Пилот «Штуки» - Ганс-Ульрих Рудель

Карта насквозь промокла, но я все держу в голове. Один дьявол знает как далеко в русском тылу мы находимся. Или все еще есть шанс, что рано или поздно мы натолкнемся на румын? Я проверяю наше оружие. У меня револьвер калибром 6,35 с шестью патронами, у сержанта 7,65 с полным магазином, ефрейтор потерял свой револьвер в воде и у него только сломанный нож Хеншеля. Мы идем на юг, сжимая наше оружие в руках. Слабохолмистая местность знакома по полетам. В окрестностях находится несколько деревень, в 35 км к югу с запада на восток проходит железная дорога. Я знаю на ней только две станции — Балта и Флорешти. Даже если русские и проникли так далеко, мы можем рассчитывать на то, что эта железнодорожная линия все еще свободна от противника.

Время около 3 часов дня, солнце стоит высоко. Первым делом мы входим в небольшую долину окруженную холмами. Мы окоченели от холода, капрал все еще бредит. Я прибегаю к благоразумию. Мы должны попытаться избежать любых населенных мест. Каждый из нас получает определенный сектор для наблюдения.

Я умираю от голода. До меня внезапно доходит, что целый день я ничего не ел. Мы делали наш восьмой вылет и не было времени перекусить между заданиями. После возвращения из каждой миссии должен быть написан отчет и направлен в группу, а по телефону уже поступают инструкции о проведении следующей операции. Тем временем наши самолеты заправляются, оружейники загружают боеприпасы, подвешивают бомбы, и мы взлетаем снова. Экипажи могут немного отдохнуть и даже что-то проглотить, но мне не приходится на это рассчитывать.

Я предполагаю, что мы идем уже больше часа, солнце начинает садиться и наша одежда начинает постепенно замерзать. Вот что-то показалось впереди, или я ошибаюсь? Нет, там и впрямь что-то виднеется. В нашем направлении прямо на фоне солнечного сияния, — из-за этого трудно рассмотреть детали, — движутся три фигуры. Они уже в 300 метрах от нас. Эти люди, конечно же, нас уже заметили. Возможно они занимали позицию на вершине одного из холмов. Рослые парни, без сомнения — румыны. Сейчас я могу рассмотреть их получше. Те, кто идут справа и слева несут за плечами винтовки, тот, кто в середине, вооружен автоматом с круглым диском. Это молодой парень, двое других сорокалетнего возраста, должно быть, резервисты. Они одеты в коричнево-зеленую форму. Не делая никаких враждебных жестов они подходят к нам ближе. Я внезапно соображаю, что на нас теперь нет никакой формы и поэтому они не могут разобрать, кто мы такие. Я спешно советую капралу убрать револьвер и сам прячу свой, на тот случай, если румыны занервничают и начнут стрелять. Трио останавливается в метре перед нами и разглядывает нас с любопытством. Я начинаю объяснять нашим союзникам, что мы — немцы, сделали вынужденную посадку и прошу их помочь нам с одеждой и едой, добавляя, что мы хотели бы вернуться в свою часть как можно скорее.

Я повторяю: «Мы немецкие летчики, сделали вынужденную посадку», но их лица мрачнеют и в тот же самый момент я вижу три дула, направленных мне в грудь. Молодой парень мгновенно хватается за мою кобуру и вытаскивает оттуда револьвер. Они стояли спинами к солнцу. Сейчас я могу рассмотреть их получше. Серп и молот — значит, русские. Я ни на секунду не собираюсь сдаваться в плен, я думаю только о побеге. У меня один шанс из ста. За мою голову в России, должно быть, назначено хорошее вознаграждение, а если меня захватят живым, то награда, наверное, будет еще больше. Вышибить мне мозги было бы для них не совсем практично. Я разоружен. Я медленно поворачиваю голову, чтобы увидеть, в какой стороне берег. Они догадываются о моем намерении и один из них кричит: «Стой!» Я разворачиваюсь, пригибаюсь пониже и бегу сломя голову, кидаясь из стороны в сторону. Раздаются три выстрела, за ними следует длинная очередь из автомата. Жгучая боль в плече. Тот молодой парень попал мне в плечо из автомата, двое других промахнулись.

Я бегу как заяц, поднимаюсь зигзагом на холм, вокруг свистят пули. «Иваны» бегут за мной, остановка, огонь, бег, огонь, бег, огонь, бег. Только минуту назад я думал, что могу только волочить ноги, так они окоченели от холода, но сейчас я бегу так, как никогда не бегал в своей жизни. Кровь струится по плечу и я делаю над собой усилие, чтобы рассеять темноту перед глазами. Я выиграл уже 50 метров у моих преследователей, пули свистят беспрестанно. Моя единственная мысль: «Погибает только тот, кто смирился с поражением». Холм кажется бесконечным. Я бегу в сторону солнца чтобы затруднить «иванам» прицел. Моя фигура почти растворяется в солнечном сиянии и им труднее в меня попасть. Я сам только что получил этот урок. Вот я достигаю гребня, но мои силы кончаются и в надежде растянуть их еще немного я решаю держаться вершины хребта, я не смогу больше выдержать новый спуск и подъем. Поэтому я бегу в сторону вдоль хребта.

