Один год - Юрий Герман

- Давайте, товарищ Окошкин, быстренько в Пассаж, там, предположительно, Жмакин шурует, его рука, - сказал Бочков. - Моментально попрошу, одна нога здесь, другая там.

- Ясно, - ответил Василий Никандрович и чиркнул колесиком зажигалки. Ясненько!

Прикурив от голубого пламени, Окошкин сделал суровое лицо и отправился по Невскому с твердым намерением доставить в розыск проклятого Алешку Жмакина и тем самым раз навсегда утвердить свой авторитет в глазах сотоварищей, которые все-таки частенько относились к нему довольно иронически.

Но тут судьба сыграла с Василием Никандровичем чрезвычайно злую шутку с крайне неприятными последствиями.

Быстро опросив в пикете потерпевших и убедившись в том, что "работает" здесь, конечно, не кто иной, как Жмакин, Василий Никандрович Окошкин внезапно, мгновенно и страстно влюбился в потерпевшую, на которой была шапочка с зеленым перышком. Милое личико потерпевшей, залитые прозрачными слезами голубые глазки, вздернутый носик и выражение горькой беззащитности просто-таки свели с ума Окошкина, и, вместо того чтобы немедленно и энергично действовать, он, что называется, "забуксовал": и еще раз прикурив от своей зажигалки, Вася поморгал и предложил "зеленому перышку" пройтись с ним вместе по огромному магазину "в целях опознания личности преступника". Напрасно "перышко" утверждало, что никакого преступника оно не может опознать, потому что и в глаза-то его не видело, сумочку украли таинственно, срезали - и все, - Окошкин волевым голосом твердил свое:

- Мы в мистику, девушка, не верим, мы свое дело знаем, и я убедительно вас прошу - прогуляемся для пользы нашей общей цели.

На ступеньках Вася деликатно поддержал "перышко" под локоток, от чего его пронзила дрожь, у хозяйственного отдела пожаловался на свою неустроенную личную жизнь, а в электроотделе заявил напрямик, что холост и не имеет над своим обеденным столом своего уютного абажура.

- Я недавно видела такую пьесу про одинокого человека в театре, сочувственно произнесла девушка.

- Про одинокого? - угрюмо и таинственно усмехнулся Окошкин.

- Да.

- Так то театр! А наша жизнь, гражданочка, похлеще всякого театра! интересничая, произнес Вася и тотчас же на мгновение с ужасом представил себе, что случилось бы, услышь Лапшин эту фразу. Но Иван Михайлович, естественно, ничего не слышал, и Окошкин, словно скользя на лыжах с высокой горы, добавил, сам слегка содрогаясь спиной: - Поминутно играем с огнем. Слабонервные не выдерживают. Жуткое напряжение и днем и ночью.

- Так опасно? - воскликнула девушка, и ее не просохшие от слез глаза с восторженным изумлением остановились на Васином довольно обыкновенном лице. - Вы не шутите?

- Какие тут могут быть шутки!

- Сопряжено с риском жизнью?

- Да, сопряжено! - ответил Окошкин, уже совершенно не владея собою, не слыша собственного голоса и думая при этом, что любовь с первого взгляда несомненно существует и нынче, а не только в истории литературы.

О, если бы на него напала сейчас целая банда, если бы тут оказались крупные и бесстрашные налетчики, если бы надо было выхватить пистолет и даже пожертвовать собою в неравной схватке! Тогда бы он показал себя!

Налетчиков, к сожалению, не было, банды тоже, выхватывать пистолет, показывая свое мужество, совершенно не требовалось. Происходило же нечто гораздо худшее для Окошкина: Жмакин в кепке, надвинутой низко, зеленоглазый Алешка Жмакин, по кличке "Псих", смелый до наглости, потому что сразу разгадал ситуацию, шел за спиной Василия Никандровича, держа руки в карманах щегольского пальто, выдвинув вперед плечо, издевательски ухмыляясь над словами своего врага.

- Я не скажу, что мы каждый день поминутно рискуем жизнью, - говорил Окошкин, чувствуя, что все быстрее и быстрее мчится на лыжах под гору, - но с оружием мы не расстаемся. Удар ножом, неожиданное нападение из-за угла, перестрелка, которая может кончиться кровавым эпизодом...

Влюбленный Окошкин вернулся, сам не замечая этого, к годам своей ранней юности - к Шерлоку Холмсу, его другу Ватсону и газетам, в которых писалось о Леньке Пантелееве. Лыжи несли его черт знает куда, они вышли у него из подчинения, спуск был слишком крут.

Впрочем, Жмакину было достаточно и того, что он услышал. "Дьявольский план", выражаясь стилем брошюрок о Нике Картере и Нате Пинкертоне, "созрел в одно мгновение". Приотстав от влюбленного Василия Никандровича, Жмакин купил открыток, мороженого, лизнул из стаканчика и, пристроившись в закутке обувного отдела, принялся сочинять послание Ивану Михайловичу Лапшину.

