Битва колдуньи. Сага о мечах - Елизавета Дворецкая

Со дня появления в Аскефьорде «гнилой смерти» Хродмар был угрюм и неразговорчив. Он считал виноватым в несчастье себя самого – если бы он сумел тогда, в Прибрежном Доме, настоять на немедленной смерти ведьмы, то сейчас она уже никому не причиняла бы вреда.

– Я знаю ведьму, которая повинна в нашем несчастье, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы наказать ее, – объявил Хродмар, поднимая кубок. В голосе его звучала мрачная решимость, но в душе появились проблески облегчения: представляя свою месть уже свершившейся, он мог вздохнуть свободнее. – Пусть Один и Тор будут свидетелями моего обета.

Торбранд конунг не сказал ни слова, но едва заметно кивнул. Ему понравился обет, в котором он слышал не пустое бахвальство. Квиттингская ведьма доказала свою силу, а злое колдовство может одолеть не всякий меч.

Хродмар поймал взгляд конунга, спокойный даже в этих печальных обстоятельствах. Свою потерю Торбранд осознавал, а необходимость мести была безусловна, и ее даже не стоило обсуждать. Он был бы оскорблен, если бы кто-то усомнился в его намерениях.

Когда Хродмар выходил из ворот Ясеневого Двора, его догнал Асвальд, сын Кольбейна ярла из Висячей Скалы.

– Что ты такой мрачный, Хродмар ярл? – насмешливо спросил Асвальд. – Я и не знал, что ты так любил свою тетку Бломменатт.

Хродмар оглянулся на Асвальда и резко высвободил плечо из-под его ладони. Асвальд насмешливо улыбался, его большие зеленоватые глаза поблескивали при свете полной луны, как у кошки. Хродмар и Асвальд были ровесниками и оба принадлежали к родам «стражей причалов». Соперничество отцов передалось и сыновьям. После того как Хродмар заполучил «Кленового Дракона», Кольбейн ярл и все его родичи почти не разговаривали с хозяевами Бьёрндалена, считая себя обиженными, но Асвальд составлял исключение. Новое лицо Хродмара его чрезвычайно радовало, и в последнее время он выказывал бывшему Щеголю всяческое расположение. Однако Хродмар прекрасно понимал, откуда эта внезапно вспыхнувшая дружба.

– Всякий крепок своим родом, – только и ответил он. – И кто не жалеет о ранней смерти родичей, не дождется и сожалений по себе. Я слышал от торговцев пословицу: «Кто плачет на чужом погребении, тот дает слезы в долг».

– О, каким мудрецом ты стал! – с показным уважением и скрытой издевкой протянул Асвальд. – Если ты однажды исчезнешь, я первым скажу, что ты отправился к богам испытать в беседе мудрость самого Властителя.

Хродмар не ответил и пошел своей дорогой. Возможно, побеседовать с Властителем и было бы полезно, но от беседы с Асвальдом никакой пользы ждать не приходилось.

– Впрочем, на твоем месте всякий жалел бы о потере! – крикнул вслед ему Асвальд, у которого еще что-то лежало на душе. – Ведь отныне ты не родич конунгу. Твоей тетки королевы Бломменатт больше нет, нет и троюродных братцев-наследников. Я бы на твоем месте покрепче держался за рога «Кленового Дракона». Как бы он не взбрыкнул теперь под тобой! Сдается мне, что скоро сыновья Хравна хёльда его у тебя отберут!

Хродмар медленно обернулся, положил руки на пояс. Асвальд смотрел на него с насмешкой, но плечи и руки его незаметно готовились встретить удар. Хродмар на миг растерялся: в нем кипела ярость от столь открыто высказанных насмешек, но не драться же над неостывшим пеплом королевы и ее сыновей!

– Чем рассуждать, что бы ты делал на моем месте, сначала окажись на нем! – сказал он, изо всех сил стараясь быть спокойным и радуясь, что Асвальд еще не научился угадывать его чувства по новому, изменившемуся лицу. – А с сыновьями Хравна хёльда я разберусь сам. Оставь догадки и сплетни женщинам. В походе станет ясно, кто из нас чего стоит.

Асвальд уже не смеялся, его глаза сердито сузились. Не дождавшись ответа, Хродмар пошел прочь. Асвальд, глядя ему вслед, остался стоять возле ворот.

– Асвальд, где же ты? – окликнул его со двора усадьбы голос сестры Эренгерды.

Когда болезнь отступила, отец поспешно вернул ее домой. Теперь именно ввиду новых обстоятельств она нужна была здесь. Медленно повернувшись, Асвальд двинулся на зов. Эренгерда ждала его, стоя возле дверей и кутаясь в плащ от свежего ночного ветра. Золотистые волосы, переливаясь в ярком свете луны, окружали ее голову легким сиянием, будто волшебный шлем. Асвальд окинул девушку оценивающим взглядом, словно видел впервые, потом вдруг усмехнулся чему-то, оглянулся вслед ушедшему Хродмару, обхватил сестру длинной рукой за плечи и увлек в дом.

