Мираж в пустыне - Дениза Алистер

— Зачем? Зачем ты все это делал? У тебя же полно денег, ты можешь купить все, что хочешь. Зачем так рисковать из-за какой-то картины?

— А зачем ты ешь все, что попало, а потом идешь в ванную и суешь в рот два пальца? — жестко спросил он.

Она почувствовала приступ тошноты. Да. В самом деле, зачем? — подумала она с горечью. Откуда взялись все мои проблемы, моя психологическая неустроенность? Чья это вина? Моя? Или кого-то еще?

Питер поймал ее взгляд.

— Ты знаешь, что я никогда не испытывал к тебе нежных чувств. Ты была угрюмым неуклюжим подростком и сразу же невзлюбила меня. Что, впрочем, было взаимно. Очень жаль, что отец не забрал тебя к себе. Мы предложили ему сделать это, но он и слушать не стал.

От этих слов ее пронзила острая боль, хотя отчим не сказал ей ничего нового.

— Нам с Маргарет не нужен был ребенок, ты связывала нас по рукам и ногам. Не смотри на меня так, будто я причина всех твоих несчастий. Ты не имеешь никакого представления о том, почему у тебя проблемы со здоровьем, но мне об этом кое-что известно. Не думай только, что я перед тобой извиняюсь, искусство выживания я освоил не в колледже, и вопрос поначалу стоял так: либо ты, либо я. Я больше нуждался в Маргарет, чем ты. Согласен, твое детство трудно назвать безоблачным, но мне пришлось еще хуже, можешь мне поверить. Я успел побывать на том свете и вернуться обратно. Вот почему мне нужны мои картины. — Он поймал ее непонимающий взгляд. Его мощная шея покраснела от гнева, глаза готовы были вылезти из орбит. — Да, я сказал «нужны», и я выразился точно. Коллекционирование стало моим вторым «я». Это не прихоть, боже упаси!

Она смотрела на него и пыталась угадать, что же он на самом деле собой представляет. Неужели перед ней просто-напросто грубое жестокое животное с невыносимым характером и инстинктом собственника? Он намеренно пытался разлучить ее с матерью. Ему мало было жениться на Маргарет — он хотел владеть ею безраздельно.

Питер отвернулся и стал смотреть в окно. Немного погодя он сказал, не оборачиваясь:

— Ты ничего обо мне не знаешь, девчонка! В газетах меня называют человеком, который достиг всего сам. И это правда, абсолютная правда! Я действительно добился всего своими собственными руками. Вот он я, перед тобой. И я вовсе не тот Питер Островски, который жил некогда на этой земле.

Она плохо понимала, о чем он говорит. Существовал еще один Питер Островски? Что он имеет в виду?

Его голос упал почти до шепота.

— Я родился в Одессе. Но это вряд ли тебе о чем-либо говорит — тебе ничего не известно о том мире, откуда я родом.

Он отошел от окна и снял со стены большой плакат в рамке, выполненный в стиле двадцатых годов.

— Ты это когда-нибудь видела?

Нет, не видела. Это была реклама фильма. Пролет каменной лестницы. Солдаты со штыками. Мертвец в море крови.

— Эйзенштейн, — прочитала она фамилию режиссера и вспомнила, что когда-то давно смотрела его фильм. Кажется, он назывался «Потемкин».

— «Броненосец «Потемкин». Великий русский фильм. Он основан на реальных событиях, которые произошли в Одессе в 1905 году. На боевом корабле вспыхнуло восстание, и правительство выслало войска, чтобы подавить его.

Сьюзен вздрогнула.

— Я помню знаменитую сцену из этого фильма… Вниз по ступеням лестницы катится коляска, а в ней плачет ребенок.

— Да, это именно тот фильм. Одесса — прекрасный город: весной там цветут каштаны… И все очень хорошо знают эту лестницу. Она великолепна… Ступени из гранита… Теперь ее называют Потемкинской. Людей, выступивших на стороне революции, стали считать героями, в их честь воздвигли монументы.

— В каком году ты уехал из России?

— Одесса находится на Украине. Ты даже этого не знаешь! Я не русский. Я украинец. — В его глазах стояло презрение.

Удивленная Сью проговорила:

— Но я всегда считала… все считали тебя выходцем из России, и ты никогда этого не отрицал.

— Я с раннего детства старался держать язык за зубами, — коротко ответил он. — Очень жаль, что ты этого не умеешь…

Сьюзен еле удержалась, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь дерзость, но ей не хотелось, чтобы он опять вышел из себя.

Питер повесил плакат на стену и бросил через плечо:

— Это первое произведение, которое мне удалось заполучить. Я украл ее с выставки плакатов в Нью-Йорке в конце сороковых. Так я начал собирать свою коллекцию. У меня был неплохой вкус, но очень долго не было денег.

— И ты воровал? — резко спросила она.

— Только не надо читать мне мораль, малышка! Когда я увидел этот плакат, то счел себя просто обязанным заполучить его, чтобы он напоминал мне… Что есть хорошего в России, так это музеи и галереи с великим множеством бесподобных вещей и бесплатным входом.

Она слушала его внимательно и даже прониклась к нему мимолетной симпатией, хотя до этого момента испытывала по отношению к нему только отрицательные эмоции.

— Если ты голоден, то мечтаешь о еде, — сказал он, и его глаза блеснули. — Мой отец был моряком, мать разделывала рыбу на консервном заводе. Еды, простой, но сытной, у меня было вдоволь — какая-нибудь каша на завтрак, уха с куском черного хлеба на обед, на ужин опять рыба и черный хлеб. Но я ненавидел свою жизнь — она казалась мне примитивной, недостойной меня. Если бы не дед… Он был художником.

А, так вот где берет начало его навязчивая страсть!

— Его нельзя было назвать хорошим человеком, — скривил губы Питер. — Но он был всецело предан искусству. Под конец жизни он работал художником-декоратором в Одесском оперном театре. Работа занимала у него не слишком много времени, и когда мои родители уходили на работу, он часто оставался со мной в нашей убогой квартирке под крышей и рассказывал мне об искусстве Европы, показывал репродукции картин. Он водил меня в музеи, в картинные галереи, учил рисовать и писать красками. Иногда брал с собой в театр… Я мечтал стать художником, но у меня не было таланта. Вот проклятье!

Сьюзен опять охватил прилив добрых чувств к этому человеку. Как это должно быть больно — хотеть творить и не иметь возможности делать это!

— Твой дед все еще жив?

Он зло рявкнул в ответ:

— Не будь идиоткой! Ему бы сейчас исполнилось больше ста лет. Когда я родился, он уже был стариком, но все-таки успел оставить глубокий след в моей жизни.

Этого он мог и не говорить, это и так было очевидно. В первый раз в жизни она слышала в голосе Питера подлинные чувства, его лицо светилось какой-то отчаянной любовью.

Он опять подошел к окну и встал к Сьюзен спиной.

— Когда я понял, что не смогу писать, то решил, что в любом случае окружу себя картинами. Я буду их покупать, как только разбогатею, и буду наслаждаться ими в одиночестве. И никому не позволю взглянуть на них. Это была глупая детская мечта: у меня не было шанса разбогатеть, по крайней мере, пока я жил в Одессе.