Убийство городов - Александр Проханов

На вершине ревел ветер. Здесь было семь свежих могил. На крестах висели венки. Трепетали флаги Донецкой республики, стяги батальона «Восток». В могилах покоились те, кто оборонял гору и вызвал огонь на себя.

На вершине ревел ураган, словно дула труба. Хлопали над могилами флаги. Свистела арматура взорванной стелы. Ветер падал из неба, словно был открыт небесный люк, и оттуда раздавался голос: «Ты! Ты! Ты!»

В этом ветре был Тот, Кто призвал Рябинина на вершину, повелел написать заповедную книгу. С этой вершины открывался весь мир, все континенты, и все они были охвачены битвой. И он, летописец, станет двигаться по войнам, закрывать глаза павшим, исполняя завет горы.

Рядом с могилами были выкопаны свежие ямы. В них опускали гробы с бойцами батальона «Марс». Рябинин кидал землю в яму, прощаясь с усопшими. Вместе со всеми пускал из автомата прощальные очереди.

Выпили из пластмассовых стаканчиков поминальные сто грамм. Комбат Курок, с лысой головой, проталкивая сквозь рыжую бороду мучительные слова, сказал:

– Больше нет батальона «Марс». Но есть батальон «Аврора». Кто хочет, переходите ко мне.

Федя Малой и Шатун решили податься к казакам. А Рябинин остался с Курком.

Могилы были засыпаны серой комковатой землей. С вершины горы открывались синие дали, чувствовалась кривизна земли. Словно летел космический корабль.

Ополченцы возвращались к автобусу. Колун садился в свой видавший виды «КамАЗ».

Рябинин отстал от остальных. Извлек из кармана жестяную коробку с красной наклейкой. Открыл и посыпал могилы семенами марсианских цветов. Пройдут дожди, могилы превратятся в цветочные клумбы, и над ними расцветут волшебные радуги.

Глава 18

Батальон «Аврора» занимал оборону у села Петровка, вдоль шоссе, соединявшего Луганск и Донецк. Шоссе проходило в тылу батальона, позволяя двум городам обмениваться отрядами ополченцев, боеприпасами, продовольствием. Украинская армия стремилась сбить батальон с позиций, выйти к шоссе, рассечь два города. Укры долбили артиллерией, наносили авиаудары, атаковали танками и пехотой. Батальон держался, зарывшись в землю. Зацепился за утлое селение, где большинство домов было разбито, жители разбежались. А те, что остались, ютились в погребах, опасливо скользили вдоль заборов до колодца и обратно. Ненадолго показывались из своих подземелий, когда приезжал фургончик с хлебом.

Над штабом батальона, на крыше облупленной хаты развевался красный флаг с серпом и молотом, ибо комбат Курок был приверженцем Советского Союза. Через огороды и проулки тянулась траншея, куда укрывались ополченцы при артналетах. В понурых, иссеченных осколками садах прятались две колесные гаубицы. Пулеметы ополченцев смотрели в белесое поле с погубленными посевами пшеницы. За полем волновались холмы и курились слабые дымки. Там находились украинцы. Оттуда начинались атаки, летели снаряды, двигались танки. С того же направления прилетали штурмовики, кидая бомбы на сады и хаты.

Рябинин выходил на боевое дежурство, присаживаясь на зарядный ящик вблизи от траншеи, готовый спрыгнуть в ее сырую черную глубь. В минуты тишины траншея пустовала, на бруствере лежали гранатометы, ручные пулеметы, а их хозяева покуривали, исподволь поглядывали на пшеничное поле. Пшеница была изрезана множеством дорог, проделанных танками.

Ночевал Рябинин в пустующей хате вместе с другими ополченцами. В хате стояла беленая печь, расписанная цветами, висело зеркало, красовались на тумбочках, на испорченном телевизоре рукодельные салфетки с изображением кота и надписью: «Кит обида», что означало: «Кот обедает». Гречневая каша и тушенка были основной едой. Порой появлялись сочные початки кукурузы и молодая картошка. И конечно, яблоки, устилавшие землю в садах.

Иногда Рябинин совершал прогулки по селу. Разбитый снарядами магазин рассыпал вокруг блестящие осколки витрин. В почтовом ящике на столбе зияла дыра. Перебегали дорогу хромые собаки, получившие ранения при бомбежках. Робкие дети на хрупких ножках появлялись из развалин и тут же скрывались, как испуганные зверьки. Лишь один дом, с каменной башенкой и затейливыми колонками, стоял уцелевший среди разрушенных хат. Рябинин видел, как из дома вышла печальная статная женщина с тугой косой вокруг головы, отрешенно постояла на крыльце и снова скрылась.

С утра над пшеничным полем, мимо села пролетел самолет и сбросил бомбы туда, где соседний отряд ополченцев защищал отрезок шоссе у села Устиновка. Самолет просверкал на солнце, и гром разрывов медленно катился над полем.