А Хродмар быстро шагал вверх по Аскефьорду к Медвежьей долине, догоняя ушедших вперед родичей, и думал о своей невесте. Не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о ней. При мысли об Ингвиль на душе у Хродмара светлело, даже шаг делался легким, упругим, как будто на башмаках вырастали невидимые маленькие крылышки. Изумленные, порою жалостливые взгляды, бросаемые на его лицо, смущали Хродмара меньше, чем он раньше ожидал. Пусть ни одна из женщин больше не назовет его самым красивым парнем в Аскефьорде – что ему до них? Ведь Ингвиль любила его таким, каким он был теперь, и ее любовь давала ему право не бояться насмешек. «Разве тебе нужна любовь глупых женщин?» – вспоминал Хродмар, и на память ему приходили глаза Ингвиль, серьезные и светлые, как чистейший источник. Хродмар и сам не замечал, как эти прозрачные струи смывали с его души горечь последних дней, печаль по умершим, досаду на многозначительные, не обещающие ничего доброго насмешки Асвальда. Ингвиль была сейчас далеко, но сознание, что она есть на свете, делало его сильнее. Скоро они увидятся. Пройдет еще какое-то время, сменится луна, и Ингвиль будет с ним, здесь, навсегда. И что ему Асвальд с Кольбейном, что ему следы болезни? Даже горечь от смерти королевы Бломменатт бледнела, отступала. Любую потерю можно перенести, если знаешь, ради чего жить дальше. А Хродмар знал.

Море глухо шумело возле самой дороги, волны с перерывами накатывались на берег, как будто отвечая тяжелому, медленному дыханию морского великана Эгира. Драконьи головы на высоко поднятых носах кораблей резко чернели на фоне голубовато-серого неба. Обращенные к горловине фьорда, они, казалось, высматривали в морской дали дорогу к будущим битвам.

Глава 10

Первой заметила Ауд; глянув на Ингвиль, она вдруг фыркнула, поспешно зажала рот ладонью и нагнулась над своим рукодельем. Фру Альви удивленно посмотрела на нее, потом перевела взгляд на Ингвиль. И покачала головой. Руки Ингвиль прилежно трудились над новой рубахой Асольва, в которой он поедет на осенний тинг, но мысли, судя по плодам ее трудов, витали очень далеко. Ингвиль зашила боковой шов до самого конца, позабыв вставить клин, нужный для расширения подола, а вслед за тем так же прилежно принялась сшивать полы рубахи, как будто хотела сделать из нее мешок.

– Дочь моя, – мягко окликнула ее фру Альви. – Что ты делаешь? – Что? – Ингвиль вскинула на мать умиротворенные глаза.

– Асольв не так мал ростом, как тебе кажется. Ноги его не кончаются над коленями, они продолжаются и дальше. Ты же не думаешь, что отец повезет его на тинг в мешке?

Девушки уже смеялись в голос, а Ингвиль смотрела на мать с недоумением.

– Ноги? Асольва? Почему в мешке? Я ничего не понимаю.

Ингвиль беспомощно улыбнулась, пожала плечами. Фру Альви встревожилась.

– Погляди как следует на свою работу.

Ингвиль поглядела и ахнула, даже покраснела от стыда, сжала шитье в руках, как будто хотела его спрятать.

– С тех пор как тебя научили шить, такого с тобой не случалось! – сказала ей мать. – Не больна ли ты?

– Нет, нет! – поспешно ответила Ингвиль, зная, что мать до сих пор побаивается «гнилой смерти».

– Может, у тебя голова болит?

– Нет, не болит… кружится немного.

Гудрун, мать Асольва, рослая, сильная, суровая нравом женщина, косо глянула на нее и так яростно перекусила нитку, словно это был ее личный враг. Ингвиль отложила шитье, не стала даже распарывать зашитое, побоявшись вовсе испортить работу. Стены девичьей мягко покачивались у нее перед глазами, затуманивались, но это было не страшно, а даже приятно, словно чья-то заботливая рука хотела оградить ее от суетности мира. В голове было легко и пусто. Сложив руки на коленях, Ингвиль почувствовала несказанное облегчение и вдруг поняла, что сидела до сих пор за шитьем только из привычного, вошедшего в кровь прилежания, хотя обычная женская работа сейчас тяготила ее. Ингвиль никогда не была ленивой, однако бездельничать сейчас оказалось неожиданно приятно.

– Я хочу пройтись, – сказала она и встала.

Ей было немного стыдно, что она собирается гулять в то время, когда все женщины работают, но Ингвиль ничего не могла с собой поделать – какая-то мягкая, однако уверенная сила влекла ее за порог, к свету и простору, к морскому ветру над можжевеловыми склонами прибрежных гор.

На полпути к морю, на середине склона Сосновой горы, она встретила Асольва. Он казался удрученным и шел медленно, глядя под ноги, будто что-то потерял.