Я дружу с Бабой-Ягой - Геннадий Михасенко

Я вдруг с какой-то грустью понял, что дяде Ване совершенно безразлично, кому и что рассказывать — лишь была бы живая душа рядом! Он, по-моему, и с Бураном разговаривает. Вот уж наслушается Федя за час! Вот уж наберет полезного! До синяков истычет ему плечо дядя Ваня и наверняка обратит в заику!

Против лагеря мы помогли Феде вскинуть рюкзак на спину и простились. Едва путники скрылись за кустами, как до нас долетело нетерпеливое тыхтыханье о новом приключении.

19

Как я и предчувствовал, шлюпочные гонки мы проиграли. Проиграли, увы, и в футбол с волейболом и даже — строевую. Только по стрельбе заняли второе место. И хотя за порядок в кубриках нам присудили главные очки, в общем мы оказались в хвосте. Это было печально, но поскольку все проходило весело и интересно, мы не очень-то горевали. Праздник заканчивали у костра. Прокаленный солнцем и, для бурного старта, обрызганный бензином, четырехметросий бревенчатый конус вспыхнул и затрещал так, что на соседнем берегу очнулось эхо. Дебаркадер, ближайший лес, подтопленная листвяшка и «Крокодил», начавшие тонуть в сгу-щавшемся сумраке, мигом осветились и как бы при-бшо лись, но впечатление ночи под низким, в тучах, небом усилилось.

Расселись на уложенных полумесяцем . бревнах. Мичман Чиж принес баян, и Филипп Андреевич воскликнул:

— Просим лагерный гимн!

— Гимн! — подхватили мы.

— Гимна нету, братва! Не сумел! — без особой скорби признался мичман Чиж. — А вот припев есть!

Океан от пенных волнПоседел —Так и бродит ПосейдонПо сей день!

— пропел он. — Братва, запоминай слова! — Дал переборчик и пропел еще раз. — А ну-ка вместе! Три-четыре! — И мы дружно грянули этот простенький бодрый мотивчик.

— Филипп Андреевич, а почему у вас везде Посейдон, а не Нептун? — спросил мичман Кротов.

Давлет пожал плечами.

— Не знаю. Дело, наверно, вкуса. Для меня в Посейдоне больше русского. Что сделай? Посей! Посеяли девки лен! Посею лебеду на бережку! А мы просо сеяли, сеяли!.. Сейте разумное, доброе, вечное! Прекрасный глагол! А что Нептун?.. Болтун, свистун, хвастун! — Филипп Андреевич поднялся и обернулся к нам. — А ну, посейдончики! Давайте-ка хором. Про нашего предка, чье имя носит наш лагерь, — про Ермака! Мичман Чиж, три-четыре! — И, взмахнув руками, сам же затянул:

Ревела буря, дождь шумел.Во мраке молнии летали...

— Ну, ермаковцы, поддай!

И беспрерывно гром гремел,И ветры в дебрях бушевали...

Но слов никто, кроме мичманов да подсевших ближе к баяну Раи с Татьяной Александровной, не знал и после двух куплетов песню оборвали. Давлет возмутился:

— Марсиане вы, а не сибиряки — не знать таку песню!.. Эх, нет комиссара! Не с кем кашу сварить!. Мичман Чиж, каждый вечер петь с ними «Ермака»

— Есть! А может, ее и сделать гимном?

— Гимном — нет, слишком печальная, а вот фирменным блюдом — пожалуйста! Тут есть соль! — сказал Филипп Андреевич. — Что, и «Славное море, священный Байкал» не знаете?.. Ну-ка, проверим! И пуст они только мне не подпоют!

Но эту песню мы подхватили довольно уверенно по крайней мере, начало, но и дальше пошло. Ее угрюмость и протяжность хорошо сплетались с огнем, ночью и с сознанием того, что частица байкальской воды, о которой пелось, шевелилась у наших ног, а ветерок, то и дело завихрявший пламя, можно было считать частицей баргузина... Филипп Андреевич прохаживался, наблюдая, кто разевает рот и как — не сачкует ли. После слов: «в дебрях не тронул прожорливый зверь» Димка, оравший во все горло, осекся и шепнул:

— Интересно, как там Федя?

— Где?

— Да в лесу.

— Он уж дома давно!

— Да? — с надеждой переспросил он. — А звери прожорливые? Ты же говорил, что зверей тут полно!

— Я не говорил, что полно!

— А сколько?

— Может, всего один!

— Феде и одного хватит.

— И тот бродит ночью.

— А днем он что, испаряется? — не унимался Димка. — Это ночью он ближе к лагерю подбирается, а днем сидит где-нибудь в глубине. А Федя как раз через глубину и пошел!

— Он же с дядей Ваней!

— С дядей Ваней! —со вздохом передразнил Димка, полуобернулся к лесу и прислушался, точно немедленно хотел получить какие-то сведения о брате. — У дяди Вани самого такая зверская рожа, что ай-да-ну!.. Может, он и есть тот зверь, который к тебе на костре ломился? Может, он этот, который оборачивается?

