Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник) - Иван Черных

Сколько всяких «если» окружают пилота. Про них написаны тома книг. Их надо знать летчику, как таблицу умножения, выученную в детстве на всю жизнь для практического использования.

Мысли. Цепочки представлений, образов, понятий, которые причудливо и порой совершенно неожиданно переплетаются и сталкиваются друг с другом. Только усилием воли, через знания и опыт они постепенно выстраиваются летчиком в логическую схему предстоящего полета.

Решившись, Осипов поднялся на крыло, взял из кабины парашют, надел его и, посмотрев еще раз на светло-голубое небо, влез в кабину.

Первое, что воспринялось, — запах краски, лака и касторового масла, как знакомый запах дома, а потом уж увидел на привычных местах приборы, рычаги управления самолетом и мотором. Про себя отметил: «Не забыл». Пристегнулся, поерзал на сиденье, подвигал плечами, корпусом, чтобы лямки парашюта и привязные ремни легли поудобней на плечах.

Устроился. Затем осмотрел все, потрогал и погладил руками, примеряясь к работе, и стал смотреть через стекло фонаря кабины на землю. Смотрел вперед и в левую сторону от капота мотора так, как будто бы выполнял посадку, чтобы запомнить расстояние до земли, в момент касания колес самолета о землю.

Смотрел и улыбался.

Техник, стоящий на крыле, посмотрел вперед, на летчика, на себя, в кабину, но ничего смешного не увидел и спросил:

— Командир, чему смеешься?

— Вспомнил, как мы в аэроклубе обучались глубинному зрению на журавле. Сидишь в ящике наподобие кабины самолета. Ребята тебя, как ведро из колодца, на журавле поднимают вверх, а ты кричишь инструктору, сколько метров до земли. Ну, вначале не особенно у нас получалось. Вот тогда инструктор и рассказал нам поучительный пример.

Летал он, до того как его послали в аэроклуб работать, на ТБ-3[5], а там кабина пилотов находится по высоте на уровне второго этажа. Когда стал он осваивать на нем полеты, то все боялся, что низко подведет к земле и отобьет колеса, поэтому все время высоко выравнивал. Тогда ему командир отряда и говорит:

— Слушай, Бодров! Ты все время выводишь машину из снижения, как на третьем этаже, это высоко. Надо как на втором. Больше летать не будем. Иди домой. Садись у окна на втором этаже и запоминай, как будет выглядеть земля. Я думаю, что тебе на это дело суток хватит. А потом полетим.

Говорит, сутки просидел у открытого и закрытого окошка, и помогло. Ни одной ошибки в подводе к земле этой громады больше не было. А если без шуток, то помнишь, как у нас в полку весной один летчик эту вот капризную даму по имени Су-2 подвел к земле не на метр, а на два. Никто и глазом не успел моргнуть. Куда колеса, куда крылья. Пока сообразили, что происходит, а самолет уже лежит на фюзеляже, а вместо пропеллера впереди одни «симпатичные» рогатистые завитушки. Вот так-то. А ты говоришь: чего смеешься? Юмор жить помогает.

— Теперь понятно. Ну что? Запускать будем? Имей в виду — холодно. Мотор получше прогрей и следи за температурой масла.

— Спасибо. Давай запуск.

…Выруливая на старт, Матвей увидел бессменного, непромерзаемого Ведрова, который прохаживался у своей санитарной машины.

Ивана Ефимовича никто не принуждал каждый день быть на аэродроме от зари и до темноты. Но его любовь к летчикам не позволяла ему быть где-то в другом месте. Аэродром оставлял он только в одном случае: если фельдшер в лазарете не мог оказать срочно необходимую помощь больному. Все же терпимые случаи откладывались на вечер и ночь, когда полковой врач после разбора полетов приходил в лазарет. И за это на него не сердились, а больные терпели. Главным был аэродром и возможные осложнения на нем. Когда же мороз и ветер все же добирались до докторских костей, тогда он вытаскивал из «санитарки» старенький тулупчик, влезал в него и начинал нагонять температуру, быстро маршируя по проторенной им в снегу тропке. И сразу первый, увидевший докторскую физкультуру, шутливо, с любовью объявлял: «Доктор Айболит опять занимается физкультурой, здоровья для! Потеет».

Невысокая, коренастая, немного полноватая фигура, увенчанная крупной головой на короткой шее, рыжеватые с ранней проседью негустые волосы, неторопливые слова и движения, по сравнению с другими большое воинское звание — военного врача второго ранга, старшинство по возрасту (ему было уже за сорок), — выделяли Ведрова из всего состава полка. Видимо, это в какой-то степени накладывало на него дополнительную ответственность и требовало повышенного его внимания к своим действиям и поступкам.

