Пилот «Штуки» - Ганс-Ульрих Рудель

— Они нас сейчас собьют.

Я ору чтобы он заткнулся и стрелял, а не тратил дыхание. Он продолжает кричать, в фюзеляж входят снаряды — «рат-а-тат-тат» — попадание за попаданием. Я не могу воспользоваться педалями. Меня охватывает слепая ярость. Я вне себя от гнева. Я слышу как грохочут снаряды большого калибра, в дополнение к 20-мм пушкам «Аэрокобра» стреляет по мне еще и 37-мм снарядами. Сколько еще продержится мой верный Ю-87? Сколько еще пройдет времени, прежде чем самолет охватит пламя или он развалится на куски? Во время войны меня сбивали тридцать раз, но всегда зенитки и никогда — истребители. Каждый раз я пользовался педалями и с их помощью маневрировал. Это первый и последний раз, когда истребитель попадает в мой самолет.

— Ротман, огонь!

Он не отвечает. Его последние слова: «Черт! Пулемет заклинило!» Теперь сзади у меня нет никакой защиты. «Иваны» не медлят воспользоваться этим, они становятся еще более агрессивными чем раньше и заходят на меня сзади, справа, слева. Один приятель атакует меня спереди раз за разом. Я укрываюсь в самом узком овраге, в который можно с большим трудом втиснуться, едва не задевая стенки крыльями. Они стреляют довольно метко, добиваясь попадания за попаданием. Шансы вернутся домой невелики. Но неподалеку от нашего аэродрома в Яссах они отказываются от преследования, скорее всего у них кончились боеприпасы. Я потерял Фишера. Он все время летел в стороне и сзади и я упустил его из виду. Ротман тоже не знает, что с ним случилось. Пошел он на вынужденную посадку или разбился? Я не знаю. Потеря этого способного молодого офицера бьет по эскадрону с особенной силой. Мой самолет изрешечен 20-мм снарядами и в него попало восемь снарядов из 37-мм пушки. Ротман не смог бы меня защищать слишком долго.

После такого приключения любой был бы выбит из колеи, но с этим ничего не поделаешь. Я залезаю в другой самолет и лечу снова. Советы должны быть остановлены. В этот день я вывожу из строя девять танков. Трудный день. Во время последних вылазок я должен напрягать зрение, чтобы найти хотя бы один танк. Это хороший знак. Я полагаю, что в данный момент наступление противника выдохлось, а пехота без брони не сможет прорваться слишком далеко.

На следующее утро разведка подтверждает мои предположения. Все стихло, почти вымерло. После того, как я приземляюсь после первого за этот день вылета, молодой механик прыгает на крыло моего самолета, горячо жестикулируя, и поздравляет меня с награждением Бриллиантами к Рыцарскому кресту. Только что получен телефонный звонок из штаб-квартиры фюрера, но в сообщении также содержится запрет на полеты. Отдельные слова этого парня тонут в гудении работающих двигателей, но я понимаю смысл того, что он мне говорит. Для того, чтобы не видеть текста сообщения, я не иду в диспетчерскую, а остаюсь у моего самолета до тех пор, пока не заканчивается подготовка к следующему полету. В полдень генерал вызывает меня в Одессу по телефону.

Тем временем отовсюду поступают поздравительные телеграммы, даже от членов правительства. Предстоит тяжелая борьба, чтобы добиться разрешения летать. Мысль о том, что мои товарищи готовятся к новому полету, а я должен следовать в Одессу, расстраивает меня, я чувствуя себя каким-то прокаженным. Это дополнение к награде приводит меня в уныние и сводит к нулю все удовольствие от сознания того, что мои достижения получили такое высокое признание. В Одессе я не узнаю ничего нового, только то, что мне уже известно и о чем бы я хотел слышать. Я рассеянно слушаю поздравления, мои мысли с моими боевыми товарищами, которые могут ни о чем не заботиться и продолжать летать. Я завидую им. Я должен немедленно проследовать в штаб-квартиру фюрера, чтобы тот лично наградил меня Бриллиантами. После остановки в Тирасполе мы пересаживаемся на Ю-87 — если бы только Хеншель был со мной, сейчас позади меня сидит Ротман. Мы летим по маршруту Фокшаны — Бухарест — Белград — Кечкемет — Вена — Зальцбург. Не часто глава государства принимает офицера, рапортующего о своем прибытии в унтах, но я рад, что могу в них ходить, даже испытывая постоянную боль. Оберст фон Белов приезжает в Зальцбург чтобы сопровождать меня, в то время как Ротман отправляется к себе домой поездом. Мы договариваемся, что я подберу его в Силезии на обратном пути.

