Как управлять поместьем: пособие для попаданки (СИ) - Ольга Иконникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, о том, чтобы выйти на пожню в первый день сенокоса в роли косаря самой, не может быть и речи. Про меня уже и так, наверно, по всей деревне много чего говорят. Поэтому я приезжаю на луг в новом светлом платье, чтобы просто понаблюдать за тем, что будет происходить. Приезжаю не одна, а с отцом Андреем — тот, как и положено, перед началом сенокоса служит молебен.
Конечно, все местные уже знают, что барыня купила новые косы, приноровиться к которым не так просто, и даже немощные старики выходят за деревню, чтобы полюбоваться на такую диковинку.
Все пять косарей, которым доверили новый инструмент, выстраиваются в косую линию — каждый чуть позади другого. Вот первый замах Кузнецова, и с тихим шумом падает на землю сочная зеленая трава.
С такой косой наклоняться не надо. Вадим, словно норовя разом выказать всё, чему за предыдущий день научился, дугой выгибается, отводя косу чуть не за спину, потом резко вынося ее вперед, с каждым взмахом всё быстрее и увереннее продвигаясь по пожне. Да и остальные косари не отстают.
Они доходят до конца прокоса, а потом разворачиваются и так же — дружно, споро — идут назад. И когда они снова оказываются подле нас, все зрители — и стар, и млад — встречают их с восторгом, а ребятишки так и норовят коснуться острых лезвий.
— Осторожней, порежетесь! — Варвара оттаскивает в сторону чересчур любопытного младшего братишку.
— А ну в стороны! — зычно кричит Сухарев, и народ послушно расступается.
Сам Захар Егорович сияет как начищенный самовар — он тоже, как и я, давно уже таким трудом не занимался и имеет полное право быть довольным тем, что чести своей не посрамил и сноровку показать сумел.
Я отворачиваюсь, пытаясь скрыть улыбку. Может быть, я смогу еще чем-нибудь их удивить. Я уже разговаривала с кузнецом, и он, держа всё в строжайшей тайне, уже взялся выковать по моему рисунку грабли-ворошилки, в которые можно буде запрячь лошадь. А там, как знать, может, и до конной косилки дело дойдет.
Свистят косы, шуршит под ногами свежескошенная трава, и такой пьянящий аромат стоит на лугу, что у меня на глазах выступают слёзы — вдруг вспоминается детство, и щемящая тоска сдавливает сердце. Смогу ли я когда-нибудь вернуться домой, в ту, другую Даниловку? И хочу ли я уже этого так, как прежде?
33. Омут
В бане я могу позволить себе мыться хоть каждый день — ее топят по первому моему или тетушкиному слову. Но летом, в жару так хотелось иногда искупаться. Тем более, что река — совсем рядом.
В Даниловке, как и в других северных деревнях, сезон начинался с дня Ивана Купалы. Прежде этого принять ванну в открытом водоеме могли только те, у кого были лошади — вместе с ними можно было окунуться в воду еще на Николу Вешнего. А потом, несмотря на зной, — ни-ни! — разве что рукой водицы зачерпнуть да ноги смочить.
За неделю до Купалы начиналась подготовка к купальному сезону — женская часть населения по утрам ходила с чистыми скатертями и берестяными туесами на луг за деревню «черпать росу». Скатерти таскали по мокрой от росы траве, а потом отжимали над туесами — собранной водой умывались для прогнания всяких хворей и получения чистоты кожи.
На Аграфену Купальницу, что была за день до Иваны Купалы, к открытой воде подходить вовсе запрещалось, зато можно было вдоволь напариться в бане крапивным веником.
А вот уже в сам Иванов день в реке купались все вместе, не разбирая ни возраста, ни пола. Правда, купались в нижнем белье («в исподнем»): женщины — в длинных, до пят, сорочках, мужчины — в подвязанных бечевкой штанах.
Я в этом действе участия не принимала — не потому, что стеснялась, а потому, что боялась нарушить какие-то негласные правила, о которых мне было неизвестно. К тому же, отец Андрей выступал категорически против таких ночных «срамных» купаний, и я полагала, что мой долг как хозяйки поместья его поддержать.
В страду же, когда за день на сенокосе с каждого сходило семь потов, окунуться в прохладную речную водицу было уже не прихотью, а необходимостью. Мужикам было проще — они спускались к реке прямо с луга, а вот женщинам, чтобы соблюсти приличия, приходилось уходить далеко за деревню — туда, где у реки была излучина. Я же даже там купаться не решалась и обычно уезжала на Виконте дальше, к самому лесу. Река в том месте была глубже, чем возле деревни, и я могла поплавать всласть.
Конечно, ни купальника, ни привычного нам нижнего белья у меня не было, и я не была уверена, что даже там сумею скрыться от любопытных глаз, а потому приходилось соблюдать здешние правила и купаться в рубашке, благо сорочки были у меня тонкие, с завязками на талии, под которые можно было подоткнуть длинный подол.
Но тетушка и этого не понимает.
— И что за охота в холодной воде мерзнуть? То ли дело — теплая банька.
Я чмокаю ее в морщинистую щеку, глажу Ваську (ну, ладно, Василисия!) и велю седлать Виконта. Близился Ильин день, после которого купаться уже не дозволялось, и я хочу поплавать, пока еще можно. «До Ильи мужик купается, а с Ильи с рекой прощается».
День стоит жаркий, и вода теплая как парное молоко. Как и положено, вхожу в реку медленно, а погрузившись по пояс, отталкиваюсь ото дна и, фыркнув от удовольствия, плыву к другому берегу. Потом, немного отдохнув, плыву назад. Течение тут быстрое, и я ступаю на песок сильно ниже того места, где у меня осталась одежда.
Тонкая рубашка облепляет мое мокрое тело, и я стараюсь идти вдоль кустов, чтобы случайный прохожий не заметил меня в таком непотребном виде. Там же, у кустов, на горячем песке я и устраиваюсь отдохнуть. Иметь загорелую кожу для благородной дамы — моветон, и как мне ни жаль, эту традицию приходится соблюдать, поэтому лежу я в тенечке. Ветер довольно сильный, и это спасает от обычно очень докучливых оводов и слепней. Когда рубашка обсыхает, надеваю платье. Но возвращаться домой пока не охота, и я снова распластываюсь на песке.
Пригревшись, погружаюсь в дремоту, из которой меня выводит чей-то истошный крик. Кричат с реки, и я, вскочив,