Пусть умрёт - Юрий Григ

      По поводу типа «в коже» коротко можно пояснить следующее: если бы здесь каким-то чудом оказался Федорыч… помните?   тот самый, – он безусловно уловил бы поразительное сходство между этим персонажем и тем гангстером, который увез несчастного Касимку в неизвестном направлении. Но не было тут Федорыча, и некому было опознать в субъекте, появившемся здесь откуда ни возьмись московского мафиози.

 А тип подрулил к своему хозяину, и услужливо так, зонтик раскрывает. Матвей Петрович под зонтик нырнул и проворно к вертолету сигает. Там подпрыгнул мячиком и, преодолевая сопротивление своего брюшка, в кабину перекатился; вслед за ним ловко запрыгнул и наш мафиози.

      Вскарабкавшись на сиденье, Матвей Петрович приказал так, как, бывало, предки наши из купеческого сословия в приснопамятные времена ямщикам приказывали:

      — Трогай!

      Вертолет взревел, как раненый тиранозавр, и тяжело, подобно дирижаблю, который по ошибке вместо гелия заполнили водой, стал всплывать в неприветливое небо. Потом раскочегарился и пошел-пошел, ускоряясь, по горизонтали. Еще секунда – и его поглотила мышиного цвета угрюмая пелена, заполнившая собой весь промежуток между земной поверхностью и космическим пространством.

      На следующий день недалеко от утренней суетливой Москвы огромная черная автомашина, издавая утробное ворчание, преодолевала затяжной подъем лоснящейся после ночного дождя дороги. Перемахнув через холмик, она устремилась в сторону леса, живописно окаймляющего поле, и через несколько минут вкатилась в послушно открывшиеся перед ней зеленые ворота. Они пробивали брешь в уходящем в обе стороны таком же зеленом глухом заборе внушительной высоты. Сбоку от ворот висела табличка, сообщающая всем, кто обучен грамоте: дескать, данный объект принадлежит охотничьему хозяйству организации с похожим на румынскую фамилию странным названием – ЗАО НИРЭСКУ.

      Машина резво подкатила к одноэтажному деревянному дому в глубине двора и примазалась к компании из двух таких же чудовищно огромных, похожих на нее как две капли воды, автомобилей. Остановившись, она выплюнула из своих недр двух квадратных типов, которые наперегонки ринулись открывать заднюю дверь. Из нее наружу колобком выкатился плотный мужчина за пятьдесят.

      Выглядел сей господин, как бутерброд не первой свежести, который долго морочили в сумках, портфелях, чемоданах, все время откладывая процесс съедения, а когда, наконец, решились, то оказалось, что место бутерброду этому, пардон, в помойном ведре, как и небезызвестным швейковским кнедликам, которым место было определено и того хуже – в сортире.

      Но невежливо, господа, быть излишне требовательным к человеку, совершившему за последние сутки четыре утомительных перелета на воздушных видах транспорта да вдобавок с добрый десяток автопереездов. Именно столько вояжей совершил господин, в котором, несмотря на такую сильную некондицию, все же можно было безошибочно распознать уже известного нам персонажа – перед нами был ни кто иной, как тот самый, похожий на кинорежиссера, жующий Матвей Петрович.

      Итак, Матвей Петрович проследовал к домику и скрылся за дверью.

      Внутри, в гостиной, в камине уютно полыхал огонь. Стены были плотно увешаны охотничьими трофеями и оружием: искусно выполненные чучела вальдшнепов, тетеревов, кабанов и прочих лесных обитателей выглядели вполне живыми. Хозяин, кто бы он ни был, не поскупился раскошелиться  и на добротную, нарочито деревенского стиля дубовую мебель. Дальний от входа торец помещения завершался баром со стойкой в виде поваленного дерева, стилизованного под  конфету «Мишка косолапый».

      Войдя, Матвей Петрович сразу же расположился на скамье у стола и, смежив веки, с блаженством вытянул изможденные нижние конечности. При этом не менее изнуренные верхние он плетьми раскидал в стороны по спинке скамьи. Но не успел вдоволь насладиться покоем.

      Дверь за стойкой бесшумно распахнулась, впустив в комнату миловидную девицу, одетую в цветастый сарафан и кокошник – словно бы она собиралась исполнить перед гостем русский народный танец.

      - Здрасти, Матвей Петрович, – поздоровалась девица уважительно,  но по-свойски, как со старым знакомым.

      - А, Милка, – обрадовался тот, – здравствуй-здравствуй. А что хозяин?

      - Хозяин сказали, чтоб вы пока чайку испили. А они вскорости будут... Вам зеленый или наш, русский?

      Матвей Петрович никак не мог привыкнуть к этой дурацкой манере изъясняться.

 «А, хрен с ним, зато оплачивается вся эта околесица так, что, если потребуется, можно и по-китайски научиться болтать… даже стихами», – подумал он.