В течение двух дней я загораю на террасе отеля в Берхтесгадене, вдыхая восхитительный горный воздух. Постепенно я расслабляюсь. Через два дня я оказываюсь в обществе фюрера в великолепном Бергхофе. Он знает всю мою историю вплоть до мельчайших деталей и выражает свою радость, что судьба была столь благосклонна ко мне и мы смогли так много достичь. Я впечатлен его теплотой и заботливой сердечностью. Он говорит, что я сделал достаточно, поэтому он приказал мне оставаться на земле. Он объясняет, что нет никакой необходимости в том, что все великие солдаты должны отдать свои жизни, их пример и их опыт должны быть сохранены для новых поколений. Я отвечаю отказом принять награду, если получив ее я больше не смогу водить в бой мою эскадрилью. Он хмурится, следует краткая пауза, затем на его лице появляется улыбка: «Очень хорошо, в таком случае вы можете летать». Наконец-то я счастлив и предвкушаю увидеть выражение удовольствия на лицах моих товарищей, когда они услышат, что я вернулся. Мы пьем вместе чай и беседуем час или два. Мы обсуждаем новое оружие, стратегическую ситуацию, историю. Он специально объясняет мне что недавно прошли испытания оружия «Фау». В настоящее время, говорит он, было бы ошибкой переоценивать его эффективность потому, что точность нового оружия еще очень невысока, но, добавляет он, это не так важно, поскольку есть надежда на производство ракет, которые будут абсолютно надежными. Позднее мы сможем полагаться не на обычные взрывчатые вещества, а на нечто иное, столь мощное средство, что когда мы применим его, война немедленно закончится. Он говорит мне, что его разработка продвинулась уже очень далеко и завершение можно ожидать очень скоро. Для меня это совершенно новый поворот и я не могу это себе представить. Позднее я узнаю, что взрывной эффект этих новых ракет будет основан на атомной энергии.

После каждого визита к фюреру я получаю неизгладимое впечатление. Из Зальцбурга я лечу в Герлиц, мой родной город. Прием, данный в мою честь утомляет меня больше, чем некоторые боевые вылеты. Когда в семь часов утра я наконец-то добираюсь до своей кровати, хор девушек поет мне серенады, моей жене приходится долго убеждать меня выйти и пожелать им доброго утра. Очень трудно объяснить людям, что несмотря на награждение Бриллиантами я не хотел бы участвовать в празднованиях и приемах. Я хочу только отдыха. Я провожу несколько дней с моими родителями в тесном семейном кругу. Я слушаю новости с востока по радио и думаю о солдатах, которые там сражаются. Наконец меня больше ничто не держит и я могу вернуться. Я звоню Ротману в Циттау и наш Ю-87 вновь несет нас на юг, через Вену и Бухарест — на восточный фронт.

14. РОКОВОЕ ЛЕТО 1944 г.

Через несколько часов я приземляюсь в Фокшанах в Северной Румынии. Моя эскадрилья сейчас стоит в Хуси, чуть дальше к северу. Фронт удерживается гораздо прочнее, чем две недели назад. Он идет от Прута к Днестру вдоль края плато, расположенного к северу от Ясс.

Маленький городок Хуси приютился между холмов. На некоторых из них растут обширные виноградники. Сможем ли мы дождаться вина? Летное поле находится на северной окраине городка. И поскольку наши дома располагаются на противоположной стороне, нам каждое утро приходится ходить по его улицам. Население наблюдает за нашими действиями с интересом. Когда говоришь с ними, они всегда демонстрируют свое дружелюбие. Особенно тесные контакты с нами поддерживают представители церкви. Их возглавляет епископ, у которого я часто нахожусь в гостях. Он не перестает объяснять мне, что духовенство видит в нашей победе единственный шанс сохранить религиозную свободу и независимость. В городе много торговцев, здесь огромное количество мелких лавок. Все это очень сильно отличается от Советской России, которую мы оставили столь недавно. Ее средний класс исчез, поглощенный пролетарским Молохом.

Когда я прохожу через город меня особенно поражает огромное количество собак. По всем признакам они бездомные. Они скитаются повсюду, их встречаешь на каждом углу и на каждой площади. Я временно размещаюсь в маленькой вилле с виноградником, сбоку протекает маленький ручей, в котором можно купаться. Ночью через этот виноградник проходят целые процессии собак. Они движутся в индейском строю, в стаях по двадцать-тридцать. Однажды утром я еще лежу в кровати, когда в мое окно заглядывает огромная дворняга и ставит передние лапы на подоконник. За ней в той же позе стоят пятнадцать ее коллег. Задние поставили свои ноги на спины тех, кто стоит впереди и все пялятся в мою комнату. Когда я прогоняю их, они печально и без лая крадутся прочь, чтобы продолжить свое беспрестанное рысканье.