— Оборотень?

— Ну?

— Сам ты оборотень! Наплел тут! — сердито прошептал я, но Лесная темнота окрест сразу наполнилась враждебным придыханием каких-то голодных я скользких существ, в приглушенном стуке электростанции за камбузом почудилось сдавленность, а в легкий подсвет невидимого фонаря на плацу вкрался таинственный намек.— Дядя Ваня — нормальный человек, только заикастый! Он вон даже советовал, как чтобы ноги не потели! Будет тебе оборотень советовать! Ему все равно, какие у тебя ноги — ам! — и нету, вместе с потными ногами!.. И еще уху разрешил поедать!

Димка проворчал:

— Черт меня дернул с этими бутылками! Лежи они тут сто лет! До увольнения! А там бы я сам! Пусть бы они звенели в машине — мне все равно! Я санитар леса!

— Пой давай, а то вон Филипп Андреевич зырит! — И под самым носом Давлета, который из-под ладони грозно вглядывался в нашу массу, мы перекосили рты, якобы надрываясь от усердия, хотя со слов уже давно сбились.

Когда кончили, он довольно заключил:

— Ну, то-то!

— Расскажите лучше что-нибудь, Филипп Андреевич! — попросил кто-то, и все подхватили просьбу.

— Что рассказать?

— Про войну!

— К сожалению, я не воевал, — сказал начальник. — К сожалению, я причисляюсь к вашим отцам, которые во время войны сами под стол пешком ходили.

— А у вас есть дети?

— Есть. К сожалению, дочь.

— Почему «к сожалению»?

— Будь это парень, я бы из него сделал моряка!

— Вот и расскажите про море!

— Ну, хитрецы! — усмехнулся Давлет. — Вы же видели в бассейне, какой из меня моряк получился!.. А впрочем, есть одна история! Она и нас касается... Стояла как-то наша подводная лодка в Филиппинском море. Была жуткая жара — пекло. Мы — к командиру. «Разрешите искупаться!» «Нет!» Чуть погодя — второй раз, и опять нет! Наконец, в третий. Он нахмурился и приказал: «Построиться на палубе! Форма одежды — плавки!» Мы обрадовались, построились, ждем. Командир поднялся. «Где кок? Кока сюда!» Кок явился. «Принеси кусок мяса!» Кок принес. «Брось в воду!» Кок бросил. И тут же появились две акулы и заходили вокруг лодки, высунув плавники. «А теперь купание разрешаю!» — сказал командир.

Филипп Андреевич замолчал, и некоторое время слышался только шелест огня в костре.

— И все? — спросил кто-то.

— Все.

Опять помолчали.

— И никто не искупался? — уточнил Задоля.

— Ну, если бы там находился Мальчик Билл, он бы, конечно, искупался! — под общий смех заключил начальник. — Но среди нас не нашлось Мальчика Билла.

А я подумал, что а вдруг нашелся? Вдруг этим Мальчиком Биллом оказался сам Филипп Андреевич? И уж не после этого ли происшествия он стал бояться воды?

И я спросил:

— А почему это касается нас?

— Потому что и у нас купаться опасно.

Вся братва, как один, повернули головы к заливу. Было понятно, что купаться у нас опасно из-за холода и топляков, но мне невольно вообразились и утопленники, и водяные, и те же скользкие и голодные существа, которыми я перед этим населил лес. Не верилось, что днем мы тут купались, во всяком случае сейчас я бы и за его рублей не прошелся по «Крокодилу», не говоря уже о том, чтобы побулькать с него ногами в воде! И я спасительно перевел взгляд на костер. В дровах были какие-то пороховые щели или волокна,которые крепятся-крепятся до времени, а потом вдруг — пш-ш-ш! — и несколько секунд свистит яростная огненная струя, словно чурбак ракетой хочет вылететь из костра.

Я вдруг увидел, как из леса бесшумно прилетела сова, уселась метрах в пятнадцати от нас на березу, повертела своей глазастой головой и так же бесшумно провалилась в низовую черноту берега. А ты гадай — сова это была или привидение, или связной между водной и лесной нечистью.

Сидевший за мной и прерывисто-шумно дышавший мне в затылок Земноводный хлопнул меня по плечу.

— Ушки, пропусти-ка меня вперед, там теплее, а то меня что-то познабливает! Как бы это...

— Иди.

Кого-то выдавив и получив за это по шее, он устроился и тотчас потребовал:

— Еще историю!

— Еще-е!

— Пусть вон Егор Семеныч расскажет! Он, наверно, прошел огни и воды и медные трубы! — обрадованно проговорил Филипп Андреевич, заметив приближающегося от дебаркадера завхоза, с какой-то белой тряпкой и кружкой в руках.

— А что я им расскажу? — пожал плечами старик.