Каблуки в кармане - Этери Чаландзия

Теперь необходимо кое-что уточнить. Это я ехала в этот благословенный край исключительно развлекаться и радоваться жизни, а вот мужчину в долине ждал режиссер, сценарный план, съемочная группа и две недели работы в нечеловеческих условиях. Гримваген – это такая коробка на колесах, в которой неудобно гримироваться, довольно сложно жить и совершенно противоестественно преодолевать семьсот километров по пересеченной местности. Но времени что-то менять уже не было. Гремя костями и кастрюлями, цепочкой из трех машин мы потянулись в дорогу.

Первые пять часов я еще реагировала на происходящее внутри и снаружи. Я уворачивалась от летающих по периметру чемоданов и даже с интересом посмотрела в сторону родной деревни Шукшина. Потом какой-то груз все-таки догнал мою голову, от удара я впала в забытье и до конца поездки вела себя тихо и нерешительно. Смутно помню, что внезапно машина, как самолет, начала почему-то круто подниматься вверх. Потом опять заспешила вниз, потом дорога начала изо всех сил петлять и извиваться, а потом, когда казалось, что меня вырвет на все четыре стороны, наступила ночь. А наш навигатор бесстрастно показывал, что до цели как до Луны.

Когда мы уже поверили, что ни ночь, ни эта дорога не закончатся никогда, из кромешной тьмы вдруг вынырнула неоновая вывеска с надписью «Бензин». Мужчины усмехнулись. Даже им она показалась разводкой зеленых человечков, но это и правда была заправка, она давала топливо, мы все еще были на планете Земля, и человек, вывалившийся из дверей, понимал по-русски. Оглушив его приступом радости, мы залили полные баки нашим звездолетам и втопили в последний путь по полному бездорожью. Колея была такая, что, казалось, вечная мерзлота все-таки подтаяла и проступили ребра падших мамонтов. Я было открыла рот, чтобы как-то прокомментировать происходящее, но вскоре комментировать было просто нечем, я в трех местах прокусила язык и надолго замолчала.

Наконец гримвагены въехали за ворота, встали и двигатели затихли. Мы еще не успели осознать, что вопреки всему добрались-таки до места живые и относительно здоровые, как вдруг налетели неведомые силы, принялись изо всех сил раскачивать машины и ломиться в закрытые окна и двери. Я думала, умру от страха, однако это оказались люди. Наши. Веселая компания киношников, на радостях отметивших все праздники мира и страшно довольных прибытием свежих сил. Однако силы были совсем не свежие. Я, конечно, широко улыбалась, но про себя все время повторяла только одно слово: «Кровать, кровать, кровать, кровать…» Потом я начала бубнить его вслух, потом поймала в коридоре какого-то весельчака и гаркнула то же самое ему в лицо. Тот перекрестился и побежал дальше.

Вскоре добрые люди все-таки показали нам кровати. Человек, похожий одновременно на Деда Мороза и Снегурочку, отворил дверь, на которой почему-то было написано «География», и мы увидели две детские люльки, аккуратно застеленные простынями в уточку и горошек. Мужчина за моей спиной всхлипнул. И вряд ли его расстроили уточки. По сравнению с этими топчанами спальное место в купе выглядело развратным ложем. Мужчина молча пошел по коридору прочь. В эту кровать он мог положить руку или ногу. Поэтому первую ночь мы провели в спальных мешках в гримвагене. Впрочем, как и оставшиеся тринадцать.

Наутро я не смогла самостоятельно выбраться из постели и червем поползла к выходу. Я думала, мешок с кавказской пленницей без свидетелей выпадет на газон. Но нет. Два человека с раскосыми глазами и в милицейской форме уже давно ждали чего-то похожего. Хладнокровно проследив, как женщина пытается обрести свободу и подняться с колен, они произнесли какие-то заклятья и испарились. Я же, как бабочка из кокона, вырвалась, наконец, из мешка, осмотрелась и, по обыкновению, зарыдала.

Ну а что еще можно было сделать, глядя на три десятка похожих друг на друга, как капли дождя, избушек, стоящих шеренгами вдоль дороги? Вокруг не росло ни кусточка, ни цветочка и только бегали коротконогие дворняги. В перспективе за последним домиком проступали равнодушные розовые горы, а над всем этим стояло высокое синее небо без единого облачка.

Это небо довело городских жителей до исступления. По завершении рабочего дня некоторых находили сидящими на стульях в чистом поле. Они не отзывались на привычные имена, пересчитывали звезды и внимательным взглядом ощупывали бесконечность.

Других членов дружной команды сразу после захода солнца начинали интересовать совершенно иные вещи. Надо сказать, мы, конечно, попали в чарующий край шаманов, ветров и впечатляющей бедности. Никаких таких привычных гостиниц здесь не было. Большая часть съемочной группы заняла здание школы, пустующее по причине летних каникул. Хотя что-то мне подсказывало, что мы все равно бы его заняли, даже если бы приехали в разгар занятий. Больше здесь жить было просто негде. Большинство местных жителей имели спутниковые тарелки, но обитали в домах с плоскими крышами, обмазанными грязью.

