Туз пятой масти - Хелена Секула

– Теоретически вся семья. – Опять я сказала чистую правду: запасные ключи от гаража всегда лежали в письменном столе Адама, даже если он был за границей.

– И многочисленная у вас семья?

– Дочь, муж, домработница.

– То есть в тот день любой из них мог воспользоваться машиной?

– Это невозможно, – улыбнулась я, – домработница не отличит педаль газа от педали тормоза, у дочери чисто умозрительное представление о вождении, да и прав у нее нет. Мы обещали ей курс в автошколе только после получения аттестата. А муж с сентября находится за границей, к тому же у него своя машина, «мерседес». – И добавила небрежным тоном: – Он эксперт международного трибунала.

– Так ваш муж – профессор Заславский? – оживился молодой инквизитор.

Я скромно подтвердила. Эффект моей тактики превзошел все ожидания.

– Я имел честь слушать лекции вашего мужа, – это была не просто дежурная любезность, – да и по сей день отслеживаю все публикации профессора. Мне очень неприятно, что пришлось вызвать вас, как и остальных.

– Но, пан прокурор, перед законом мы все равны.

Ну и лицемерка! Я испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, было приятно, что Адама с такой теплотой вспоминает человек, который с ним никак не связан, что фамилия Заславский так много значит для этого молодого человека, с другой – я сгорала от стыда, что прикрываю добрым именем мужа грязные махинации.

– Это обычная формальность, – объяснил прокурор.

– Но что случилось? – рискнула спросить я.

– Убили женщину.

– Кто-то сбил ее и сбежал?

Он не ответил на мой вопрос.

– Вот, посмотрите. – Прокурор передал мне папку.

Передо мной лежал увеличенный снимок женского лица, вернее, того, что осталось от лица.

– Голову переехало колесо, – пояснил прокурор.

Фото было наклеено на жесткий картон. Рядом была еще одна фотография, сначала я даже не поняла, что на ней изображено, и покосилась на подпись. «Осколки фары, найденные на месте преступления», – гласили яркие печатные буквы, выведенные фломастером.

– Лицо специально раздавили? – спросила я, лишь бы не молчать.

– Хотел бы я это знать, – буркнул прокурор и закрыл папку.

Жесткий картон съехал, прокурору пришлось еще раз открыть папку и поправить бумаги. Перед моими глазами на мгновение мелькнул прозрачный пластиковый конверт с игральной картой.

Я окаменела. Хотя карта показалась всего лишь на какую-то секунду, мне удалось разглядеть орнамент рисунка и масть. Это был пиковый туз…

Я сидела как парализованная, изо всех сил стараясь не выдать своего ужаса.

– Прислать к вам дочку и домработницу? – спросила я как можно естественнее, хотя внутри все так и тряслось от страха.

Зачем я это сказала? Сама подала ему идею…

– Нет, не нужно. – Прокурор спрятал папку. – Ваших показаний вполне достаточно.

Так все-таки показания! Значит, придется что-нибудь подписывать.

– Видите ли, я оказалась в затруднительном положении… – продолжала я актерствовать. – Честно говоря, машина мне совсем ни к чему, одни только хлопоты. Вот и решила продать ее, но в данной ситуации… Скажите, когда я смогу продать свою машину?

– А вы уже нашли покупателя?

– Нет, только собиралась этим заняться.

– Можете продавать, не вижу никаких препятствий. – Прокурор нажал кнопку на письменном столе, вошла женщина с листком бумаги и положила его передо мной. – Прочитайте, пожалуйста, внимательно и подпишите, если здесь нет расхождений с вашим показаниями.

Я пробежала глазами текст – да, где-то действительно спрятан магнитофон, наш разговор с прокурором был тщательно запротоколирован. Я расписалась.

Попрощавшись, вышла из прокуратуры, и ноги у меня подкосились. После самого тяжелого дежурства я не чувствовала себя такой измученной и вымотанной.

Самые страшные подозрения роились в голове. Эта карта! Эта проклятая карта поразительно напоминала те, что Омерович подарил Адаму. Не знаю почему, но они ассоциировались у меня с Доротой. Казалось, что от безумных мыслей, заполонивших голову, я сойду с ума.

Но почему Доротка? Необходимо обуздать ошалевшее воображение. Что общего у моей дочери с пиковым тузом, наверняка найденным возле той бедной женщины с фотографии. Сама не знаю, откуда родилась такая ассоциация.

Беспорядок в комнате Адама, выбитое окно… Эти проклятые карты лежали в кабинете!

Когда я проверяла, не пропало ли что, то даже не вспомнила про карты. Может быть, кто-то приходил именно за ними? Но зачем понадобилось выбивать стекло? И тут я сообразила, что не видела карт с того самого дня, когда Омерович вручил их Адаму.

