее смотреть на него, а она скользила в сторону и кусала его за ухо, он утыкался в ее шею, а она терзала его до крови, он еще по сути до нее и не добрался, а она уже обвилась вокруг его ноги и оперлась о него, постанывая.

Держал в своих руках любовь всей своей жизни, мадонну своего детства, самую красивую женщину на свете, наваждение всех его бессонных ночей, вдохновительницу всех его побед, тогда как у нее руки тоже были заняты…

Вкус крови, количество выпитого алкоголя, запах ее пота, ее приглушенные стоны, боль в спине, неистовство, властность, ее руки — все это никак не затронуло его fine amor[105]. Он был сильнее, ему удалось остановить ее, и ей пришлось слушать, как он шепчет ее имя. Но где-то вдалеке проехала машина с зажженными фарами, и он увидел ее улыбку.

И отступился. Отпустил ее руки, ее витые браслеты, сел и закрыл глаза.

Она дотронулась до него, стала гладить, уселась верхом, облизала его пальцы, веки, зашептала в ухо невнятные слова, резко дернула за подбородок в сторону, чтобы он вскрикнул, заставляя молчать, схватила его ладонь, плюнула в нее, засунула ее куда хотела, извивалась, двигалась взад-вперед, тянула его за собой, почти ломала его…

Да будь он проклят! Проклят такой, какой есть! Прокляты все его чувства. И проклята, проклята вся эта фальшь! — он оттолкнул ее.

Он не хотел.

А ведь он столько об этом мечтал. Дикие оргии, самые невероятные эротические фантазии, разорванная одежда, ее боль, ее наслаждение, ее стоны, их слюна, сперма и поцелуи… Все. Все что угодно, он представлял себе, только не это. Он слишком любил ее.

Хорошо, плохо, черт знает как, в любом случае — слишком.

— Не могу, — простонал он. — Не могу я так…

Она на какое-то мгновение растерялась, замерла, потом упала на него, лицом на грудь.

— Прости, — твердил он, — про…

Отстранившись, она в последний раз качнула бедрами, оправляя платье. Молча одела его, затянула ремень, разгладила рубашку, улыбнулась, увидев, сколько не хватает пуговиц, потом смягчилась, опустила руки, нежно прижалась к нему снова и позволила, наконец, себя обнять.

Прости. Прости. Единственное, что он мог сказать. Он даже не знал, к кому обращается, к ней или к самому себе… К ее прекрасной душе или к своему мужскому естеству.

Прости.

Он сжимал ее крепко, вдыхал ее запах, гладил волосы, наверстывал опоздание в двадцать лет и десять минут, потерянные только что. Слышал, как бьется ее сердце, сдерживал отчаяние, но снизу уже доносились аплодисменты, а он все искал… другие слова.

Другие слова.

— Прости.

— Нет… Это все я, — прошептала она еле слышно, — я… — осеклась. — Я думала, ты уже взрослый…

Его звали. Искали в саду. Шарль! Иди фотографироваться!

— Иди к ним. Оставь меня. Я спущусь чуть позже.

— Анук…

— Оставь меня, говорю.

Я взрослый, хотел он ей возразить, но последнюю свою реплику она произнесла таким тоном, что он не решился. Подчинился ей и отправился фотографироваться с сестрами и родителями, как послушный мальчик, каким он и был.

У Клер погас свет.

Потом она сделала аборт.

Алексис продолжал катиться по наклонной.

Но играл, говорят, как бог…

Шарль уехал. Сначала в Португалию, потом в США.

Отучился в Технологическом институте в Массачусетсе, покинул его с красивой медалью, приличным английским — достаточным для перевода любовных песен, и австралийской невестой.

По дороге домой с невестой расстался.

Переживал. Сильно. Работал на других. Получил, наконец, свой последний диплом. Вступил в Ассоциацию архитекторов. Открыл собственное агентство. По неясным причинам выиграл тендер, о котором не мог и мечтать. Чуть не надорвался тогда. Усвоил, наконец, на горьком опыте, что «ответственность независимого архитектора безгранична, и все, что он говорит, делает или пишет, должно быть документально подтверждено». С тех пор стал требовать расписки всякий раз, когда точил карандаш. Взял в компаньоны парня, намного талантливее себя, но менее предприимчивого. Всю славу, почести и интервью предоставил ему. Ушел в тень, вздохнул с облегчением, самую неблагодарную работу взвалил на себя, пробивая дорогу их начинаниям.

