Отголосок: от погибшего деда до умершего - Лариса Денисенко

И тут он позвонил, поборник трезвой жизни. Мой бывший, Оскар. «Я могу к тебе зайти в ближайшее время?» Мама работала на Артуровом фронте, а отец, оказывается, занимался Оскаром. Впрочем, отец не очень энергетически потратился: Оскар, если бы ему это позволили, с удовольствием кормился бы папочкиными микробами. Дело в том, что я не могла отказать Оскару в визите. Потому что для него это было доктринально-важно. Он, будто в латы, одевался в папины постулаты. Я начала говорить стихами.

У Оскара был такой вид, будто он собрался на фотосессию. Его костюм словно взывал ко мне: представляешь, сколько он приложил усилий? Собственно, лучше всего для костюма и Оскара было бы запаковать их в портплед или подвесить на вешалку, чтобы не измять, не заляпать. Я видела, что Оскар не знает, как начать разговор, но помогать ему не собиралась. Это вам не суд, господин адвокат, где судья всегда бросает реплики. Он уселся в кресло, в котором до него сидел Артур и стал листать тот же журнал, если бы рядом была секретарша Артура, Оскар непременно получил бы чай или кофе, но на меня это перелистывание не действовало. Я продолжала сидеть на диване с ноутом на коленах. Оскар молчал, он прекрасно знал, что его приобретенное и натренированное упрямство победит мое природное.

Поэтому я решила, что вполне можно поговорить о Ли. Его девушке. Они вместе работали. О ней несколько раз заводил речь мой отец, наверняка для того, чтобы я опомнилась и поняла, какое сокровище я откопала и отдала неизвестно кому, не оставив себе даже процентов. Вообще-то я думала, что Ли китаянка, поэтому мой вопрос был таким: «Слушай, отец рассказывал мне о твоей девушке. Ли. А чем ее пытали в детстве – гимнастическими снарядами или пианино?» Победители архитектурного конкурса шлепнулись на пол. «Извини?» Я повторила вопрос. Оскар смотрел на меня взглядом, в котором смешалось удивление и недоверие. Наверное, заподозрил, что я что-то знаю о Ли. А он – нет.

«Ты совсем не интересуешься европейской документалистикой по правам человека, – начала я. – А то знал бы, что в Китае детей сызмальства готовят к блестящему спортивному или музыкальному будущему, чтобы вырваться из нищеты». «А какое отношение Ли имеет к Китаю?» «Непосредственное, я думаю». «С какой стати ты так думаешь?» Оскар так и не научился не реагировать на шпильки. А отец столько сил приложил. И напрасно. Оскар встал. «А. Дошло. Ты так решила из-за имени, да?» Я подтвердила его догадку. «Знаешь, а хорошо, что ты не пошла по судейской стезе, очень хорошо. Общество от этого только выиграло. Потому что Ли на самом деле Лисель». И тут я начала хохотать. Даже не потому, что ошиблась, а потому, что знала значение этого имени. Лисель. О, Оскар все продумал, он даже девушку выбрал с судейским именем «Моя присяга». Это должно стать супружеской шуткой, они ведь обязательно выбьются в судьи. Его честь, по имени – Копье Бога, и Ее честь, по имени – Моя Присяга, прелестно.

Оскар сложил руки на груди. Сдерживает праведный гнев. Можно было бы предложить ему винца, но он воспримет это однозначно: что я решила его соблазнить, вернуть, прижать к груди. Конечно, можно бы было в это поиграть. Но вина жалко. Тут я вспомнила, что мне нужно послушать музыку Лятошинского, ноты были вложены в письмо деда, которое прислал мне Боно. На пианино играла мама, но просить ее сыграть было бы напрасным трудом. «Я не буду играть прошлым, хватит того, что в него заигралась ты», – отрезала бы она. Я будто слышала ее голос; когда мама старалась быть серьезной и хотела, чтобы именно так ее воспринимали, ее голос становился таким сухим: чуть придави – и он жесткими крошками расцарапает ей гортань.

«Оскар, а ты играешь на пианино?» «Что ты вцепилась в это пианино? Нет, Ли не играет, я не играю, что еще?» «Собственно, это ты ко мне пришел, а не я к тебе. Видимо, с вопросом, если не потерял его по дороге. Только вот извини, мне пора уходить». Я стала сновать по квартире, собирать вещи. Оскар молча бесился, но поделать ничего не мог, скажет отцу, что я окончательно утратила здравый рассудок, узнала, что он не играет на пианино, и выперла его из дома. Странно, но Оскар все еще не исчез, стоял и наблюдал за мной.

Я же натянула на себя черные джинсы, а сейчас искала черный бюстгальтер и свитер. Вообще все это выглядело так, будто я была не у себя дома, а у Оскара и вот-вот к нам должна была нагрянуть Ли, поэтому я собиралась, как в лихорадке. «Ты в трауре?» – донеслись до меня его слова. «Нет, мне доверили роль Багиры в школьной постановке. Ты, часом, не видел мой хвост?» Оскар наконец-то убрался. Если он теперь будет чувствовать себя счастливым из-за того, что мы с ним не вместе, я за него буду рада. Если бы не влияние отца, он давно бы уже и не вспоминал обо мне, но влияние отца было сильнее всех любовных увлечений Оскара.

