Экспонат руками не трогать - Мария Очаковская

7. IX.40 г.

Третий день как вернулся из Стамбула. Хвораю. Сказываются последствия афганской лихорадки. Завтра жду Анатолия. Не виделись около года. Очень соскучился. Надеюсь, подарки ему придутся по душе. Капа снова в командировке в Ленинграде – экспедицию в Самарканд опять отложили. Я ей писал, но письма мои оставлены без ответа. Ах, Капа, Капа, отчего ты так и не научилась прощать… Почему даже о Липе ничего не написала. Его арестовали еще летом, осудили на восемь лет. Несчастный старик, как же он там! Я сразу написал ходатайство в Академию и в правительство, но хорошо, что не успел отправить. А то ведь мог навредить… после этой истории со статьей.

Звонят в дверь, подробности позже.

8. IX.40 г.

А получилось так, что одна моя статейка, опубликованная в журнале «Новый Восток» еще до отъезда в Турцию, нашла самый широкий отклик. Казалось бы, ничего особенного, в ней я писал об иранской поэзии, о Низами и двух др. поэтах, наивно полагая, что стихосложение далеко от политики. Ан нет! Теперь обо мне узнала вся страна (вспомнили случайно, в связи с готовящимся 800-летием Низами), критику читаю и в «Правде», и в «Известиях». Достаточно сказать, что в полемику вступил сам тов. Сталин, с присущим ему гениальным размахом и эрудицией. Словом, отзывы самого высокого уровня, увы, не самые лестные. Пишут например: «Руки прочь от Низами! Не позволим лишать братский Азербайджан его национального поэтического наследия. Низами – мятежный выразитель души азербайджанского народа, патриот и борец против иранского гнета…» Или еще: «Тот факт, что Низами писал свои стихи и поэмы на персидском языке, говорит лишь о том, что поэта к этому принуждали. Иранские правители попросту лишили поэта возможности обращаться к своему народу на родном языке…» И наконец: «…такие статьи можно сравнить с происками агентов буржуазно-националистического Ирана», «автор умышленно вводит советских читателей в заблуждение… его антология восточной поэзии – это своего рода литературное вредительство…».

В институте, вероятно, все очень торопились, поэтому собрание провели в мое отсутствие. Председательствовал, разумеется, Яша Горин. Так что «антинаучными» признали не только статью и антологию персидской поэзии, но заодно и результат моих работ в Средней Азии, а также идею создания Темрезской экспедиции. Воистину в сломанную дверь все камни летят. Если дело пойдет такими темпами, то скоро я составлю Липе компанию…

11. IX.40 г.

Ветер нежный, окрыленный,Благовестник красоты.Отнеси привет мой страстныйТой одной, что знаешь ты.

Видно, и до Капитолины докатилась моя «слава». Она мне позвонила. Это был первый и последний телефонный звонок за сегодняшний день. Но в отличие от коллег по работе моя «популярность» Капу не пугает. Она волнуется! По возвращении обещала навестить! Успеет ли?

Как же давно я не слышал ее голос! Кажется, в первый момент даже не узнал. Может, бог даст, получится повидаться. Кто знает, долго ли нам еще осталось…

Почему у нас так случилось? Сотни раз прокручивал в голове ту нелепую историю, из-за которой мы расстались. Пусть я виноват, я признаю и раскаиваюсь. Но ведь это глупо, Капа! Если бы ты умела прощать, если бы захотела… ах, если бы у моей тети росла борода, она была бы моим дядей.

12. IX.40 г.

К обеду пришел Толик (стоило, видно, попасть в опалу, если за два дня – два таких радостных события). Он стал совсем взрослый и очень самостоятельный. Живет сейчас один, со всем отлично справляется – сам себе стирает, готовит.

– А ты разве сам не умеешь готовить? – спрашивает он.

– Так у меня баба Ната умеет. Вот, специально для тебя блинов напекла. Неужели невкусно?

– Вкусно, только все равно это барство и эксплуатация.

Понятно, откуда ветер дует. Недаром три летнихмесяца провел в пионерлагере.

Я предложил ему пожить у меня до возвращения мамы. Места много, говорю, как-нибудь с тобой разместимся в четырех комнатах. Предложил, а потом сам испугался – учитывая мою нынешнюю «антинаучность», дома-то ему будет спокойней.

Но Толик все равно переезжать отказался.

Проговорили с ним до вечера. Он – занятный, смышленый. Много знает на память из Хайяма, Саади (спасибо, Капа). С интересом рассматривал дедову коллекцию живописи. Спрашивал, слушал. Особое внимание его вызвала работа Гаффари со сценой охоты, долго смотрел на нее, удивлялся:

– Не понимаю, как так можно, и копыто, и ухо лани пронзить одной стрелой? Это же не реалистично!

Стал ему объяснять, что сделано это намеренно, чтобы показать необычайную меткость героя.

