Прошу, найди маму - Син Гёнсук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кажется, спит.
Жена глубоко вдохнула.
– Не живи дольше, чем я.
– …
– Я уже приготовила погребальную одежду. Она там, в коробке на шкафу. Там и моя тоже. Если вдруг я умру первая, не суетись, а первым делом достань эту одежду. Я решила позволить себе немного роскоши. Купила из самой лучшей посконины. Продавец сказал, что сам выращивал коноплю и сам ткал. Она просто белоснежная, вот увидишь. Говорю же, очень красиво.
Не зная, слышишь ты её или нет, жена продолжала бормотать, будто произносила заклинание:
– Когда умерла моя двоюродная тётя, дядя очень сильно переживал. Перед смертью она взяла с него слово, что он ни в коем случае не будет покупать дорогую погребальную одежду. Она сказала, что погладила и подготовила ханбок, который надевала на свадьбу. Сказала, что и без того чувствует себя виноватой, что уходит, не успев даже дочь замуж выдать, поэтому не хочет, чтобы на неё тратили лишние деньги. Дядя говорил это, прижавшись ко мне лицом, и так рыдал, что у меня вся одежда промокла. Говорил, что из-за него ей приходилось в жизни так нелегко. Он ругал её, что она умерла сейчас, когда жизнь только наладилась, ещё и не разрешила даже купить ей дорогой погребальной одежды. Но я так не хочу. Я хочу уйти в хорошей одежде. Показать?
Ты не шевелился, и жена опять глубоко вздохнула.
– Я бы хотела, чтобы ты ушёл раньше меня. Так будет лучше. Говорят же, что мы знаем только, в какой последовательности пришли в этот мир, но никто не знает, в каком порядке мы его покинем. Но мы с тобой давай уйдём в том же порядке, что и пришли. Ты старше меня, так что пусть ты и уйдёшь на три года раньше. Если не устраивает, то хотя бы на три дня. Если я останусь одна в этом доме и уже пойму, что не могу жить одна, я смогу хоть к сыну переехать, буду чистить у них чеснок или полы мыть, а ты? За тебя всегда всё делали, что ты умеешь? И так ясно – ничего. Кому охота, чтобы старик, из которого даже слова не вытянешь, занял целую комнату, сидел там и только дурно пах? Мы для детей лишняя обуза, которая никому не нужна. В квартире, где живут старики, всегда пахнет, кому это нужно… Женщина всё-таки хоть как-то может о себе позаботиться, а мужчина, оставаясь один, становится таким жалким. Нет, так нельзя. Даже если хочешь подольше пожить, не живи дольше меня. Я тебя похороню, всё устрою и пойду за тобой… Всё это я должна сделать.
Ты подставил стул, встал на него и достал коробку со шкафа. Там же оказалась ещё одна. Судя по размеру, та, что стояла спереди, предназначалась тебе, вторая за ней – жене. Размер был больше, чем казалось, когда они лежали на шкафу. Ты поставил коробки на пол и открыл крышки. В коробке в ослепительно белых хлопковых чехлах стопкой лежала погребальная одежда из посконины. Жена говорила, что никогда раньше не видела такой красивой ткани и что пришлось проделать далёкий путь, чтобы купить её. Ты начал по порядку развязывать узлы чехлов. В стопке лежала ткань для постилки, потом для одеяла, потом для ног, потом для рук. «Говорила, что уйдёт, похоронив меня…» Моргая, ты задумчиво смотрел на мешочки для обёртывания ногтей на руках и на ногах для тебя и для жены.
«Дедушка!» – две девочки, войдя в калитку, весело подбежали к тебе. Это были дети Тхэсопа, который жил в доме рядом с канавой. Они вскоре отошли от тебя и начали осматривать дом изнутри. Похоже, они искали твою жену. У Тхэсопа, который, как он рассказывал, держал китайский ресторан в Тэчжоне, видимо, плохо пошли дела, и он оставил дочерей старой матери, которая даже себя одну еле могла прокормить, – и с тех пор не появлялся. Твоя жена, глядя на этих детей, каждый раз осуждающе щёлкала языком, мол, ладно, Тхэсоп так поступил, но жена его о чём думает? Жители деревни говорили, что жена Тхэсопа сошлась с шеф-поваром его ресторана и ушла из дома. Девочек кормила не их бабушка, а твоя жена. Однажды она увидела их голодными, привела домой и накормила завтраком, а на следующий день утром они уже сами пришли к ней, не успев даже протереть глаза после сна. После того, как она однажды положила на стол ещё две ложки и усадила их за общий стол, они стали приходить к каждому приёму пищи. Как-то они пришли, и, увидев, что обед ещё не готов, как ни в чём не бывало улеглись на полу комнаты и начали играть, а когда стол был накрыт, живо уселись обедать. Девочки ели так, что за ушами трещало. Если ты недоумевал, жена начинала их защищать, как будто это были её тайные внуки: «Это они от голода. Сейчас же уже не те времена, когда самим было сложно пропитаться… Дети приходят – и нам хорошо, хоть не так тихо в доме». С тех пор, как дети стали приходить поесть, жена начала выставлять на стол салат из только что выпаренных кабачков, в гриле под плитой с раннего утра запекала скумбрию. Фрукты или торт, которые привозили дети, жена тщательно хранила, чтобы не испортились, а когда около четырёх часов дети заходили в калитку и просовывали свои головы, она иногда звала их на полдник. После того, как она пару раз их позвала, они стали каждый день ждать ещё и полдника. Тогда и жена стала принимать это как должное. Уже тогда с ней начали случаться неприятности. Однажды её привёл домой Бёнсик из магазина бумаг, когда она, не успев сесть в автобус до посёлка, так и осталась сидеть на остановке. А однажды Окчхоль, который заметил её сидевшей на рисовой плантации за железной дорогой, хотя она ушла собирать молодую редьку на огороде. Она говорила, что не могла вспомнить, в какой автобус ей надо сесть, чтобы добраться до дома, не помнила, зачем пришла на плантацию, поэтому так и осталась сидеть. Но непонятно, как она в таком состоянии всегда помнила о том, что должна накормить детей. Интересно, как девочки питались всё это время? Пока ты был в Сеуле, ты даже не вспоминал о них.
– Дедушка, а где бабушка? – спросила старшая девочка после
