Дитя в небе - Джонатан Кэрролл

Мы с ней так ни разу и не переспали. Мне ни разу не довелось ощутить вкуса ее тонких губ. Он состояла в счастливом браке с человеком, против которого я ничего не имел, человеком способным, сильным и необходимым ей. Я всеми этими достоинствами не обладал, и именно в этом мой сон стал даже чересчур явью. Я наконец нашел то, что искал – бесценную монетку на улице, но обратная сторона этой монетки оказалась гладкой. Каллен нужен был друг, а не кто-то, с кем можно было бы делить жизнь.

Почему же с Дэнни Джеймсом, а не с Уэбером Грегстоном? По множеству причин, которые частично становятся ясны из ее книги «Кости Луны». Но что мне запомнилось ярче (и болезненнее) всего, так это один наш с ней разговор, в ходе которого я и задал ей именно этот вопрос. Почему он, а не я?

– Потому, Уэбер, что мы с тобой слишком сводим друг друга с ума. Я и так свожу себя с ума собственной нервозностью и странностями. Мы лишь раздуваем друг в друге пламя. Пока все в порядке– более того, прекрасно! – но ведь это только начало. В начале любви люди следят за тем, чтобы от них всегда приятно пахло, и стараются как можно лучше себя вести. Но что происходит потом, когда одному с первого взгляда становится ясно, что у другого дерьмовое настроение и ничего с этим не поделаешь? Или лучший способ отомстить – это трехдневное молчание? Именно так мы с тобой и поступали бы друг с другом. Мы бы слишком подолгу дулись и были нетерпимы друг к другу даже в тех случаях, когда в душе и не желали бы этого. Мы слишком похожи, Уэбер. Но больше всего свожу себя с ума я сама. И что будет, когда в одной постели окажутся либо две меня, либо два тебя? Ну разумеется, наша любовь будет великолепна, и наш разговор будет лучшим в мире, но ведь, кроме всего прочего, нам еще и отлично известны самые уязвимые места друг друга, как мастерам карате. Все самые опасные точки. Надави на одну, и человек через секунду умрет. Надави на другую, и ты попросту уничтожишь самолюбие партнера.

Дэнни дает мне мир. И мир этот вовсе не скучный. Мы уравновешиваем друг друга. Разве это не то, чем нам и следует заниматься – искать равновесие?

– Откуда ты все это знаешь, даже не попробовав?

– Я просто боюсь, что мне слишком понравится жить с тобой, и я чересчур поздно пойму, какой ужасной ошибкой была даже попытка.

– Звучит довольно трусливо.

– Чувствовать себя в безопасности и быть любимой вовсе не трусость. Пойми, Уэбер, мы бы, конечно, любили друг друга, но никогда не чувствовали бы себя в безопасности. Мы бы постоянно перебрасывали друг друга с трапеции на трапецию без страховочной сетки. Все это хорошо, пока ты молод, и тебе нечего терять, кроме сердца, но, становясь старше и начиная понимать, что твое сердце всего лишь часть целого, ты наконец отшатываешься и говоришь, что предпочитаешь иметь семью, а не питаться несбыточными мечтами о счастье. Лучше я буду лежать на земле и смотреть на звезды, чем пытаться долететь до них, зная, насколько мало у меня шансов туда добраться.

– Думаешь, у нас все же мог бы быть шанс?

– Конечно. Но очень маленький, и, к тому же, я больше не желаю играть в азартные игры. Сейчас у меня хороший муж, ребенок и никаких невзгод. Что же, по-твоему, я должна бросить все эти фишки на кон в надежде сорвать банк? Часто ли его срывают? Много ли людей отходит от стола богатыми?

Этого разговора в ее книге нет, но я помню его так отчетливо, потому что именно в эту ночь мне приснился мой первый сон о Рондуа.

Что такое Рондуа? Представьте себе мировосприятие и жизненный опыт шести– или семилетнего ребенка, попавшего в магазин игрушек. Туда, где полно плюшевых зверей, больших и всеохватывающих, как небоскребы, где хочется посмотреть и потрогать буквально все, пусть даже пугающее или отталкивающее. Вот это и есть Рондуа. Место, где к вам возвращаются все ваши мечты, знакомые существа и ситуации, которые вас помнят (да-да, в Рондуа ситуации тоже могут вас помнить), с тем, чтобы проведать вас, дать совет или просто удивить. Но это лишь часть. Там вы не только встречались со знакомыми вещами, но и с целым миром, где расхожей валютой являются новые чудеса и неожиданности и где нет места определенности.

Людям все время снятся разные странные места, но в данном случае нам с Каллен Джеймс почему-то снились одни и те же картины, мы видели одни и те же удивительные ландшафты и встречались с одними и теми же созданиями, и, таким образом, на следующий день имели возможность обмениваться записями и рисовать карты.