      А вслух сказал, явно подыгрывая:

      - Чаек? Чаек – это хорошо! С удовольствием, милая. Нашего давай, черного, с лимоном.

      «Да вот и эта телка, к примеру, что тут выеживаться, типичная провинциальная профурсетка. С подружками матом кроет – уши вянут...», – подумал он, непонятно отчего раздражаясь.

      - А расстегайчик не отведаете? И кулебякой могу угостить, – предложила между тем Милка.

      Матвей Петрович очнулся и, преодолевая отвращение к себе за то, что приходилось изображать из себя придурка, ответил в таком же идиотском стиле:

      - Не грех и расстегайчик испробовать, барышня.

      - У меня тут с вязигой, и с печенью налимьей... да кулебяка мясная тоже имеется... Всё с пылу с жару, свеженькое – пальчики оближете!

      - Валяй рыбные, б…! – еле сдержался, чтоб не выматериться, Матвей Петрович.

 Девушка  даже ухом не повела – удалилась и вскоре появилась вновь, уже с подносом, полным всякой всячины. Помимо расстегаев не забыла от собственных щедрот, так сказать, добавить и бутербродики с присной памяти «осетровой» и к чаю, конечно же, вазочку с вареньем; а там и печенье, орешки, еще какие-то сладости, а главное – заледеневшую бутылку «Белуги». 

      - К слову сказать, переживающий третий и, скорее всего, последний переломный возраст, Матвей Петрович уже давно положил глаз на аппетитную Милку. Что поделать, возбуждала она в нем необъяснимую страсть своими округлостями, пользующимися известностью в кругу обслуживающего персонала и многочисленных гостей охотхозяйства. До поры до времени он все же не осмеливался на решительные действия, чуял – кое-кому это может и не понравиться. Но на высочайшее разрешение надежда оставалась.

      Милка же, пока в мозгу престарелого донжуана бродили эти неконтролируемые похотливые мысли, расставляла на столе принесенную снедь, наливала ему чай из заварного чайника с красными яблоками на  пузатых боках и двусмысленно постреливала глазками, разогревая в угасшие было страсти:

      - Угощайтесь на здоровьичко, Матвей Петрович, приятного вам аппетита!

      - «И где он их только набирает? Определенно на Киевском!», – подумал Матвей Петрович то ли с осуждением, то ли с завистью.

      Ему вдруг до одурения захотелось хлопнуть по откляченной по-лошадиному Милкиной заднице.

      Прошло полчаса. Матвей Петрович окончательно перестал быть похожим на кинорежисссера, в образе которого внедрился в наше повествование.

      Во-первых, помятость увеличилась изрядно; во-вторых, по какой-то причине нервничал все больше и больше, что характерно не для режиссеров, а наоборот – для тех, кто их окружает. Сильно потел – даже пиджак скинул. Тот, кто видел его всего двенадцать часов назад, ни за что бы не поверил, что перед ним тот же самый человек.

      Он успел выпить три стакана чаю к тому времени, когда входная дверь распахнулась, и в комнату энергично вошел мужчина в сопровождении двухметрового верзилы с лицом шестнадцатилетнего отрока.

      Был этот человек кряжист, среднего роста, чуток повыше и помоложе Матвея Петровича; пегие волосы еще не покинули массивной, немного великоватой головы, да и седины накопилось самую малость, а если и была, то на фоне волос не очень-то и заметна; голова на крепкой шее, лицо простоватое, деревенское, не без признаков ума. Глаза водянистые, светлые. Одет в охотничий костюм, хотя оружия при нем не имелось.

      Короче – типичный номенклатурный деятель времен последнего генерального секретаря на охоте. Держался, соответственно, по-хозяйски.

      - Привет, Марлен, – поздоровался первым Матвей Петрович таким тоном, как будто ему только что разрешили обращаться на «ты», а он пока не успел привыкнуть к такому панибратству.

      - Здравствуй, здравствуй, Матвей, – ответил деятель тоном, не предвещающим ничего хорошего, и угрюмо уставился на Матвея Петровича. – Ну, чего молчишь, валяй, рассказывай...

      - О'кей, – начал, было, Матвей Петрович и поперхнулся, наткнувшись на недобрый взгляд.

 Дело в том, что Марлен Марленович Проньин, – а  именно такое имя носил этот человек, – считался идейным борцом за очищение русского языка от скверны иноземного происхождения. Как известно, министр народного просвещения и пропаганды третьего рейха Геббельс хватался за парабеллум, когда слышал слово «культура». Так и у этого человека – при слове «о’кей» рука тянулась к охотничьему ружью, обладающему не меньшей убойной силой. Почему охотничьему? Забегая вперед, поставим читателя в известность: наилюбимейшим занятием господина Проньина, если не считать зарабатывания денег, была охота. Но об этом после...