Вот и сейчас он смотрел на рулящий самолет Осипова и, улыбаясь, показывал летчику большой палец, одновременно желая и требуя выполнить полет на «пять». Другая рука держала большой расшитый кисет с махоркой. Это была своеобразная премия. Из этого кисета курили только те, кто в воздухе успешно решил задачу.

Где и когда он купил этот кисет и уйму махорки, никому не было известно. А на расспросы в ответ была только хитрющая молчаливая улыбка, но за нежелание выдать секрет не обижались. Наоборот, выдуманный им ритуал курения вносил дух соревнования, и каждому пилоту хотелось свернуть и выкурить козью ножку у доброго доктора Айболита.

Шутка Ведрова с кисетом подбодрила и успокоила Матвея, и он почувствовал себя увереннее, надежнее, теперь уже зная наперед, что дело будет сделано как надо.

…Взмах флажка стартера.

Мотор взревел на полных оборотах, и Матвей снова оказался в воздухе.

«Это же прекрасно. Ради этого стоит жить».

Его снова захватило ни с чем не сравнимое ощущение полета, где-то далеко внизу навстречу плывет земля, а выше только небо.

«Мы, летчики, — счастливый народ. Разве может человек, не побывавший в воздухе, в полете, увидеть с земли, сколько оттенков имеют голубой цвет неба и воды, зелень полей и лесов, белизна снега и облаков, бордово-оранжевые краски утренних и вечерних зорь, осязаемая материальность сумерек и хрупкая прозрачность рассвета.

Да, полет — это всегда радость и какой-то риск, но не безрассудство.

Конечно, за радость и торжество полета иногда приходится платить.

И благодарное человечество платит за это отвоеванное у природы право летать своими жертвами. При несчастьях люди часто не думают о том, что птица, рожденная для полета, тоже рассчитывается иногда жизнью за свои ошибки».

Осипов закончил выполнять виражи и боевые развороты. Огляделся вокруг. Потом выбрал на земле ориентир, по которому решил отрабатывать углы пикирования и прицеливание. Теперь у него был уже не просто полет и удовольствие, а стремительное падение к земле. Проекция ориентира через прицел вернула его к войне, к тому, что скоро его вновь ждет.

«Чтобы быть сильным в воздухе, надо учиться, — подумал он. — Не зря на рукаве наших гимнастерок нашита летная эмблема: краснозвездные крылья с перекрещенными мечами — это меч возмездия и меч справедливости. Во имя этой высокой справедливости сражаются в небе войны тысячи твоих братьев по духу и крови, сражаются и побеждают, гибнут, уходя в бессмертие. Меч возмездия должен быть тяжелым и карающим. „Кто с мечом к нам войдет, тот от меча и погибнет“».

…Закончив выполнение задания в воздухе, Осипов перед посадкой заволновался. Волновался, потому что посадка — самый сложный элемент полета.

На этот раз посадка получилась как нельзя лучше. Матвей был доволен. Сам себе со всеми придирками за посадку поставил «четыре», а вслух сказал:

— Хорошо, что не перестарался.

Вновь подрулил к стартеру, чтобы еще выполнить три тренировочных полета, которые были определены ему планом, и остановил машину, рассчитывая получить замечания или указания от Русанова, наблюдавшего за порядком на аэродроме и в воздухе. Но Афанасий Михайлович показал Осипову четыре пальца, оценку за полет, и махнул рукой на полосу.

Села очередная машина: прилетел Шубов.

Как-то непривычно было смотреть на то, что летчик летел без штурмана на двухместном самолете. Но факт оставался фактом: здесь, при этих учебных полетах на пилотирование и самолетовождение, штурман практически был им не нужен. Кроме того, летчики уже на этом самолете начали свою психологическую перестройку — готовили себя к полетам, к бою на одноместной машине, где все придется делать самому, а главное, видеть, что делается не только впереди, но и за самолетом, за хвостом.

Вырулив самолет на взлетную полосу, Матвей подождал, пока осела снеговая пыль от шубовской посадки. Стоял, но времени даром не терял: осмотрел приборы в кабине, добавил мотору обороты, чтобы подогреть масло. Самолет, как норовистый конь, от работы мотора и вращения винта дрожал мелкой дрожью, готовый сорваться с места, но тормоза его не пускали.

…Новый взлет. Снова посадка. От полета к полету крепла уверенность, восстанавливались навыки, росло чувство удовлетворенности.