"Подтянули бы Вы, товарищ начальник, Ваших золотых работничков, мусоля химический карандаш и наслаждаясь предвкушением лашпинского гнева, писал Жмакин, - а то я, один Ваш знакомый, некто Жмакин, работаю свое дело в Пассаже, ломаю рога, как мы по-блатному выражаемся, рискуя днями свободы, а Ваш уполномоченный В.Окошкин толчется с дамочкой в шляпочке под зеленым перышком и врет различные небылицы про свою опасную профессию, как-то: "с оружием мы не расстаемся, удар ножом, перестрелка, кровавый эпизод", даже слушать неудобно такую трепотню. И где же ваша скромность, т.Окошкин? Извиняюсь, что пишу накоротке, мимо прошла гражданка с красивой сумкой под лак, пойду отрежу эту сумку, чтобы не форсила. Надеюсь на Ваше строгое взыскание в отношении В.Окошкина. Остаюсь с уважением к Вам А.Жмакин".

Про сумку он, разумеется, соврал. Больше воровать нынче не следовало. Получив из камеры хранения пакет, на полутемной лестнице Стоматологического института Жмакин подсчитал дневную выручку - две тысячи рублей без нескольких копеек. Он подмигнул самому себе, надо было, пожалуй, отдохнуть.

В Гостином дворе он сделал кое-какие покупки, чтобы приодеться, в гастрономе приобрел закусок и бутылку водки. Пожалуй, полезно бы навестить семейство Невзоровых, это он делывал всегда, бывая в Ленинграде и наслаждаясь страхом обоих братьев и мамаши, но сегодня он устал. Все равно он их навестит - завтра, послезавтра, в воскресенье. Надо только подумать, как держаться в этот раз с этой семейкой...

Поезд вез его в Лахту.

"Ничего, проживем! - думал он, покуривая в тамбуре и поплевывая. Посмотрим, кто кого. Поживем втихаря, может и не спалимся какое-то время. Как-нибудь, как-нибудь..."

Болота, покрытые снегом, едва освещенные бледной луной, холодные и неуютные, кружились перед ним. Его передернуло, он вспомнил побег, свои трудные странствия. "Как-нибудь, как-нибудь", - бормотал он, стараясь попасть в лад с перестуком колес. "Как-нибудь, как-нибудь..."

И вновь виделись ему лица братьев Невзоровых и собачьи слезы в оттянутых книзу веках мамаши. Сильнее, как всегда при этом воспоминании, забилось сердце, похолодели ладони, захотелось завыть. Но он сдержался. И обещал сам себе: "Еще встречусь!"

"Как-нибудь, как-нибудь, как-нибудь!" - стучали колеса. Поезд, коротенький дачный составчик, приближался к Лахте.

А открытка, написанная Жмакиным о В.Окошкине, в это время ехала в мешке с другими письмами и открытками на Главный почтамт. Разящая сатира Жмакина должна была попасть на глаза Лапшину завтра утром, а нынче ничего не подозревающий Василий Никандрович провожал "зеленое перышко" в трамвае на Поклонную гору. Конечно, ему не следовало этого делать; разумеется, он даже казнил себя за легкомыслие, проявленное в деле задержания Жмакина, но потерять "зеленое перышко" было свыше Васиных сил.

- Не в деньгах счастье, - говорил Окошкин убежденно. - Заверяю вас, что ваша сумочка и ваши трудовые сбережения, так же как паспорт и пропуск, будут вам возвращены полностью. На сегодняшний день мы имеем девяносто шесть процентов раскрываемости, наши органы оставили далеко за собою полицию США и других империалистических стран, мы...

- Ну а четыре процента? - перебила девушка. - Если я с моим паспортом попаду в четыре процента? И пропуск. И фото.

- Какое еще фото? - угрюмо насторожился Окошкин.

- Мало ли какое может быть фото? Ведь есть же у вас чье-нибудь фото?

У Окошкина в бумажнике было три фотографии, в столе на работе - две, и дома в чемодане еще несколько, но сейчас их не существовало. И совершенно искренне он сказал:

- У вас лично не должно быть теперь никакого фото. Вот как я ставлю вопрос. Ясно?

Она просто свела его с ума, эта Лариса Андреевна Кучерова, как значилось в протоколе. Околдовала! Никогда с ним раньше ничего подобного не происходило. "Я в тупике!" - с отчаянием подумал про себя Окошкин и даже не заметил, как очутился в низкой, жарко натопленной комнате, с диваном и множеством пестрых подушечек, с гитарой на стене и еще миловидной мамой, которая собирала на стол.

"Моя теща! - безрадостно констатировал Окошкин. - Тут уж никуда не денешься! Тут исключительно через запись актов гражданского состояния".

Теща рыдала над Лариными похищенными деньгами, отдельно по поводу паспорта, позже насчет пропуска. Окошкин щелкал зажигалкой, курил, рекомендовал мамаше прилечь. Но она смотрела на Василия Никандровича подозрительно, даже валерьянку из его рук не приняла. Время шло, часы тикали. Лапшин, вероятно, уже вернулся домой. Жмакин небось безнаказанно гуляет на своей "малине". Угрызения совести мучили Окошкина...