Семь сувениров - Светлана Еремеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так о чем вы хотели узнать от меня? – спросил Веселов, как только связь установилась.
– Анатолий Сергеевич, что вы можете сказать о Константине Семеновиче Волкове?
– Что я могу сказать? Я? – переспросил Веселов, немного повысив голос и продвинувшись ближе к камере, отчего один глаз Веселова, проступающий через толстые линзы очков, стал каким-то гипертрофированно огромным.
– Да. Вы, именно вы. – Уточнил Краснов.
Веселов хмыкнул.
– Это человек, который пустил всю мою жизнь под откос… Да и не только мою…
– Поясните, пожалуйста.
– Что пояснить?
– Вы сказали «да и не только мою». Чью еще?
– Да откуда я знаю?! – Веселов развел руками. За ним по спинке дивана медленно прошел серый кот. Откуда-то издалека, видимо из открытого окна в квартире Веселова, слышался шум стройки.
– Какие-нибудь конкретные примеры у вас есть?
– Нет. Но все об этом только и говорили.
– А ваш бывший руководитель, Леонидов, не ссорился с Волковым?
– Насколько я знаю, они были в постоянной ссоре… хотя, впрочем, и в постоянной имитации кафедрального товарищества. Думаю, попади бы вы на заседания кафедры тех лет, у вас создалось бы впечатление, что Волков и Леонидов – лучшие друзья…
– Даже так?!
– Да… По сути Леонидов ничем от Волкова не отличался. Такой же интриган и конформист.
– Вы недолюбливаете его? – удивился Николай.
– А за что мне его любить?
– Он же был вашим руководителем…
– И что? Кого дали в руководители, к тому и пошел. У меня не было выбора. А кафедральная грызня – это то, что прилагается в довесок.
– Мог ли Волков причинить зло намеренно, а не из мести? Как вы думаете?
– Нет. Не думаю, – ответил Веселов с какой-то особенной убежденностью. – Он просто делал свое дело. Он прежде всего литературовед, а не злодей из сказки. Не передергивайте вы всё! А доносы – это побочный эффект. Эмоции. Зависть, желание опередить кого-то или защититься от кого-то.
Николай поднял глаза на экран и вгляделся в лицо Веселову. Тот был по-прежнему мрачен и смотрел на Николая каким-то особым болезненным взглядом. Кот за его спиной медленно шел обратно. Он был таким же худым и серым, как его хозяин.
– Значит вот оно что…
– Да. Именно так, – подтвердил Веселов.
– Так почему же…
– Что? Почему он писал эти доносы?
– Да.
– Только из самообороны. Чтобы опередить других.
– Других… Кого именно?
– Нет. Этого вы от меня не услышите. Хватит с вас Леонидова. Если хотите, узнавайте о других от него или самого Волкова.
– Хорошо… Я понимаю… А что вы можете сказать о жене Вениамина Волкова?
– Александре?
– Да.
– Прекрасный специалист по итальянской литературе. Тонкий, несчастный человек, раздавленный обстоятельствами.
– Обстоятельствами? Не конкретными людьми?
– Конечно нет.
– Какими обстоятельствами?
– Я прошу вас. Есть же какие-то грани, за которые нельзя переходить. На такие вопросы может ответить только она сама… Или ее дочь…
– Я вас понял…
Шум, доносившийся из квартиры Веселова, прекратился. Стало тихо. Только слышалось невнятное мяуканье кота.
– А как сложилась ваша судьба? – спросил Николай, не надеясь услышать ответ на поставленный вопрос.
Тем не менее, после нескольких секунд молчания, Веселов заговорил:
– Вернулся в Новосибирск. Всю жизнь работал в школе. После 1991 года было тяжело, еле сводил концы с концами. Сейчас более-менее. Я на пенсии, но продолжаю работать в школе. Я нужен моим ученикам. Они нужны мне. Жизнь продолжается. Несмотря ни на что.
Когда экран скайпа погас, Николай все смотрел и смотрел в сторону ноутбука. В голове все звучал голос этого человека из прошлого, из документов, писем и фотографий. Он был живым, этот человек, у него тоже был кот, были ученики, он по-прежнему жил, занимался своим делом и не держал ни на кого зла.
20
Когда Николай приехал в квартиру Волкова, было уже больше трех часов. Он хотел поработать до самого вечера, не отрываться, ни с кем не созваниваться. Он отключил телефон, достал тетради Волкова и погрузился в изучение четвертого эпизода. Это был 1987 год. Радкевич вместе с женой и детьми отдыхал в санатории в Сестрорецке по профсоюзной путевке. С момента третьего убийства прошло два года. Приступы с тех пор не повторялись. Радкевич даже начинал надеяться, что он излечился. В моду тогда стало входить посещение психологов. Кто-то из знакомых жены, когда узнал, что Николай страдал от приступов, чем-то напоминающих ипохондрию, порекомендовал ему одного известного специалиста. Он нанес доктору пару визитов и понял, что продолжать опасно. Психолог начинал копать так глубоко, что до обнаружения в нем некоего иного, черного существа, оставалось совсем немного. Он чуть не выдал себя, когда стал подробно рассказывать о достаточно банальных переживаниях детства (таких историй тысячи, но это была его боль) – о том, что их с матерью бросил отец ради молодой любовницы, что мать после развода возненавидела его (Вадима), ибо он напоминал ей об отце… Потом мама вышла замуж… Потом родила другого ребенка… И он (Вадим) стал не нужен… Он стал лишним… Он стал чужим. У матери возникла новая семья, а он остался один. С семнадцати лет он жил отдельно – сначала учился в ПТУ, затем пошел на завод. Он уточнил, что самый первый приступ холода он ощутил в шесть лет, когда увидел мертвую девочку, выпавшую из окна во дворе его дома… Но вовсе не она была причиной этого приступа… Он это понял позднее, уже лет в одиннадцать-двенадцать. Все сошлось тогда, соединилось в чудовищный синтез: куртка не по сезону, мамино равнодушное лицо, ее раздражительность, ее ненависть… еще этот крик, падающее тело и струи крови, подползающие к его ботинкам… Эмоции выходили из под контроля… Ему показалось, что еще минута, он не выдержит и расскажет психологу об убийствах… Он прерывался и молчал… Доктор вопросительно смотрел на него, но не просил продолжать… Ждал… Он явно почувствовал что-то… Что-то заподозрил…После этого самого сеанса Радкевич больше не вернулся к психологу. Его смутил его внимательный взгляд, его неподдельная заинтересованность… Тот буквально пожирал Радкевича глазами. Вслушивался. Что-то записывал в журнал.
В Сестрорецке текла спокойная размеренная курортная жизнь. Утром все вставали, шли в столовую, съедали диетический завтрак, потом отправлялись на процедуры, потом на прогулки или купаться на залив. По вечерам они с женой и детьми долго гуляли вдоль пляжа. Берег все не кончался и не кончался, тянулся охровой полосой от одного прибрежного курорта к другому. На песке клочьями топорщились сухие водоросли. Чайки кружили низко над водой. Все было тихо и безмятежно. Радкевич особенно остро вспоминал на допросе об этих прогулках, ибо