Я не могу поверить моим глазам: с соседнего холма ко мне бегут еще человек двадцать «иванов». Скорее всего, они все видели и собираются окружить свою истощенную и раненую добычу. Моя вера в Бога поколеблена. Почему он поначалу позволил мне поверить в возможный успех моего бегства? Я только что спасся из совершенно безвыходной ситуации. И неужели Он передаст меня в руки врагов невооруженным, лишенным последнего оружия, моей физической силы? Моя решимость спастись бегством внезапно получает новый толчок. Я стремительно сбегаю с холма. За мной, в двухстах или трехстах метрах несутся мои первоначальные преследователи, новая группа подбегает сбоку. От первого трио осталось только двое, на какой-то момент они не могут видеть меня, потому что я нахожусь на дальней стороне холма. Один из них остался сзади, чтобы привести моих двух товарищей, которые в момент моего побега остались на месте. Гончие слева от меня держаться параллельного курса, они хотят отрезать меня. Вот начинается вспаханное поле, я оступаюсь и на мгновение бросаю взгляд на «иванов». Я смертельно устал, я спотыкаюсь о ком земли и лежу там, где упал. Конца недолго ждать. Я еще раз бормочу проклятие: у меня нет револьвера и поэтому у меня даже нет возможности лишить «иванов» их триумфа взять меня в плен. Мои глаза обращены в сторону красных. Они уже бегут по тому же вспаханному полю и должны внимательно смотреть под ноги. Они пробегают еще пятнадцать метров, затем оглядываются и смотрят вправо, туда, где лежу я. Вот они поравнялись со мной, вот проходят дальше, пройдя вперед еще 250 метров, разворачиваются в линию. Они останавливаются и оглядываются вокруг, неспособные понять, куда я делся. Я лежу на слегка замерзшей земле и пытаюсь зарыться в землю. Земля очень твердая. Те маленькие комки земли, которые мне удается наскрести, я бросаю вперед, постепенно выкапывая себе «лисью нору». Мои раны кровоточат, их нечем перевязать, я лежу ничком на ледяной земле в моей мокрой насквозь одежде, внутри все горит при мысли о том, что в любой момент меня могут схватить. Вновь шансы сто к одному, что меня обнаружат и схватят меньше чем через минуту. Но разве это причина, чтобы сдаваться в почти безнадежной ситуации, когда может помочь только вера в то, что почти невозможное может стать возможным?

Русские теперь идут в моем направлении, сокращая расстояние между нами, каждый из них обыскивает свой участок поля, но не методично. Некоторые из них смотрят совершенно не в том направлении, они не беспокоят меня. Но вот один идет прямо ко мне. Ужасное напряжение. Не дойдя до меня двадцать шагов он останавливается. Он смотрит на меня? Да или нет? Без сомнения, он смотрит в мою сторону. Подходит ближе? Чего он ждет? Несколько минут он пребывает в нерешительности, мне кажется это вечностью. Время от времени он поворачивает голову то вправо, то влево, на самом деле он смотрит куда-то далеко в поле. Я моментально обретаю уверенность, но затем я вновь вижу как опасность зреет прямо передо мной и мои надежды рушатся. Тем временем силуэты моих первых преследователей появляются на хребте, и сейчас, когда столько гончих идут по следу, они уже не принимают свою задачу всерьез.

Неожиданно, за моей спиной и немного сбоку я слышу гул самолетов и оглядываюсь через плечо. «Штуки» из моей эскадрильи вместе с сильным истребительным эскортом и двумя «Шторхами» летят над Днестром. Это означает, что лейтенант Фишер уже объявил тревогу и они ищут меня, чтобы вытащить из этой неразберихи. Там, наверху, они даже не подозревают, что ищут совершенно в неверном направлении, и после посадки я уже прошел десяток километров и оказался на этой стороне реки. На таком расстоянии я никак не могу привлечь их внимание, я не осмеливаюсь даже поднять вверх мизинец. Они делают один круг за другим на разной высоте. Затем они удаляются на восток и исчезают, и многие из них будут думать: «На этот раз даже он не смог выкарабкаться». Они летят домой. Я жадно провожаю их взглядом. Вы, по крайней мере знаете, что сегодня будете спать в укрытии и останетесь в живых, а я даже не знаю. Сколько минут жизни мне еще даровано? Медленно садиться солнце. Почему меня все еще не обнаружили?