Спустя некоторое время, прихватив ноты, выбралась из дому и я. Когда вышла на улицу, поняла, что представления не имею, кто из моих знакомых играет на пианино и куда мне податься. Может, Наташа. Не удивлюсь. В последнее время создается впечатление, что она умеет все и способна на все.

Впрочем, на всякий случай я позвонила по телефону Агате Райс. «Привет, слушай, кто-нибудь из твоих знакомых умеет играть на пианино?» «Шопена? – скептично поинтересовалась Агата. – Или еще что-нибудь, что играют на траурных вечерах?» «На траурных вечерах играют?» «Конечно». «Собственно, мне нужно, чтобы кто-то сыграл мне по нотам, которые у меня есть. Это ноты, которые достались мне от деда». «Зайди в консерваторию, наверняка там таких много. Хотя и там больше ждут свежих булочек и кофе, чем очередную партитуру. Опять твой дед. Беседа про деда. Даже я уже не могу всего этого слышать, ты вообще понимаешь, как переживает из-за тебя Агнес? Эгоистичные деточки. Вот почему у меня вас нет. Это единственные создания, опережающие меня в эгоизме. Марта, чего тебе неймется?»

«Агата, я серьезно. Мне очень нужно услышать эту музыку». «Хорошо, записывай адресок. Его звать Берц. Я сейчас предупрежу его, что ты зайдешь». «Спасибо тебе!»

Ступеньки, ведущие к квартире Берца, напоминали жирафов. Выгнутые и длинношеие со щербинами, похожими на темные пятнышки.

Берц открыл мне дверь и тут же отступил в глубь комнаты, будто что-то его втянуло. И что-то мощное, потому что с виду он был крепким мужиком. На самом деле, если бы мне показали его фотокарточку среди других и попросили выбрать пианиста, его бы я не выбрала. Пальцы Берца больше всего напоминали стручки бобов, под кожурой уже сформировались крупные зернышки. «Я Марта, от Агаты», – представилась я, Берц пожал мне руку, будто завернул в свою, бобово-пальцевую, его кожа оказалась бархатной, я пришла в изумление, потому что почувствовала возбуждение. «Заходите».

В этой комнате не было пианино. Ковер, круглый стол, посреди которого жмурился толстый черепаховый кот. Два стула и кресло, похожее на гинекологическое. Конечно, Манфред мог бы выдумать и такой инструмент, лишь бы был заказ. «Располагайтесь», – кивнул Берц в сторону кресла. Ума не приложу, с какого перепуга я его послушалась. «Сначала стоило бы раздеться. Не волнуйся, холодно тебе не будет. Разве что в первый момент». «Вы – пианист?» Зачем я об этом спросила – кто знает? «Берц – Пианист. Да. Меня часто так называют. Вообще-то я – Джеркоф [6] ». Он выставил мне навстречу два средних пальца, чем напомнил мне «козу» нашего семейного поверенного Олафа.

Я кашлянула. «Какое-то недоразумение, я пришла, чтобы послушать вот это». Я вынула из папки ноты, протянула Берцу. Какое-то время он их изучал. «В этом ритме? Без проблем, но я не знаю, как быстро ты кончишь, хотя это тоже не проблема, если у тебя есть время. У меня времени полно. Выглядит это интересно». Он кивнул головой в сторону партитуры. «Ты сама это придумала?» «Это Лятошинский», – растерялась я. «Славяне гораздо больше знают толк в сексе, чем принято считать. Наверное, именно этот метод – результат влияния классики. У них балет, да? Опера, да? Ты славянка?» «Нет. Это музыка Лятошинского». «Я о другом. Ты давно придумала, чтобы тебя удовлетворяли в музыкальных ритмах? Кто был первым? Бах, да?»

В последнее время почти все мои разговоры выглядели слегка фантасмагорическими, но этот переплюнул все остальные. Продолжать разговор стоило бы, если бы я была меньше женщиной, а больше – философом или пост модернистом, но я была женщиной, поэтому разделась.

Я даже подумать не могла, что прослушаю сонату № 1 Op. 13 для фортепиано Бориса Лятошинского именно так, как я прослушала ее сегодня. Два оргазма, могло бы быть больше, если бы поначалу я не была такой сконцентрированной, собственно, на технике.

Поскольку я не знала, целуют ли на прощание джеркофов, я пожала ему пальцы. Невероятные ощущения. Кроме того, это выглядело уместным. Спустившись по жирафовым ступенькам, я написала смс Агате: «Спасибо за пианиста. Исполнение безупречное. Получила удовольствие. Дважды». Агата прислала в ответ два восклицательных знака и один вопросительный. «Не смогла поначалу расслабиться». Я утолила ее любопытство. Не знаю, насколько Агата разбиралась в Карлсоне, но в женщинах она разбиралась превосходно. «Эта женщина себя любит превыше всего», – подумала я, вспоминая пальцы-бобы Берца.