Есть такие края… - Ольга Бенич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все время до поезда они молчали. Не было таких слов, чтобы выразить свои ощущения, за проведенные на войне дни, хотя в их реальности они отсутствовали часа два. Уже в купе, где на их удачу не оказалось других пассажиров, выпив по хорошей порции водки, они, наконец, смогли заговорить. «Знаешь, – сказал Павел, – не было в моей жизни дней страшнее этих, но и счастливей их не было». «Ну, а Чечня?» – спросила Ольга. «Там я в таких мясорубках не был. И да, там были пацаны, с которыми мы шли под пули, и да, за смерть каждого из них я готов был мстить. Но, по большому счету, мы не понимали, что происходит. Почему вдруг чеченцы стали врагами? Да и они, наверное, не очень понимали, ведь до этого мы все были из одной страны. Помню, мы почти неделю голодали, начальнички про наш гарнизон забыли, так чеченки нас кормили. Друга моего, Стаську, ранило, отправили в госпиталь, а матери не сообщили. Она его искать приехала, мыкалась по всем комендатурам, без денег, и только местные ей помогали». «Ну и что, нашла?» – спросила жена. «Нашла, да лучше бы он умер тогда. Она его домой привезла, в психушке несколько раз лечила, потом он застрелился. А вот те мужики, с которыми я под Москвой в атаку шел, если выживут, не застрелятся, а страну поднимать будут и детей растить». «Всяко может быть», – подумала Ольга, вспомнив про Любу и ее мужа. А вслух сказала: «Да, у них четко задачи стояли, а у нас поднимать нечего. Если бы они увидели, что с их страной сделали их правнуки, может, многим тоже бы жить не захотелось». «Они думали, что все, кто родится после войны, будут по определению счастливые люди, ведь после таких бедствий, мир должен был быть добрее. Он и стал добрее, но только человеку на пользу это не пошло. Вот теперь можно убить родную мать, изнасиловать ребенка, а тебе за это почти ничего не будет, посидишь немного, да выйдешь условно-досрочно», – горько констатировал Павел. «Слушай, ведь если сейчас, не дай Бог, случится такая война, никто добровольно не пойдет, а при тиране Сталине шли», – размышляла вслух Ольга. «Ну, во-первых, вера была, ты вспомни свое пионерское детство», – сказал Паша. Ольга вспомнила, как в школе им рассказывали про пионеров – героев. Как к ним в класс приходили фронтовики, увешанные орденами и медалями, и рассказывали иногда страшные, но чаще смешные случаи из своей военной жизни. Как сама она хотела быть похожа на партизанку Лизу Чайкину, и героически погибнуть, крикнув в последнюю минуту что-нибудь вроде: «Русские не сдаются!». И теперь, уже во второй половине жизни, она не стыдилась этого детского наивного восприятия войны, и может быть, благодаря этому, она оказывалась в запредельных ситуациях своего теперешнего существования. Может быть, она и подозревала, что где-то история подкорректирована тогдашними идеологами, но она лично знала людей, переживших войну, она помнила их рассказы, которые были рассказами об их обыденной жизни, и им совсем ни к чему было врать в разговорах между собой. Ведь все знали правду жестокую и тяжелую, но и героическую и победную. И вот теперь, когда по телевизору, и в учебниках пытаются извратить историю, она с еще большим жаром продолжала верить в подвиг своего народа, и ей казалось, что если бы она утратила эту веру, душа ее стала бы жалкой и уязвимой. «И потом, попробовал бы кто-нибудь не пойти, – продолжал рассуждать Паша, – люди бы презирать стали». Ольга подумала о своем прадеде Дмитрии Кирилловиче. Когда началась война, ему было около сорока, наверное, он не рвался в бой, дома было трое сыновей и дочка. Но как бы он стал смотреть в глаза своим детям и оставшимся в селе бабам, чьи мужья ушли на фронт? И он ушел вместе со всеми, и погиб, защищая Ленинград, умер от ран в 455 медсанбате в деревне Кузино Чудовского района. Ольга теперь хорошо знала, что это такое. А бабушкин брат Алешенька, красавец и изобретатель, любимец всей деревни, был призван на срочную службу в мае 1941 и погиб уже в июле где-то под Славинском, который теперь другая страна… Дед с бабушкой так и не нашли его могилы, хотя искали много лет. «Теперь такой войны уже не будет, – сказал Паша. – Ведь если бы случилась новая Великая Отечественная, многие люди выбрались бы из зоны комфорта, в которую нас усиленно погружают, чтобы мы не думали, не принимали решений, не работали, в конце концов. А это для сильных мира сего опасно, гораздо опасней самой войны. Ведь стадом, которое всего боится легко управлять. Ты посмотри на наших детей, они собак боятся, сквозняков боятся, да проще сказать чего они не боятся, гаджетов, наверное. Вот теперь нам болячки всякие изобретают, от их пропаганды даже взрослые умные люди в панику впадают. Мне, кажется, мы бы Ленинград на второй день сдали, с таким самосознанием, ведь блокада – это так не комфортно и опасно». «Трудно сказать, – откликнулась Ольга, – ты помнишь парад на 9 мая в пятнадцатом году?»
Они вспомнили, как решили участвовать в шествии Бессмертного полка. Накануне было тепло, а встав утром, они увидели, что на улице идет снег с дождем, как в таких условиях будет проходить парад, было непонятно. Но не идти было нельзя, как-то стыдно перед теми, чьи портреты они собирались нести, и перед всеми другими, пережившими войну, и честно выполнившими свой долг. И они пошли на городскую площадь. Программа праздника была обширна, все-таки праздновали юбилейную дату. Дети