Не застав никого дома, я поспешила в кабинет мужа. Перетряхнула все полки, ящики письменного стола – карт нигде не было. Исчезли без следа…

Испарились!

В голове словно бил паровой молот, сердце, казалось, колотилось у самого горла. Кто же взял эти трижды проклятые карты?

Мне чудилось, что на шее затягивается невидимая петля. Но только ли у меня? Доротка! Спасти дочь!.. Я вскочила, заметалась по комнате. Что делать?! Ясно лишь одно: Банащаку нельзя ничего рассказывать!

Собрав всю свою волю в кулак и немного успокоившись, я спустилась в гараж. Настала пора осмотреть наконец мою машину.

В память терновым венцом впились слова «осколки фары».

И мне тут же показалось, что одна из фар новее второй. Но сказать наверняка я не могла. Возможно, это всего лишь игра воспаленного воображения?

Если это сделал Банащак – даже мысленно я старалась не употреблять слово «убийство», – если это сделал Банащак, то он у меня в руках…

Убит человек. Я не могу молчать, надо во всем признаться…

Перед глазами всплыло лицо, раздавленное протектором колеса. По спине пробежал холодок.

Почему прокурор не сказал, как ее зовут? Минутку… Память услужливо воспроизвела снимок и подпись под ним: снимок № 1 женщины NN… Значит, имя погибшей неизвестно. Следует рассказать все этому сероглазому молодому человеку… Это мой долг…

Долг по отношению к кому, к какой системе координат? Долг перед обществом? Да… Но мое ближайшее, мое драгоценное, ненаглядное общество – Доротка и Адам. Без них меня попросту не существует.

Возможно, эту несчастную женщину и в самом деле убили, но ее уже не вернуть, а мои предположения могут оказаться плодом расстроенного воображения.

Преступление должно быть наказано. Непременно. Но что, если одно преступление повлечет за собой следующее? Значит, необходимо предупредить новое преступление… если оно уже не свершилось… И только от меня зависит, не станет ли еще одной жертвой моя собственная дочь!

Я не питала иллюзий: Банащак колебаться не станет. Он тотчас поймет, кто оповестил милицию по поводу машины и карты. И что тогда? Перед глазами мрачным предостережением стояло изображение убитой женщины. Что с того, если убийцу моей девочки найдут и накажут? Об этом я даже думать не могла.

Я никогда не отличалась твердым характером, какая из меня героиня, не в моих силах защитить всех, но свою семью я уберегу, обязательно уберегу! А вместе с ней и самое себя… Безнравственно? Да, безнравственно… Что ж, значит, малодушие и подлость у меня в крови, но я готова умереть ради того, чтобы с головы моей дочери не упал ни один волосок…

И я снова отправилась к Банащаку домой. Его вид на этот раз поразил меня еще больше. Он едва двигался.

– Что случилось? – удивилась я.

Лицо Банащака было изуродовано, он даже не пытался скрыть, что его избили, впрочем, такого и не скроешь…

– На меня напали… вот, выписали больничный на три недели…

– Кто напал?!

– Узнаю… – процедил Банащак, в его глазах сверкнула лютая ненависть.

– Я была у прокурора… У меня есть план. – Я вела себя очень осторожно. – Надо продать машину… – Банащак нетерпеливо отмахнулся. – Слушай и не перебивай!.. Прокурор совсем еще молодой человек, он был студентом моего мужа и отнесся ко мне почти по-дружески. Пока у него нет никаких подозрений. Пока, понимаешь?! На месте происшествия остались осколки фары сбившей человека машины.

Банащак молчал, но слушал с нарастающим вниманием.

– Милиция не уверена, что это была «Варшава», проверяют также «Москвичи» и «Волги», – врала я как по нотам. Пусть расслабится, а то еще чего-нибудь натворит со страху. – Проверки займут какое-то время… Но владельцев других машин проверяют куда тщательнее. Мне-то прокурор поверил на слово, потому что я жена профессора Заславского, у остальных проводят осмотры и обыски. – Я подчеркнула последнее слово, хотя понятия не имела, так ли это.

– Наша машина, – он голосом выделил это «наша»! – наша машина в полном порядке.

Ничего себе «наша»! Будь ты проклят!

– Выяснить, заменяли фару или нет, не составляет особого труда.

– Это он тебе сказал?

– Нет. Когда я сидела в кабинете, вошел следователь и сообщил, что у какой-то «Волги» недавно поменяли фары. И прокурор тут же распорядился немедленно допросить хозяина и проверить, где и когда был произведен ремонт, – на меня словно снизошло вдохновение. – Остается еще след протектора… – Я многозначительно замолчала.