Король утопленников - Алексей Цветков

Я не был на этом месте слишком долго. Теперь тут продают обои любых сортов. Растроган неизвестно зачем, я купил себе один закатанный в пленку рулон и иду с ним под мышкой, будто с неким оружием, горном или зрительной трубой. Если прилежно всмотреться в мои новые обои, различишь среди кристаллов и перьев орнамента аккуратно повторенные свастики.

Я слушал фюреров, и от их голосов у меня выпаривались из пор золотые крупицы. Я их потом замечал, включив свет, скатывал ладонью в коробок, продавал кому надо и жил на это. Такой был винил полезный. А коммунальной соседке говорил, это я слушаю немецкое радио. Учу язык. Она удивлялась. Давно умерла. С рулоном не всем заметных свастик я марширую через город, забывший меня, как забыли все о виниле. 3

Пятно-ссылка снова в твоей почте. Не совсем такое, как вчера, или это вчерашнее изменилось? Оно ведь может двигаться с неуловимой глазом скоростью, медленно, как тает лед. Помнишь, как оно пришло в первый раз? Среди спама почтовый диспетчер опознал странный адрес отправителя с цифрой 23.

Ты пользуешься ссылкой и, нажав, находишь там свой день, от мнимой Оли за окном до батьки Невермора за тем же окном и сравнения сознания с ковром, включая джинсовую рябь телевизора и пострадавший манекен. Кто-то, называющий тебя «ты», знает, о чем ты думаешь, куда ты смотрел, что слышал. И этот кто-то отчитывается перед тобой. Лайф джорнал, который ведут вместо тебя и лучше, согласись, чем ты смог бы.

Кто-то, кто наполовину у тебя в голове и наполовину снаружи. Всегда ступает рядом одной лапой. Акулов, со слов Майкла, имел трость, оставлявшую собачий след рядом с ним на мокром американском снегу или в грязи бульвара, когда он шел.

Обратный адрес, с которого шлют пятно, не отзывается. Мейлер-даймон возвращает письма с извинением. Уже отсутствующий отправитель, всякий раз создаваемый только для того, чтобы пятно нашло тебя. Нажав на него, попадаешь сюда и можешь не читать:

Как вел бы себя Семен Иванович Акулов в твоем положении?

Как бы это описал? Да и существовал ли он? А если существовал, то писал ли? Или рисовал все-таки? А может, не видел разницы между этими действиями?

— В чем ваша вера? — однажды спросила его читательница, мечтавшая переводить акуловскую прозу на английский. Точнее, слушательница, Акулов ведь принципиально не публиковался, завещав все издать потом, а пока декламировал желающим у себя дома, в Атаскадеро, штат Калифорния.

— Я верю в сюрпризы, — не сразу ответил ей Семен Иванович.

Так пишет Майкл. Он тоже этого не слышал. С чьих-то слов. Или:

«Я верю в недоразумения». Никто уже не восстановит английский оттенок ответа. Майкл трактует так: верил в недоразумения, которых не избежать, сколько ни прячься.

Лично ты никогда не видел акуловского лица. В ответ на это замечание Майкл выслал фото, похожее на автопортрет Микеланджело, грубо обработанный в фотошопе.

Все с его слов. Ты «расшифровываешь» для него акуловскую прозу, по пять-десять страниц в неделю. Кому это нужно? Майкл ссылается на родных Акулова, с которыми обещает познакомить. Чего они хотят, публиковать? Разумеется, хотя это никогда с тобой и не обсуждалось.

Могилы Семен Иванович не хотел и был развеян над Гудзоном. Да и к чужим памятникам относился не очень. Акулов оказался вдохновителем-основателем банды прославленных газетами поджигателей статуй и надгробий. Долгое время его комнату украшали фото «горящих истуканов», но их, как и негативы, изъяла полиция, когда банду все же выследили.

Идея сжечь памятник приводила его в экстаз. Хотя бы пьедестал, если идол слишком велик. Несколько водяных пистолетов, заряженных бензином, баллон со шлангом или обычный ручной разбрызгиватель. Остается лишь бросить факел и фотографировать, как ночь отступает с площади. Другие снимки, обугленные каменные ноги- сапоги, публиковались в утренних газетах.

На черной машине акуловцы катались по ночам, нападая на своих неподвижных и уважаемых жертв. Вандалов изловили, Акулов стал много должен государству. Судили, изолировали и выпустили под залог.

Заплатив, Семен Иванович прикреплял к бюстам знаменитостей подвижные кукольные руки, заставляя копии великих творить этими чужими руками смешное и непристойное, а порою и запрещенное. У него дома сих гипсовых чуд видел и запомнил один из бывших поджигателей, с ним до сих пор общается Майкл. Этот господин утверждает, что и после суда, попав на учет, Акулов не забыл любимого огня. На Пасху и Рождество поджигал купленные изваяния у себя во дворике, за непривычно высоким для этих мест забором. Соседи не знали, что там за регулярное зарево, и подозревали в русском куклуксклановца-одиночку.

