Черный человек. Книга 2 - Василий Головачев

Джума подумал, еле заметно улыбнулся, но и от этой улыбки заболели лицевые мускулы.

— По оценке наших психологов, я все делаю вовремя, хотя и в самый последний момент. Думаю, что не поздно.

— А я думаю иначе. — Карой налила в стакан жидкости из сосуда, протянула больному. — Пей.

Джума послушно выцедил горьковатый, отдающий травами напиток. Голова сразу прояснилась, да и сил прибавилось настолько, что он смог сесть.

— Давай поговорим начистоту. Я долго ждал… тебя, твоего решения, потом разбирался в себе, потом в загадке обаяния Мальгина и… ничего не понял. Клим — такой же, как и я, не брат, но родственник, и так же грешит суперменством, однако и он до сих пор не решил, что делать в сложившейся ситуации.

— Ошибаешься, — тихо проговорила Карой, отворачиваясь.

— Что?! Ты хочешь сказать, что он решил… он был здесь?

— Нет. И не будет. Он любит свою Купаву, хотя и не хочет в этом признаваться. Он сильней тебя, но ему трудней, чем тебе, сделать выбор: руки его связаны тем, что Купава до сих пор жена Шаламова.

Джума почувствовал себя уязвленным.

— Если бы Клим был таким сильным, каким его считаешь ты, он давно разрубил бы наш гордиев узел.

— Сила — не только в умении быстро и жестко решать, она — в умении прощать, а Клим простил Купаву… и не простил себя. В этом его драма. Человечество разучилось сильно любить и сильно страдать, все больше привыкает к мелочности и мелкости чувств, и Мальгин — редкое исключение из правил.

Джума с изумлением смотрел на Карой, потеряв дар речи.

— Но если дело обстоит таким образом… если он любит другую, то почему же ты…

— Да не знаю я ничего! — ответила женщина с внезапной силой и тоской. — Не уверена, вот и все. Улетела сюда и жду, жду неизвестно чего и неизвестно кого. Может быть, я не права, и он мучается по другой причине, а может, любит обеих, но ведь мучается! Я же вижу, хотя и не интрасенс.

— Зато он интрасенс… и не только интрасенс, но еще и зародыш «черного человека».

— Господи, ну и что?

— Не боишься?

Карой вскинула на безопасника повлажневшие глаза, долго смотрела на него, покачала головой.

— Не боюсь.

— Раздвоение психики может привести к распаду сознания, речи, памяти, к расторможенности животных влечений… Прецедент уже есть — Дан Шаламов. А если это произойдет с Мальгиным?

— Не произойдет, — тихо, но с такой убежденностью возразила Карой, что Джума почувствовал настоящую боль в груди, сердце замерло, сбилось с ритма.

— Я понял, — глухо сказал Хан. — И как долго ты собираешься ждать его?

— Не знаю, — жалобно прошептала Карой, шмыгая носом, превращаясь в маленькую слабую девочку, какой ее никогда прежде не видел Джума Хан.

Глава 8

Вокруг разливался странный, мерцающий, ощутимо жидкий свет, прозрачный и легкий и в то же время текучий, вызывающий ощущение шершавого прикосновения к коже. Он лился отовсюду, но не мешал ориентироваться в пространстве, и Мальгин видел сразу все предметы обстановки, знакомые и странно незнакомые одновременно, причем видел не только то, что было впереди, но и по бокам, и сзади, будто у него было по крайней мере десять глаз. А еще у него не было ни ног, ни рук… и тем не менее он знал, что они появятся, стоит только пожелать.

Он находился внутри большого бесформенного помещения, напоминающего пещеру. Стены помещения сплошь заросли колониями оранжевых грибов, с потолка свисали необычного вида «сталактиты», такие же наросты всевозможных форм были разбросаны группами по всему помещению. Некоторые из них дышали, меняя свечение, внутри других мигали алые и фиолетово-малиновые звезды. Мальгин знал, что это такое, но выразить словами едва ли смог бы.

Что-то было не так во всем этом, какое-то беспокойство грызло душу, давнее сожаление, расплывчатые воспоминания и желание проснуться. И еще где-то глубоко в желудке — или в груди? — в общем, где-то в недрах кристаллического тела лежало сверхтяжелое ядро, которое изредка пошевеливалось и вздрагивало, словно пытаясь избавиться от оков, и тогда Мальгин начинал терять сознание, «плыть», будто после нокдауна или хорошей дозы наркотика.

Не поворачивая головы, он поглядел вниз и увидел черные складки, переходящие в золотую пластинчатую броню. Еще ниже располагалась куча хвороста, сплетенного в замысловатую корзину с торчащими во все стороны прутьями, вернее, не корзину, а в гнездо наподобие журавлиного, разве что узор «гнезда» был более геометричен, отвечая каким-то сложным математическим законам.

— Трансдаль, — родилось в огромной голове Мальгина слово.

Вообще-то мыслил он сразу в нескольких плоскостях, словно у него было по крайней мере пять голов, но все они умещались одна в одной, не мешая друг другу и тому «главному», кто считал себя Общим-Единым-Мальгиным. Одна из голов изредка вспухала, перегревалась, превращалась в жгучий шар огня, и тогда Мальгин испытывал волну геометрической боли, искажающей форму тела, а главное — цель сознания. «Я» хирурга начинало расщепляться на десятки независимых психик, ущербных и злобных, враждующих друг с другом, влияющих на «ядро» в желудке, которое грозило всплыть через горло и превратиться во вселенную сумасшедшего огня. Геометрия горя и боли была непереносима, но избавиться от нее без помощи Харитона Мальгин не мог. Он вслушивался в себя в полузабытьи и ждал, терпеливый, как и любой «черный человек», ждал, когда придет проникатель и заберет его в Путь.

Изредка в головах Мальгина возникал странный образ парящей над туманной бездной птицы — это ворочался в нем человек, задавленный объемом маатанского «я», но пробиться в мир сложнейших чувств «черного человека», наслаждавшегося собственными переживаниями и разговором с самим собой, этот слабый пси-писк не мог. И человек продолжал корчиться от бессилия и жуткого иссушающего чувства одиночества.

Где-то вне поля сознания Мальгина родился дивный поющий звук — не то голос женщины, не то плач ребенка, вонзился в голову, во все головы, заполнил гулкое безмерное тело, всколыхнул древнюю память-тоску-печаль-жалость — ностальгию, отозвался болью в сердце… болью в сердце… Болью!

— Параформ, — загорелось в сознании четкое слово и следом еще одно: — Фазахозяинаинтро да.

Каркас тела не выдержал искажения геометрий, и боль затопила все головы Мальгина, раздробилась на отдельные очаги, разлилась по распавшемуся на отдельные блоки-кристаллы телу, жизнь вытекла из них тонкими горячими струйками…

Тишина, покой, желтые круги под веками от солнечных лучей, ласковый ветерок на лице, запахи трав, плеск воды — река рядом и далеко-далеко тихий колокольный звон… исчез. Ни рук, ни ног, ни тела — только голова, пустая и звонкая, прогретая солнцем, облизанная ветром, и ни одной связной мысли, только удивление и бесформенное чувство тревоги.