Славянский сокол - Сергей Самаров

– Так я пойду…

– Да-да, конечно… Отдыхай, матушка. Я, к твоей радости, остаюсь недвижным, словно меня клиньями[30] к этой скамье приколотили.

Едва затворилась дверь за матерью и стали слышны удаляющиеся усталые шаги, князь, приняв из рук разведчика лекарство, приказал:

– Вещай.

А сам, приподняв голову, начал делать из глиняной бутыли Горислава маленькие глоточки. Удивительное, хотя и чрезвычайно горькое медовое снадобье придавало силы. Рядом с этой бутылью стояла другая, поменьше, принесенная вечером вместе с репьями. Оттуда Горислав велел пить не больше, чем по глотку в час. Сладковатая тягучая жидкость с запахом полыни и вкусом конопли. Первый глоток воевода уже сделал. И через несколько минут ему уже очень захотелось прогуляться по дворцу. Почти стихла боль, прибавились силы. А репьи, которые вечером принесли от отшельного волхва и привязали к ране, размягчили корочку и стали вытягивать из тела гной и вместе с ним болезнь. За вечер и ночь княгиня-мать несколько раз, как ей было велено, поменяла половинки крупных колючек. И каждая пропитывалась чем-то, вытянутым из раны. Уже под утро Горислав вдруг объявился во дворце сам, незваный и нежданный, посмотрел на князя, на рану, на использованные колючки, потом положил руку воеводе на темя и держал долго, словно вслушивался. И после этого заявил, что с Дражко все будет хорошо. Но полностью выздоровеет, когда его заставят сделать это обстоятельства.

– Надо будет стать здоровым, он станет в одночасье. И на коня сядет, и за меч возьмется…

Слова волхва бы да Свентовиту в уши…

Здоровым Дражко очень надо было стать немедленно. Князя Годослава предстояло ждать еще несколько дней, а княжество бодричей все еще оставалось в опасности, и Дражко, как и все рарогчане, слепо веривший в Горислава и в его способности не только лечить, но и ведать события будущего, еще до того, как попробовал жидкость из маленькой бутыли, несколько раз пробовал напрячь мышцы, лежа на скамье. Боль в груди от этих попыток начинала пламенеть, и хотелось закрыть глаза, чтобы никто этой боли не заметил. Но это не сильно расстроило воеводу. Значит, решил Дражко, следует ждать каких-то новых событий, которые заставят его сначала встать на ноги, а потом и сесть на коня.

Сфирка начал докладывать издалека. Словно специально испытывая терпение воеводы.

– Говорят, один князь – хорошо, а два князя – лучше… – хитро усмехнулся он. Впрочем, ему и не надо было усмехаться с особой хитростью, потому что это было постоянное выражение его остроносого лица.

– И что сия умность значит?

Дражко попытался повернуться на другую сторону скамьи, чтобы видеть окно, и это ему удалось. Пусть маленький, но шажок вперед, к обретению силы. Чуть отдохнет и следующий шажок сделает, чтобы основательнее подготовиться к полновесному шагу.

– Ночью, княже, прискакал гонец от Годослава. Тот самый, которого княгиня Рогнельда посылала в Хаммабург, вернулся. Князь хотел вертать домой Люта, но Лют зачем-то срочно понадобился Ставру. И гонцу княгини, поспав два часа, пришлось скакать назад.

– И что?

– Доскакал. Передал, что сказано было. Годослав шибко обеспокоен состоянием в Рароге, твоим ранением и здоровьем супруги. И прислал приказ, который ты еще вчера днем справедливо посчитал выходом из положения и отдал сам. Отдал не от себя, а от Годослава.

– Какой приказ? – Дражко, как человек военный, не любил витиеватые выражения, и потому спросил недовольно.

– Гонца к боярам отправить…

– Ты, помнится, отправил.

– Конечно, княже. Спервоначалу прогнал его вдоль городских стен, чтобы лошадь ладом вспотела, до пены, и сам он пылью покрылся, как старая кикимора плесенью. Для видимости чтобы дальнего пути. У нас тут есть особо пыльные места…

– А с чем все-таки прибыл новый гонец?

– С тем же приказом. Вы с князем думаете одинаково, потому и поступки у вас схожие.

– Добро! Так что у нас с боярами получилось?

Сфирка опять изобразил хитрую физиономию, хотя казалось, что выглядеть еще хитрее уже невозможно.

– Будто волчий след по первоснегу читаешь… Как ты и думал… К утру обе дружины, недолго сумняшеся, выступили на север. Боярин Лавр сам с ними отправился, ничего, что дюже старый и сильно толстый, коня только придется менять чаще… Сына навестить решил.

– А остальные? – нечаянно улыбнулся радостной вести и князь. Правда, улыбку его заметно со стороны не было, только чуть задрались кверху обширные усы.