Но и в школе без выпивки было несладко. Сначала всех умиляло, что взрослые дяди и тети расселились по кабинетам и делились впечатлениями о том, что в Алгебре просторнее, чем в Химии, а в Геометрии расквартировался Леха, а у Лехи – склад спиртного! Но вскоре веселье стало несколько пробуксовыать. Наверное, главной причиной послужила напряженная работа на слишком свежем воздухе, на высоте почти двух тысяч метров над уровнем моря. Здесь многим снились странные сны, и у здоровых мужиков шла носом кровь. Но основные неудобства были связаны совершенно с другим.

Например, с душем. В школе его не было, но гений-директор наколдовал и повесил, где надо, котлы и краны. Однако вот незадача, приехало на эти бескрайние просторы работать и пачкаться человек семьдесят, а воды хватало от силы на восемь, ну, на десять, если тонкой струйкой и быстро. А кому же хотелось после долгого трудового дня, пыли, грязи и бесконечных понуканий быстро? Поэтому первым трем, вовремя добравшимся до места, доставалось все. После отчаянного крика режиссера: «Спасибо, на сегодня закончили!» начиналось самое интересное. Те, у кого оставались силы, бросались по машинам, в нетерпении пыхтящим моторами неподалеку, и наперегонки бросались навстречу заветным котлам.

Нет, были и те, которым на все эти страсти с ежевечерним омовением было глубоко начхать. Они неспешно сворачивали дела и провода, обстоятельно обсуждали завтрашний день, неторопливо грузились по машинам, с помпой заезжали в местный «супермаркет», затаривались бухлом и отправлялись любоваться звездами до глубокой ночи. Мы же, как ковбои Мальборо, неслись на нашем гримвагене в школу навстречу мечте. Пару раз опоздав, мы обучили водителя коварным маневрам и показали тупиковый путь, в который можно завозить и бросать на произвол судьбы особо прытких и чистоплотных. Несколько дней нам везло, мы первыми приходили к финишу, но в конце концов пострадали от собственной хитрости. Поскольку процесс очищения затягивался до глубокой ночи, к первой помывке вода в котле не успевала согреться. Когда я в пять утра заявилась принять королевский душ в одиночестве, из крана шнурком потекла тонкая струйка, берущая начало в высокогорных ледниках Алтая…

На завтрак здесь почему-то давали баранину, а на ужин – манную кашу с маслом. С утра могло встать ядерное солнце, к вечеру – пойти карбидовый снег. Здесь все было как-то странно, но самым странным, лично для меня, оставался все-таки съемочный процесс. Я вообще всегда с подозрением отношусь к тому, чего не понимаю, от этого из-под палки летаю на самолетах. Но съемки и все, что с ними связано, всегда гарантированно поражает мое воображение.

В отличие от многих девочек-припевочек, я никогда не мечтала стать актрисой, меня не манила сцена и не звала кинокамера. В той экспедиции я лишний раз убедилась, что правильно делала, что не манила и не звала. С точки зрения нормального человека, жизнь актеров – сплошной стресс, насилие и издевательства. Их и в долине поднимали раньше всех и, пока некоторые досматривали сто сороковой сон, красили, чесали, клеили на морду резину и называли это пластическим гримом, старящим их миловидные лица лет на двести, упаковывали в немыслимые костюмы и ставили у порога – дожидаться, когда сойдет из опочивален остальная шайка. С осторожностью ценного груза почти обездвиженных несчастных везли за сто километров к очередному месту съемки, выгружали, протирали, отряхивали и начинали издеваться.

Вот вы сколько раз можете сказать одну и ту же фразу с одинаковой интонацией? Правильно, пока не надоест. На съемке вы будете бубнить ее до тех пор, пока не надоест режиссеру или не сядет солнце. А если ему два часа не будет надоедать, как главный герой бьет вас дубиной по лицу и дубли затягиваются? А если вам в костюме пингвина надо догонять разгоняющийся по степи звездолет и в самый ответственный момент вы спотыкаетесь о булыжник размером с Шри-Ланку и оставшуюся часть дистанции пропахиваете носом вечную мерзлоту? А если вам захотелось попи́сать, а для этого надо остановиться на полтора часа, вызвать пятерых костюмеров и отвезти вас в соседнюю деревню? Нет, режиссера и команду тоже жалко. Жалко, когда на сороковом дубле актер по непонятным причинам не может попасть в задуманную интонацию, жалко, когда звездолет и пингвин почему-то бегут не друг за другом, а в разные стороны. Нестерпимо жаль, когда четыре часа устанавливают камеру и свет, ставят в кадр всё живое, и начинается дождь со снегом. И уж совсем сердце разрывается, когда остается пятнадцать минут до захода солнца, а главный герой делает страшные глаза и говорит, что ему надо срочно позвонить маме.