Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Максим Горький

<?>

Сомов К. А.

Арлекин и смерть

Акварель, гуашь. 1907

Государственная Третьяковская галерея

ПЕТР ПОТЕМКИН[135]

Свобода, Сожаление и Читатель[136]

Однажды нам была дарована Свобода,Но, к Сожалению, такого рода,Что в тот же миг куда-то затерялась…

Тебе, Читатель мой, она не попадалась?

<1905>

Дубасов и Свечка

Придя к Дубасову[137], копеечная СвечкаС ним о заслугах стала толковатьИ утверждать,Что он пред ней смиренная овечка.«Превосходительный, судите сами вы, —Так Свечка говорила, —Сожгли вы только треть Москвы,А я так всю Москву спалила».

<1905>

Пешка, Король и Ферязь

Шахматная басня

В своем бессилии уверясь,Сказала Пешка: «Друг мой Ферязь,Скажи мне, отчего, как я ни бьюсь,Все в Короли не проберусь,Хотя, не скрою,Фигурой сделаться могу любою?»«Утешься, не горюй о том, —Ей Ферязь говорит с усмешкой. —Ты не бываешь королем,Зато Король бывает Пешкой».

<1905>

Манифест и таратайка

Наняв газетчик таратайку,Пук манифестов[138] вез с собою,Но, подвернувшись под нагайку,Лечим был преданной женою.Читатель, в басне сей, откинув манифесты,Здесь помещенные не к месту,Ты только это соблюди:Чтоб не попробовать нагайки,Не езди ты на таратайке,Да и пешком не выходи.

<1905 или 1906>

«Он был прокурор из палаты…»[139]

Он был прокурор из палаты[140],Она же — родная печать.Она о свободе мечтала,А он — как бы крестик поймать.И с горя она побледнела,Померкнул сатиры задор…И грезится ей беспрестанно:«Сто третья»[141], арест, прокурор.

<1905 или 1906>

У ворот

Суббота. ОтзвонилиОт всенощной в церквах.Летят автомобилиВ блестящих фонарях.

Давно устал татарин«Халат, халат!» кричать.Прислугу выслал баринС собакой погулять.

На пуделе намордник,На горничной бурнус…Увидел старший дворник,Лукаво крутит ус.

Направо у калиткиУселся вместе с ней,Просил принять две ниткаПоддельных янтарей…

Растаял старший дворник,Растаял у ворот…Собака сквозь намордникПонюхает — пройдет.

<1908>

Скульптору Андрееву[142]

Он выбрал Гоголя «Портрет»,Когда поэтСтрадал последние недели.Испортив множество резцов,В конце концовОн сделал Гоголя из «Носа» и «Шинели».

<1909>

На выставке «Треугольник»[143]

Шутка

Шмит-Рыжова падкаК рифмам на «адко»,Всё очень сладко,Тона — помадка,А в общем…

На грязной рогожеРожа на роже.Художе —Ство тоже!

Коль у тебя фантазия востра —Взгляни-ка на портрет «Моя сестра»И объясни: чем разнится от бурдюкаСестрица Бурлюка?

Пальцем, выпачканным в сажу(В бане не был я давно),Я все мажу, мажу, мажуТерпеливо полотно.И нечистый плод исканийНазываю «Зимней баней».

Колено, изрытое оспой,Будет весь век коленоЭто нередко, —А полено, изрытое оспой,Будет уже не полено,А статуэтка.

<1910>

Влюбленный парикмахер

Скоро глянет месяц бледныйВ милу горенку твою —Одинешенек я, бедный,В палисадничке стою.

Невтерпеж мне дух жасминный,Хоть всегда я вижу в немБезусловную причину,Что я в Катеньку влюблен.

Под жасминовым кусточкомМы видались первый раз.Ты цвела совсем цветочкомДля моих влюбленных глаз.

Ты клялась, что не обманешь,Фотографию дала —А теперь ты и не взглянешьНа несчастного меня.

С той поры я все страдаю:На портрет ли посмотрюИли книжку почитаю —Все страдаю и горю.

Жду, когда пройдешь ты мимо…Слезы капают на ус…Катя, непреодолимоЯ к тебе душой стремлюсь!

<1910>

Честь

Служа в охранкеУже лет десять,Свои замашкиИ привычкиДавно успел уравновеситьИван Петров.Подле часовВсегда в кармашкеНосил он спички,Медаль в петличке,И в Новом банкеИмел он свой вклад —Сто пятьдесят.Мужчина в соку,Под тридцать лет,Вставал он чуть светИ до поздней ночиБыл начеку.За всеми следил,За всеми ходилПоходкой тяжелой,Подняв воротник…Короче —Наблюдал за крамолой,Как честный шпик.Была у него любовница,Мелкая чиновница,Угощала его по воскресеньямПирогамиС грибами.Сравнивала себя с грациямиИ завязывала банки с вареньемПрокламациями.Любил он ее лет пять,И жизнь его была благодать.Но вдруг все вокруг изменилось.Распустились цветочки акаций,И чиновница весною влюбилась.Нет уже прокламацийНа банках с вареньем,Явились с новой любовьюПироги с морковью,А на сладкое бомбы.И, обиженный сим охлажденьем,Лишился совсем апломбаМой Иван Петров.И хмур, и суров,Ходит он, опустив воротник,И судьбу ругает аллигатором,Ведь обидно: он — честный шпик,А она связалась с провокатором.И, с горя о чувстве столь чистом,Стал мой шпик октябристом.

<1911>

Идиллия

Околоточный Ива́нов злым домойИз участка полицейского вернулся.Хлопнул дверью, двинул пса ногой,А на вой собачий и не обернулся.Примаком прошел Иванов в кабинет,И фальшиво не свистел он «Периколу» —Нынче времени на «Периколу» нет,Нынче он идет излавливать крамолу.Приставом своим назначен нынче онВ лекционный зал на реферат дежурить,И ему придется прения сторонОлегалить, оскопить и оцензурить.Ну, а как цензурить, если Ивано́в(Иль Ива́нов, это, в общем, безразлично)Не знавал значенья иностранных слов,Кроме слов «шикарно» или «симпатично»?И решил Иванов бедный почитатьХоть немножко перед лекцией по книжкам —После обыска на Курской, сорок пять,У него брошюр имеется с излишком.Вынул книжку, начал разбирать — куда!Ничего не понял и позвал сынишку,И сынишка-гимназист не без трудаНачал объяснять ему лихую книжку.Через час взопрел и младший Иванов:«Нет, папаша, будет! Я вам приготовлюСписок нецензурных иностранных слов,С этим списком и ступайте вы на ловлю».Так и сделали. Сынишка написалСорок с лишком измов, уций, аций,Бебель, Каутский, и Бокль, и «Капитал» —Все сюда попали, даже сам Гораций.Только Маркса околоточный изъял,[149]Вычеркнув из списка и испортив строчку:Карла Маркса знал он, ибо получал«Ниву» с приложеньями семь лет в рассрочку.

<1912>