– Здесь-то самое и есть интересное. Соглядатаи только недавно опять по постам разбежались. Приходили с докладом. Говорят, по всем боярским домам переполох был. Кое-где даже обижаются, дескать, что их подраться с Готфридом не отправляют. Некоторые, слышно, собирались с приличным временем к княгине идти, выказать желание послужить отечеству.

Дражко совсем по-здоровому хохотнул.

– Так даже? Это уже половина победы.

– Если не победа.

– И все так?

– Добро бы – если бы… А кое-кто зовет их опять на дворец идти. Самим, без герцога. Выручать своих же. И таких тож хватат.

– А где мой резервный полк?

– Стоит под стенами, сразу за воротами. Даже в поместье уйти им Рогнельда не разрешила. Чтоб всегда под рукой были.

– Добро… Княгинюшка все командует? – голос воеводы потеплел, будто говорил он о малом дитяти.

Однако Сфирка тут же заставил воеводу нахмурить брови.

– Нет. Сидит в светлице, запершись. Только когда приходят с вопросом, говорит. Сама во дворец не выходит. Только на галерее ее несколько раз видели. Смурная, не в себе… На закат смотрит. Годослава будто ждет…

Князь кашлянул, прочищая горло, где запершило от жалости к Рогнельде.

– Видно, след мне подниматься через боль. Горислав зря говорить не будет…

И приступил к следующему после поворачивания шажку – Сфирка поддержал князя за спину, помогая сесть ближе к краю скамьи. Но после этого сам Дражко с подъемом на ноги не поспешил. Чувствовал, что силы еще возвратились слишком малые, а боль только затаилась, как враг в засаде, и с натянутым луком ждет момента, готовая выпустить каленую стрелу.

– Дальше сказывай… Какие вести с границы?

– Пока тишина – гонцов нет. Значит, там без изменений. Полкан, сам почти конь, как почти человек, попусту ни людей, ни коней гонять не будет. Кони и люди дюже устают в дороге. А он их любит свежими видеть. Жалеет…

– С запада что? Переправы не готовят?

– Пока не видно.

– Может, скрадно как?..

– Ставр сообщил бы… Он там весь берег уже обыскал…

– Что с Буяна?

– Тоже тишина. Как сообщили, что свеи по домам разбежались, а норвеги ночь простояли, проругались, потом за ними вслед. Полк Оскола в марш ушел. Больше ничего не было.

Воевода задумался. Он всегда больше уставал от ожидания, чем от действия, даже больше, чем от самой лютой сечи. И самое неприятное ожидание, когда нет вестей. Не может быть, чтобы в такой обстановке, что сложилась вокруг княжества бодричей, ничего не происходило. Что-то происходит. Но никто не знает – что… И это беспокоило. Так беспокоило, что хотелось по светлице ходить из угла в угол, чтобы беспокойство унять. А ходить-то нельзя. Сил нет для такой нервной ходьбы.

– Что еще гонец вещает? Как у князя в Хаммабурге дела?

Голос Сфирки стал таким, словно он говорил о чем-то скучном, что можно спустить скороговоркой и между делом:

– У князя дела хороши. Сегодня он будет участвовать в меле вместе с саксами и ваграми против франков. А накануне стрелец наш Барабаш победил всех в состязании. Франки с саксами сразу отстали, с ними рядом стоять стыд. А вагры стреляли тоже хорошо. Карл сам, лично наградил Барабаша. Сначала хотели приз на двоих разделить, да Барабаш обиделся. Какой-то им фокус показал, который вагр не повторил. И забрал весь приз.

– Вот это уже лучше, – дальше разведчика прочитал ситуацию воевода. – Хорошо, если бодричи будут перед глазами Карла посверкивать. Тогда Годославу самому будет с ним легче разговаривать. Еще бы и князь себя показал отменно. Франков я не боюсь, сам не однажды бивал, вот Сигурд опасения вызывает. Годославу с ним справиться будет нелегко.

Скрипнула дверь. Осторожно, словно с извинением.

Дверь расположена как раз за левым плечом, куда вошел кинжал предателя. Просто повернуться туда и посмотреть Дражко тяжело. И потому он, заметив, как подобрался и выпрямился Сфирка, встречая гостей, стал поворачиваться всем корпусом.

– Ты уже сидишь, Дражко! – вроде бы воскликнула Рогнельда, но голос оставался холодным и почти равнодушным, и даже удивления в нем услышать не удалось. Хотя, вовсе нет, в равнодушии княгиню обвинить нельзя, иначе зачем бы пришла она сюда, откровенно беспокоясь за здоровье воеводы, когда у нее своего беспокойства хватает. Беспокоится… – понял Дражко с облегчением, которое сам только что по-настоящему осознал. Беспокоится… Но она внутри, только для самой себя заметно, удивляется и беспокоится, и – очень коротко, потому что большое душевное перенапряжение придавливает все остальное. Словно отмерло у нее лицо, таким стало, каким было у герцога Гуннара. Не лицо, а маска, за которой все чувства скрыты.