Вновь стал встречаться с Анук. Обедал с ней по-приятельски, вспоминали только о его детстве. По-прежнему находил ее очень красивой, но не давал ей повода об этом догадаться. Похоронил бабушку. Окончательно разругался с Алексисом. Именно в эти годы начал лысеть, и уже в таком, «высоколобом» виде приобрел некоторую известность. Плешь как знак качества, или «породу сразу видно», как сказали бы животноводы. В последний раз подержал ее руку. Не хватило духу понять, что она погибает. Отменил один обед, слишком много работы, потом другой, третий.

Отменил все.

Заполнял экспликации к планам, купил квартиру, пережил несколько романов, перестал ходить в джаз-клубы, которые нагоняли на него тоску, однажды среди «мелких» клиентов «без договора» ему попался мужчина, который дорожил своим мрамором и у которого была красивая жена.

Построил кукольный домик.

И переехал в него.

Заснул практически на полу, на продавленном раскладном диване, в стенах, где жил, когда все это происходило.

В общем-то, ничего особенного.

Вернулся к отправной точке, потеряв любимую, одну и другую, а может, еще и третью, а через несколько часов у него будет страшно болеть спина.

8

Шарль пришел домой в одно время с Матильдой и согласился на пресловутый «разговор» с Лоранс, на котором она так настаивала и который наконец состоялся днем в субботу, когда Матильды не было дома.

Впрочем, получился не разговор. А долгое нытье. Бог знает какое по счету выяснение отношений. В конце она даже расплакалась. Это случилось впервые, и он растрогался. Взял ее за руку. Она попыталась замять неловкость, сославшись на недостаток эстерогенов и гормональные сбои. Добавила, что ему не понять, и отняла руку. Он попытался замять неловкость, откупорив бутылку шампанского.

— И что мы празднуем? Мою менопаузу? — усмехнулась она, беря протянутый ей бокал.

— Нет. Мой день рождения.

Она хлопнула себя по лбу и поцеловала его.

Вскоре пришла Матильда. Она была с подружками на блошином рынке и сразу закрылась у себя в комнате, бросив на ходу «добрвеч» и какие-то стоптанные балетки.

Лоранс вздохнула с недовольным видом, но, возможно, и с некоторым облегчением, что не она одна такая забывчивая…

В этот момент мисс Вездеснующая вернулась с огромным пакетом, кое-как завернутым в газетную бумагу.

— Ну и намучилась же, пока нашла его, твой подарок, — который и протянула ему, расплывшись в улыбке.

— Все субботы на него угрохала!

— Что, что? Ты же говорила, что готовишься с Камиллой к экзаменам!? — вмешалась ее мать.

— Конечно, конечно, Камилла мне очень помогла! А шампанского не осталось?

Шарль обожал эту девчонку!

— Ты посмотришь мой подарок или нет?

— Сейчас, сейчас… — улыбнулся он, — только пахнет как-то странно.

— Да ладно, — пожала она плечами, — нормально. По-стариковски.

Шарль хлопнул в ладоши.

— Ну что, девушки, идем как обычно ужинать к Марио?

— Надеюсь, ты не собираешься идти в таком виде? — сдавленным голосом спросила Лоранс.

Он ее не услышал. Любовался своим отражением в витрине под восхищенным взглядом Матильды.

— Как же вы меня достали… — услышали они ворчание у себя за спиной.

— По мне, так ты выглядишь просто классно, — заверила его Матильда, повиснув у него на руке… И ему тоже так казалось.

Это был плащ фирмы «Ренома» годов семидесятых. Пижонский, с отложным воротником с острыми концами и рукавами, доходившими ему до локтя. Увы, не хватало пояса и нескольких пуговиц.

Да еще кое-где он был порван.

А уж как вонял!

Правда, вонял.