Музей шпионажа: фактоид - Сергей Юрьенен

Констанс прервала мой бред:

— Летиция умерла.

И я очнулся.

Ни одна из тем, образующих безумную руладу жизни, до конца не кончается. Рано или поздно, но прорежется, напомнит о том, что был период, когда она доминировала, или, во всяком случае, звучала не под сурдинку. Новые факты вернут и обяжут перечитать свою историю заново, чтобы, наконец, поставить точку в приватном цикле версий и толкований (в ступе).

Вот уже, как два года был разведенный с Констанс, я готовился заключить другой, совершенно катастрофический брак, и это было в другой, пусть и лимитрофной стране, другой столице, пусть претендующий на статус «матери городов», когда прочитал в зарубежной — московской — газете, что моя сотрудница была шпионкой.

И не просто какой-нибудь.

Одним из самых ценных приобретений КГБ.

Я бы этому не поверил, но заявление сделал не кто иной, как Фрост. Бывший начальник службы безопасности, он теперь работал в том же русле в банковской сфере, время от времени появляясь на европейских конференциях с благо-родно-тщетными призывами не оставлять безнаказанными гэбэшных агентов. Интервью, которое сделал с ним один из сотрудников, оставшихся в Германии после закрытия там корпорации и самого славного ее периода, кроме этого признания в заключительной части, не содержало ничего интересного, поэтому было очевидно, что вся цель этой беседы именно в том, чтобы рассказать об агенте по кличке «Зоя».

Все это заставило меня отмотать жизнь назад и пересмотреть ее еще раз, поражаясь в процессе этого своей наивности. Но что с меня возьмешь? Если довольно простоты даже на всякого мудреца, а я всего-навсего прозаик. Однажды в разговоре с ней я упомянул, что был участником Всесоюзного совещания молодых писателей, которое в основном проходило в гостинице «Юность». И она ошарашила меня вопросом. Эта не та ли, спросила Летиция, из которой видно железную дорогу на такой высокой насыпи? Да. Но ты откуда знаешь? Я там была. Когда? Еще из Парижа летала. После лицея.

И я поверил. Несмотря на то, что именно она пугала меня коллегами. Их тайной двойной жизнью. Вот ты ничего не подозреваешь, а некоторые из них проводят каникулы в Москве.

Где?

Конечно, я не верил.

Я смеялся…

Но именно в той гостинице, где нас, молодых, обсуждали на предмет готовности влиться в советскую литературу, ее, тоже совсем не старую, но не очень сообразительную, обучали работе с шифровальными блокнотами. Прилетевшую из Восточного Берлина, куда она попала все через ту же заветную дверь в подземном переходе на Фридрихштрассе, «Зою» нужно было подготовить в предельно короткие сроки. В комнате где-то на верхних этажах. Окно которой выходило на железную дорогу. Окружную. И весьма печальную. Иногда товарняки катились по ней уже в какой-то совсем немыслимый индастриал… под названием, возможно, «Серп и Молот».

Конечно, в виду имела Летиция себя. Я говорил ей, что я счастливый человек, поскольку мне удалось познать и эту жизнь, и ту. Конечно, тут она молчала. Но про себя, возможно, думала, что в этом смысле тоже счастлива.

А какой момент истины был, когда к нам приехал на выступление генерал! Момент мужества. Зная, что Центр больше не держит, что все под ногами трещит, как весенний лед, что они, рядовые нелегалы, работающие за пригоршню долларов или просто ни за что, как Поленов, отрабатывая право вернуться на Советскую Родину, преданы своим руководством, — встретиться с главным из них.

С глазу на глаз.

И где? В самом логове зверя!

In the belly of the Beast!

Надо отдать должное генералу. Обозревая нас всех, а в нашем кругу агентов, которых лично он курировал, публично сказал он только об одном — уже засвеченном.

Неизвестно, конечно, что говорил за кадром.

При новом режиме бывшему герою дали пятнадцать лет за измену родине. Но к тому времени генерал был уже в Америке, где принял присягу звездно-полосатому. В отличие от других персонажей нашего фактоида ему посвящен целый стенд в столичном Музее шпионажа.

Первом в мире.

Одним из директоров которого он, кстати, и является.

II

ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Олег Александрович Туманов (1944–1993)

Олег Калугин. Прощай, Лубянка!

…Хотя в воздухе витало предчувствие грозы, оно никак не предвещало драматического утра 19 августа 1991 года. За два дня до этого я вернулся из Мюнхена, где встречался с коллективом радио «Свобода». Впервые я попал в логово того самого зверя, которого моя бывшая организация травила в течение десятилетий. Удивительное это чувство — встретиться лицом к лицу с теми, кому годами навешивали ярлыки шпионов и идеологических диверсантов, кого я знал заочно по донесениям внедренной в «Свободу» агентуры, о ком сочиняли пасквили и фабриковали документы. Я входил в здание радиостанции в смятении, готовый если не к враждебному, то по меньшей мере холодному приему, ехидным репликам, насмешкам. Я не собирался оправдываться и тем более просить прощения. Я просто хотел рассказать о том, как все было, как велась война, бескровная, но жестокая и непримиримая с нашим заклятым врагом — антисоветским зарубежьем, чего мы достигли в этой войне и на какие рубежи вышли в ходе горбачевской перестройки.

Странно, но люди, которых я увидел в зале, были настроены не зло, некоторые даже улыбались. Обстановка напоминала скорее встречу давних знакомых, разделенных временем и расстоянием. Невидимого барьера, пропитанного душной ненавистью и недоверием, как будто никогда не существовало. По ходу своего выступления я несколько раз мысленно представлял себе, как взревет аудитория, если я расскажу о проводившейся при мне подготовке взрыва радиостанции.

С самого начала эта акция была задумана как шумное пропагандистское мероприятие, имевшее целью напугать немецкого обывателя, проживающего в округе, побудить его обратиться к властям с требованием убрать радиостанцию с германской территории. Имелось в виду попугать и самих сотрудников «Свободы». При этом предусматривалось, что взрыв будет осуществлен в ранние утренние часы — так, чтобы не причинить вреда случайным прохожим. О том, что операция наконец проведена, я узнал уже будучи в Ленинграде. О жертвах или каких-либо повреждениях не сообщалось. Очевидно, все прошло в соответствии с планом.

Не знаю, что думала аудитория, слушая мой рассказ, но я почувствовал себя особенно гадко, когда кто-то из зала бросил реплику: «А глаз одному человеку все же повредили. До сих пор лечится». И все же я закончил свое выступление под аплодисменты.