В шкуре зверя - Татьяна Смирнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чувство жажды сводило с ума. В пасти пересохло. Распухший язык висел меж зубов, на которых хрустел все тот же вездесущий песок.
Мертвые песчаные волны и мертвые песчаные ветры вздыхали вокруг еще живого, но умирающего зверя. Он полз туда, где темными силуэтами темнели несколько камней, полз в смутной надежде найти воду. И знал, что не доползет. Не потому, что его оставят силы. Ему просто не дадут это сделать.
Он чуял поблизости запах свалявшейся шерсти и падали – запах гиен. Он слышал шум крыльев над головой. Зверь из последних сил подтянул непослушное тело, ставшее обузой, и ткнулся мордой в передние лапы.
Шум крыльев возник снова. Йонард поднял голову. На стоящий торчком, одинокий камень в некотором отдалении от него, но все же не слишком далеко, опустился стервятник. Потом еще один. Зверь ощерился, и это до странности напомнило кривую ухмылку прежнего Йонарда. Пусть нападают! Как он ни слаб, он встретит их зубами. Да, зубами. А был бы он человеком, одного движения его руки хватило, чтобы они убрались отсюда подальше. Тут Йонард злобно ощерился, вспомнив, что его меч и копье остались в Черной башне. Боевая добыча сумасшедшего чародея.
Как поступит с ними этот злобный прислужник Сетха? С боевыми спутниками и единственными верными друзьями варвара. Копье – было последним, что связывало его даже не с домом, давно и благополучно забытым, а с той, которая целую жизнь назад вынесла наконечник в платке ему, мерзнувшему, как щенок под оградой жилища, в один миг превратившегося из дома во вражескую крепость. Германец знал, что никогда бы не продал это копье, не обменял бы ни на какие сокровища мира. А меч Йонард звал «брудером», и полагался на него как на самого себя. Рукоять меча, точно сцепленная в крепком пожатии рука брата, не выскальзывала из широкой ладони Йонарда даже при самом тяжком ударе врага. Выкованный из железа, он был продолжением железной воли Йонарда, видимым воплощением его стальных мышц.
Йонард никогда не носил щита, а теперь его тело покрывал панцирем слой запекшейся крови, намертво въевшейся в кожу вместе с песком. От любого, даже малейшего движения, панцирь этот немилосердно рвал шерсть и кровоточил. Йонард слабел. Это новое приключение, в которое он ринулся, как всегда, не раздумывая, грозило оказаться последним. Но расчетливый мозг варвара искал выход. Искал и… не находил. Йонард – сын природы, первобытный, первозданный, рожденный землей и водой… Серо-зеленый огонь в его глазах подернулся белесой дымкой, будто выгоревшее небо над ним. Такое же белое и выжженное, как песок…
Хр-рм, хр-рм, еще два рывка вперед, хр-рм, хр-рм, еще два. Хр-р-рм, один. Передышка. Если обожженное горло еще может глотнуть, почти заталкивая горячий воздух в разрывающуюся на части грудь. И снова рывок. Пока есть силы. Пока не ослабела воля. Пока горит огонь внутри. Огонь мести. Огонь смерти и жизни. Хр-рм, Хр-р-офт! Хр-р-рм, Хр-о-офт. Хр-р-о-ффт! Посмотри, что сделали с сыном твоим! Воины-наемники, псы войны, не люди, а звери! И вот он, лучший из лучших, сильный, ловкий, самый удачливый… действительно как побитая собака, ползет по песку, спасая свою шкуру. Хрофт! Собаке – собачья смерть! Растрескавшиеся до крови черные губы вздернулись кверху в презрительной звериной усмешке Йонарда-человека. Еще одна передышка. И тут Йонард ощутил страшную боль в спине. Его могучие мышцы наконец изменили своему хозяину и выпустили из тисков разбитый, наверняка огромным камнем, хребет. Дикая, раздирающе-жгучая боль пронзила тело подобно молнии. И остановилась в нем, готовая, однако, при малейшем движении пригвоздить его к месту, не хуже тяжелого копья. На мгновение Йонард ослеп, затем, вместе с постепенно возвращающимся зрением, пришло отчаяние, затопив его волной безразличия к своей дальнейшей судьбе. Йонард-человек упал, приникнув головой к раскаленному песку. Йонард-зверь сделал новый рывок, боль, прорезавшая его, притупила сам страх боли. У него еще есть силы, а потом… А потом – не так-то просто убить Йонарда-варвара, и зверя, и человека. Силы оставляли его медленно, но неотвратимо…
Птицы смотрели на него с мудрым терпением, и Йонард понял, что они не станут нападать. Во всяком случае, пока он жив. Они подождут. Птицы не хотели причинять ему зло, они были просто голодны. И не желание досадить или испугать привело их сюда. Они просто стерегли добычу, чтоб никто из вечно голодных собратьев не отнял этот, может быть, первый за несколько дней кусок. Птицы были очень голодны, и то, как они основательно устраивались на камне, без слов сказало Йонарду, что стервятники дождутся своего.
Запах свалявшейся шерсти стал ближе. Йонард услышал осторожные, крадущиеся шаги. Он рыкнул, поднимаясь, и ощерил пасть. Стервятники дружно, но как-то лениво взмахнули крыльями и не двинулись с места. Каждый должен бороться за жизнь, пока может. Их это не злило и не возмущало. Птицы знали, что их добыча никуда не денется.
Из-за камней показались буро-желтые, полосатые морды. Круглые глаза горели алчностью. «Гиены! Легки на помине», – подумал Йонард-человек. «Эти ждать не будут», – понял Йонард-зверь.
Он подтянул непослушные лапы и приподнял верхнюю губу. Из горла вырвался короткий глухой рык. Но гиены не спешили убраться. Они знали, что этот странный зверь почти мертв.
Глава пятая.
Сощурив дальнозоркие глаза, Дзигоро с изумлением разглядывал странного пса. То, что это был пес – не было никаких сомнений. Но подобных собак Дзигоро никогда не видел. Он вообще сомневался, что такие бывают, что это не морок, навеянный жарой. Он не хотел останавливаться здесь – неподалеку стая гиен, кружащая около падали, и пара стервятников, наблюдавших за ними с невозмутимым спокойствием философов. Видимо, стервятники уверены, что их не обойдут на этом пиру. Дзигоро ни в коем случае не собирался вмешиваться в то, что считал естественным и само собой разумеющемся. Трава растет для того, чтобы ею питались антилопы. Антилопы нагуливают жир, чтобы обеспечить пищей стаю волков. Волки отсекают слабых и больных, чтобы не пресекся род антилоп и чтобы снова зазеленела трава под солнцем. Один кормит другого. Жизнь – смерть. Вдох – выдох. Гибель – возрождение. Природа мудра, и тот, кто дерзнет вмешаться в колебания этого естественного маятника, изменяя его режим по собственному разумению, кто угодно, только не мудрец.
Но, присмотревшись, Дзигоро понял, что странная добыча гиен и стервятников еще шевелится. Возможно, это было агонией. В любом случае, это стоило увидеть. Все, что происходит в мире, может чему-нибудь научить, если человек достаточно терпелив и смиренен, дабы учиться. Дзигоро подошел ближе.
Добычей стаи оказался пес.