Что это значило и почему так случилось? Я очень нервничал и спрашивал об этом множество людей, но самое правдоподобное объяснение прозвучало из уст Венаска, шамана Фила и нашего бывшего соседа – того, что со свиньей. Единственным доказательством могущества старика была беспредельная вера в него Стрейхорна, что никак не умаляло моего скептицизма. Но когда сны о Рондуа стали сниться все чаще и чаще, я подумал, что если спрошу его, особого вреда не будет.

– Вы слышали анекдот про термос? Группа ученых опрашивает людей, выясняя, что они считают величайшим изобретением человечества. Кто-то, естественно, называет колесо, кто-то – самолет, кто-то – азбуку… а один вдруг возьми да и скажи: «Термос».

– Термос! Как же так?

Парень и говорит: «Понимаете, зимой, когда на улице минус десять, я наливаю в термос горячий бульон и отправляюсь на футбол. Через два часа на улице все такой же адский холод, а когда я открываю термос, в нем горячий суп. Правильно?

Ну вот. Потом, в разгар лета, когда на улице сорок, я наполняю тот же термос ледяным лимонадом.

Через два часа я уже умираю от жары, открываю его, а в нем все такой же ледяной лимонад. А теперь вы ответьте мне на один вопрос: «Откуда он знает?» Венаск зачерпнул пригоршню «эм-энд-эмз» и предложил их свинье.

– Я что-то не вижу аналогии.

– Величайшее изобретение людей, Уэбер, это любовь. Это настолько великое изобретение, что человек не только сделал его, но и вдохнул в него жизнь, а через некоторое время оно стало таким сильным и умным, что вырвалось у нас из рук, и теперь само управляется со своими делами. Оно как этот термос – оно знает. А вот откуда оно знает, никому не известно.

Ты хочешь заполучить эту женщину и понимаешь, что хотя она буквально создана для тебя, ты бессилен. Поэтому за дело берется любовь. Пусть ты не можешь получить ее, зато можешь узнать о ней больше, чем знает кто-либо другой на свете, включая даже ее замечательного мужа. Вы не можете вместе спать, и, тем не менее, ты получаешь возможность «узнать» ее лучше, чем смог бы даже за сотню проведенных вместе ночей.

Как, говоришь, называется то место? Рон-дуа? Радуйся, Уэбер. Радуйся даже самому плохому. Любовь делает вам подарок. Вам обоим.

Прекратились эти сны так же внезапно, как и появились. Если верить книге Каллен, я перестал их видеть, потому что она положила руку мне на лоб и произнесла тайное слово. По-моему же, они прекратились потому, что я прошел через свою непредусмотрительную любовь к ней, как через своего рода глубокий туннель под горой, миль в десять или двадцать длиной, и, наконец, вышел на другую сторону. К тому времени, как она коснулась моего лба и произнесла это слово «Кукунары»111 я уже миновал туннель и снова вышел на свет, моргающий и еще не соображающий, где я, но уже в безопасности и совсем в другой стране.

Я всегда буду любить ее, однако, уже не с таким нездоровым отчаянием и надеждой как раньше. Это было просто самоубийственно. Если Венаск говорил правду, и Рондуа дала нам Любовь, то потеря этой удивительной страны означала для меня также и избавление от моей болезненной одержимости Каллен Джеймс, которая так тяжело влияла на меня несколько долгих месяцев.

Через пару часов после того, как Уайетт упомянул Рондуа, позвонил Дэнни Джеймс, чтобы узнать, как дела. Я хотел было рассказать ему о видеокассетах и о том, как у меня со спины вспорхнула ожившая татуировка, но Саша была дома, а я пока не хотел, чтобы она услышала об этом. Уайетт был единственным, кто знал всю историю целиком, и мы с ним договорились не рассказывать ей ничего до тех пор, пока сами ни в чем до конца не уверены. Что, если Стрейхорн и вправду жив! Или Спросоня в самом деле ангел, сошедший на землю, чтобы исправить его дурные дела? Саша была беременна и одновременно больна раком. Когда я напомнил Уайетту, что у него тоже рак, он отмахнулся и возразил: да, но ведь не беременей же… Более того, он взаправду верил во всякие невозможные вещи, вроде ангелов и возможность искупления грехов покойника. А вот Саша не верила, и это очень затруднило бы все дело в случае, если для разрешения проблем нам пришлось бы делать другие странные вещи.

– Дэнни, ты так и не рассказал мне, зачем Фил накануне своей гибели прилетал в Нью-Йорк. Может, сейчас скажешь? Мне кажется, это важно.

– Он был с маленькой девочкой, которую называл Спросоня. Лет восьми или девяти. Сказал, мол, она его племянница, но я почему-то сомневаюсь. Это первое, что меня обеспокоило. Они с ней несколько раз куда-то уезжали из города, а потом возвращались обратно. Я уверен в этом, поскольку каждый раз, когда я звонил, мне приходилось оставлять сообщение на автоответчике. А в день нашей встречи они только что вернулись из Нью-Джерси.