И пошло-поехало, слово за слово, вопрос – ответ, дошло дело и до нашей реликвии. (Ах, со всей этой кутерьмой забыл рассказать о письме из Оксфорда. Тоже событие, да еще какое – но об этом напишу позже…) Сколько лет, не скажу точно, пролежала она в шкафу, завернутая в старые газеты. Достал, показал… А Толя мне:

– Ух какая тяжеленная! Это и вправду чистое золото? Ты, значит, настоящий богач, – сам смотрит на меня с осуждением. – Вот у тебя все стоит без дела, а знаешь, сколько голодных можно накормить, если отдать дедушкину коллекцию государству.

Эх, Тошка, Тошка. Как все в жизни непросто. Думаю, этим дело и кончится, если сидеть, ждать, ничего не предпринимая…

Видно, советские агитки в его юной головке крепко засели, и мой рассказ о дедушке, его страсти собирательства Толю, увы, не переубедит.

13. IX.40 г.

Вывел в дневнике дату и понял – число символическое, принимая во внимание то, о чем хотелось написать.

На письменном столе передо мной стоит золотой истукан, буравит меня зеленым глазом. «…редкие изумруды природной огранки, каждый по четыре карата». Под таким взглядом много думалось и вспоминалось…

Может, и прав был отец – «предать земле, спрятать подальше от людских глаз». Теперь, по прошествии стольких лет, я и сам почти готов поверить в то, что он говорил. Злой дух, облеченный в драгоценный металл и обретший в руках безвестного скульптора точные пропорции, изысканную форму, так и останется злым духом, продолжая сеять вокруг себя беды…

Сколько поколений людей возносили ему свои страшные молитвы, призывая беды на своих врагов, сколько проклятий слышал он, возвышаясь на пьедестале древнего персидского храма, в своей бесконечно долгой жизни. Да простится мне такое сравнение, но это как намоленная икона, только в обратном смысле.

Согретый теплом человеческих рук, он будто оживает, обретает силу и вновь вершит свое черное дело.

Вспомнилась стародавняя история с Авророй Рошаль. Притворная медиумша, актриса, но как бы то ни было, стоило ей признаться, что более всего на свете она страшится «не выйти» из состояния транса, как именно это с ней и случилось.

А тот несчастный форточник – умер в доме, который намеревался обчистить. Как выяснилось из рассказов сыскарей, в воровском ремесле – это есть самый позор, самое большое унижение…

В последние месяцы жизни отец безуспешно пытался разгадать секрет фигурки и невыносимо страдал, не находя ответа: почему же он жив? почему его самого не постигла та же участь? Значит ли это, что бог Ангра-Майнью пощадил его по каким-то своим неведомым причинам?

Бедный папа, ты не знал и не мог знать ответа. Чтобы узнать его, потребовалось время и новые жертвы. Формула оказалась проста и чудовищна в своей простоте.

Ангра-Майнью не убил тебя, но отнял разум. Suum cuique – каждому свое. Ты получил то, чего больше всего боялся… Я помню, с каким неподдельным страхом ты рассказывал об археологе Неверове, помещенном в «желтый дом», как часто потом в твоих словах звучало пушкинское «не дай мне Бог сойти с ума». У каждого, кто к нему прикоснулся, Ангра-Майнью находит слабое место.

Так же произошло и со мной.

Я старался забыть и никогда не вспоминать черную полосу жизни, наступившую после твоего исчезновения. Спустя месяц шальная пуля на улице убила нашу верную Клавдию Семеновну. Она пыталась выменять на хлеб какие-то теплые вещи. Прошла еще неделя, и арестовали Липу (правда, через три месяца отпустили). Единственное, что нам с Капой тогда оставалось, это бежать за границу, эмигрировать любой ценой. Тем более что сотрудничество с новой властью я посчитал для себя невозможным, подобно заключенному договору из известной трагедии. И тут как раз через знакомых удалось получить весточку от Капиных родственников – ее мать и сестра так и остались на даче в Финляндии. Подкупив кого-то из местных, они договорились о «коридоре». И мы стали собираться, хотя понимали, что выбраться из города и добраться до Ваммельсы будет непросто. Капа на восьмом месяце. За день до выезда у нее начались преждевременные роды. Как же она была истощена и слаба, но Павел Андреевич Домнов сделал все, что мог. Родилась девочка, прожила всего неделю. Потом заболела Капа. Идея побега отпала сама собой. День ото дня ей становилось все хуже. Павел Андреевич сказал, что нужны лекарства. Только тогда я спустился в подвал, отыскал то место, о котором ты писал в своем письме, и выкопал золотого божка. И вот тут, словно по мановению ока, все изменилось. Буквально на следующий день явились двое в черном с мандатом из Москвы. К вечеру появились дрова, хлеб и лекарства для Капитолины – словом, все, что нам было нужно. Им же оказался нужен человек, свободно владеющий арабским, персидским, афгани и турецким.