Первый раз, признавался Акулов, он делал так еще мальчиком, вечерами, в отдаленных закоулках кладбищ. Сердце счастливо плясало, когда могилу обнимали крылья пламени, а иногда, ребенку на радость, оловянный ангел терял тяжелые капли со своих пальцев, плыл лицом, начиная как будто по-настоящему, гримасничая и корчась, скорбеть. В детстве маленькому Акулову нравилось думать, что под такими статуями покоятся кости ангелов, что у вестников божьих тоже бывают могилы.

Ты включился в пластиковом летнем кафе под красным зонтиком.

— Ты где-то лидер, — говорил совершенно тебе незнакомый и тоже очень пьяный человек, — но...

Дальше он продолжить не мог и чмокал, поводя головой и блуждая взглядом в подножном асфальте — Где-то лидер, — повторил он еще более убедительно и даже сердито.

— Где? — спросил ты, оглядываясь.

Что это за место, ты даже приблизительно сказать себе не мог и вряд ли сильно удивился бы, услышав, как люди вокруг заговорят по-болгарски или по-испански. Но усатый в белом, высунув голову в стекло, рявкнул: «Орлы, ваша шаверма!?» И незнакомец, признавший тебя где-то лидером, закивал, соглашаясь: наша.

В Питере — уверил себя ты, — «шаверма» говорят именно в Питере, и ты живешь в Питере, как и твой папа, и пить начал в Питере вчера днем на дне рождения удачливого писателя, автора гламурных расследований «Гарем Сатаны» и «Слезы между ног». Два слова на трамвайном лбу, продребезжавшие мимо, внезапно разрушили эту уверенность. И тепло кончается, как опьянение.

Александр Сергеевич Пушкин рисовал тут знакомых дам, своих друзей, иногда бесов, а ты вот этих, с одними ярко-кровавыми ртами на черных овалах голов, если это головы. В специальной рисовательной программе для «художников».

Пушкин отдыхал на полях повестей, приписываемых Белкину. Твоего «автора» зовут Акулов. Устав от него, у себя в компьютере коверкаешь человечков: палочки ручки-ножки с большими темными плодами-головами, ты не дал им ничего, кроме зубастых красных счастливых пастей. Между твоими шалтаями сложились отношения. Один запихнул отросток в рот другому, но что это: медосмотр, принужденное кормление или неприличная ласка? Склонны к насилию или это по любви у них? Не понять. Маловато черт. Они часто засовывают свои тонкие условные конечности друг другу в яркие пасти. Рот — единственный внешний орган, заметный у них, разрешенный тобой.

Городское утро. Старуха с двумя распухшими пакетами, набитыми стеклянным порожняком, выходя с помойки, обняла ничью собаку и лобызает ту промеж глаз. Пес стесняется.

Ты смотришь на свое окно первого этажа снаружи. Ниже есть еще одно окошечко, подвальное, нулевое, для кошек, точнее, от кошек, забрано сеткой. За сетку неизвестно как попала кока-кольная бутылка с неясным содержимым. С радиацией — подумалось тебе, когда впервые заметил. Такая не понадобится собаколюбивой старухе — пластик не сдают. С порчей. Скрючишься за год в этой комнате. Но отгибать сетку и устранять не будешь. Возможно, твое безволие на этот счет — первое следствие облучения, начальный результат порочной радиации. Или вымученное презрение к суевериям — надежда, что смысла в них не окажется? Ты смотрел еще в одну сторону: сквозь облака промышленного пара видны кирпичные нагромождения с абы как натыканными пятнами окон. Никогда больше мир таким не будет. К окончанию ваших с Майклом дел все здесь заменит приятно окрашенная жесть, скользкий долговечный пластик, разноцветные плетения проводов и большие фасеточные стекла, насекомые глаза торгового гиганта, напоминающего о вторжении ино своими размерами и фигурой. Возможно, пятно, приходящее теперь каждый день, даже если каждый день менять ящик, есть нечто вроде излучения отравленной бутылки под окном.

И ходит где-то сейчас собака с поцелуем между глазами. Юмор Лемура

Крупный лемур. Из орхидей венок сполз с его уха несколько набок. Наблюдает из лесной темноты, как на пристани капитан Миссон устраивает дележ добра, присвоенного в море, между гражданами своей республики, которые в основном не жнут и не сеют, только часто рискуют, бросая крючья на чужую палубу и прыгая на веревках с ножами в зубах в объятья королевских подданных.