Рябинин начинал тоскливо закрывать глаза, когда раздавался звенящий и ноющий звук смычка, теребящего небесную струну. В закрытых глазах возникала воронка, окруженная горящей травой, и голова серба Драгоша, висящая на длинной, как чулок, шее.

Рябинин сидел на зарядном ящике, слушая разговор двух ополченцев. Они положили у ног автоматы, чтобы можно было их мгновенно схватить и соскользнуть в траншею. Ополченец Жила вполне оправдывал свой позывной. Жилистый, в мускулистых узлах, с тяжелыми надбровными дугами, под которыми зло и весело блестели глаза. Жила в недавнем прошлом был зэк. Ускользнул с зоны, когда началась война, среди бараков стали рваться снаряды, и охрана разбежалась. Жила пустился в бега, примкнул к ополченцам. Дрался храбро и яростно, мстительно стреляя в украинских силовиков, которых называл «мусорами». На нем была пятнистая безрукавка с карманами. Плечи и бицепсы покрывала синяя татуировка с изображением женщин, цветов и драконов. Голову защищала каска с туманным пятном солнца.

Второй ополченец, Ромашка, имел крупное лицо, золотистую щетину, темно-синие глаза и большие осторожные руки, в которых он держал колосок пшеницы, аккуратно извлекая из него спелые зерна. Он слыл целителем. В хате, которую занимал, висели пучки трав, стояли склянки с отварами. Отдежурив на передовой, он уходил за село, где оставалась невспаханная степь. Одиноко бродил, нагибаясь, срывая головки цветов, выкапывая корешки. Не обращал внимания на пролетавшие штурмовики.

– Ну, ты, цветик божий, скажи, за что люди воюют? – Жила насмешливо смотрел, как из колоска на темную ладонь Ромашки выпадают пшеничные зерна. – Одни воюют за Сталина. Другие за Гитлера. Третьи за Христа. Тот за еврейского бога. Тот за мусульманского. А все за войну воюют. Вот и выходит, что у всех человеков бог – это война.

Ромашка собрал на ладонь белые зерна. Выбросил пустой колосок. Кинул зерна в большой темный рот и медленно жевал.

– Войну черт придумал, – произнес он, проглотив зерна. – Бог мирит, а черт ссорит. Только люди опомнятся, начнут обниматься, а черт им в душу плюнет, и они опять воевать. Всем нам в душу черт плюнул.

– Я войну люблю. Война меня из тюрьмы увела. Меня хохлы на зоне заставляли мочу пить. Поссут на землю, мордой ткнут: «Ешь!» Теперь я им в рот ссать буду.

– Ты, Жила, больной. Тебе черт в душу плюнул. Приходи ко мне в хату. Я тебя лечить буду. Травы заварю. Ко мне старушки приходят, которые без лекарств остались. Детишки приходят, которые заикаться стали. Я их лечу.

– Мне твои старушки и травки на хер не нужны. Мне баба нужна. Здесь одна баба ходит с косой. Ее в постель положить и лечиться.

– Сейчас не до баб. Горе кругом. И люди, и звери, и птицы, и травы – все страдают. Надо обождать, когда война кончится.

– Дураки вроде тебя терпят и ждут. А умные на войне свое не пропустят. Ты погляди на шоссе. Углевозки одна за другой идут. Уголек ворованный везут в Россию, а может, и украм толкают. Миллионы в карман кладут.

– Ничего про это не знаю.

– Наш-то, Курок, Ленина любит. Идейный. Ему бы пару шахт взять под личный контроль. Он бы после войны горя не знал. И нам обломилось бы.

– Курок в Бога не верит, а Бог в нем есть. Потому и не вор.

– Надо мне от вас, идейных, к казачкам податься. А то как пришел к вам без штанов, так и хожу.

– Черт в тебя плюнул, Жила. Приходи, дам тебе траву чертогон.

Над полем кружил ворон. Его редкое карканье трескуче разносилось в знойном воздухе. Ворон приблизился к селу и сел на одинокий столб с обрывками проводов. Было видно, как переливается на солнце его черно-синее оперение. Жила осторожно подтянул к себе автомат. Прицелился в ворона и выстрелил. Одиночный выстрел чмокнул в тугое птичье оперение, и ворон, разорванный в клочья, упал. Дернулся пару раз и замер черно-красным недвижным ворохом.

– Ты что сделал, гад? За что убил птицу? – ахнул Ромашка.

– А я думал, это беспилотник, – захохотал Жила и, сплюнув, подхватил автомат и пошел вдоль траншеи.

Рябинин смотрел на красно-черный ворох перьев. В небе зазвенело. Над полем просверкал штурмовик, и вдали дважды ахнуло. Звуки тяжелыми шарами покатились по полю.

Ополченцы привезли на передний край противотанковые ежи, сваренные из обрезков рельс. Сбросили их из грузовика.

– Мужики, говорите, где ежики ставить. Откуда на вас танки попрут?