Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

Вместе с тем, однако, — чего англичане никак не могли ему простить — Вильгельм раздарил своим верноподданным земли и замки, некогда принадлежавшие тем саксонцам, кто остался лежать под Гастингсом. И вдовы и отпрыски павших, как верно предрекал Гарольд, лишились всех прежних привилегий и благ. Верно и то, что победители вынесли из английских церквей и монастырей все золотое и серебряное убранство, украшенные драгоценными каменьями распятия, изумительной чеканки кубки и отправили богатые трофеи в Нормандию.

Весть о короновании Вильгельма пришла в Нормандию только в январе года 1067-го. Хотя на море в ту пору бушевали страшные бури, струг, несший ее, благополучно достиг родных берегов. Нормандцы позабыли про невзгоды, горести, печали, взаимную вражду, Над землей взошла долгожданная заря мира и счастья. И невиданной чистоты свет осиял замки, аббатства, города и деревни. Даже самый захудалый пастырь, узнав о небывалой славе нашего герцога, ощутил свое собственное величие. Мне не раз приходилось слышать от людей ученых и просвещенных, что сие событие навеки отметило благим знаком нормандский народ и что именно оно стало источником нашей гордости и силы. Как ни удивительно, но даже самые обездоленные почувствовали, что ближе и роднее Вильгельма у них нет никого на всем свете и что они тоже внесли посильную лепту в Великую победу. В деревнях гордились, что их мужики — даже если таких мужиков было двое или один — сражались под Гастингсом. Повсюду составлялись грамоты, дабы увековечить имена тех, кто отправился в поход на Англию, вернувшихся победителями и павших. Везде готовились к торжественной встрече героев — непременно с грандиозными пиршествами, на подготовку которых никто не скупился. Мне же, привыкшему судить обо всем без предубеждения и по справедливости, думается, что после победы, вознесшей Вильгельма на королевский престол, мы наконец смогли сполна удовлетворить и нашу природную гордость, и неодолимую страсть к величию. Мы, нормандцы, любим славу, но только громкую, лучезарную, достойную восхищения. Другие народы, говорят, менее взыскательны к самим себе: сказывают, будто есть даже такие, которым нравится жить в горестях и страданиях и что самое главное для них — самоотречение. Нам же подобное самоотречение претит. От кого только унаследовали мы эту гордыню и страсть к славе? Наверное, от людей с севера, повелителей морских просторов, которые не признавали над собой никакой иной власти, кроме как власти себе подобных, ибо, считали они, только так может и должен жить человек, коли хочет он существовать свободно и достойно.

Глава XX

ТРИУМФ КОРОЛЯ ВИЛЬГЕЛЬМА

В марте года 1067-го, завершив все свои славные дела, герцог-король возвратился в Певенси и оттуда отплыл в Нормандию. Ему, как и нам, был нужен отдых, тем паче, что мы все или почти все заслужили его вполне. Вильгельм не был тщеславным, но мы понимали: ему не терпелось ступить на родную землю потому, что только там мог он сполна вкусить радость победы. Точно так же спешили всегда на родину и древние государи, и те, что жили уже в наше время: завершив однажды ратные дела, они в ореоле славы представали перед своим народом, но не затем, чтобы принизить и без того униженных, ослепив их блеском своего триумфа, а чтобы осчастливить всех и возрадоваться вместе со всем своим народом.

Вильгельм повелел поднять на кораблях белые паруса — в знак особой радости. К берегам Нормандии отплыло десятка два стругов, потому что большая часть нашего войска и рыцарей остались в Англии; Вильгельм взял с собой только близких людей, а также, из предосторожности, как заложников — самых именитых английских сеньоров и их свиту: архиепископа Стиганта, Эдвина и Моркара и других баронов. Когда мы достигли родных берегов, солнце сияло ослепительно, даже ярче, нежели в самый разгар лета, когда жнецы, истомленные нестерпимым зноем, ищут спасения в прохладе кровель, а стада прячутся под сенью дерев или изгородей. То было самое время великого поста, однако с высочайшего позволения отцов церкви нас повсюду ожидали пышные встречи — с музыкой, плясками, цветами и хвалебными речами. У ворот Руана Вильгельма встречала несметная ликующая толпа: в исступленном восторге люди со всех сторон обступили нашего повелителя, пытаясь прикоснуться к стременам его коня, поцеловать бахрому на тунике, золотую оторочку мантии или хотя бы ножны меча, висевшего у него на поясе. Вскоре в окружении придворных дам появилась герцогиня Матильда, и герцог спешился. Герцогиня преклонила пред ним колено — как и подобает женщине при виде короля. Он живо поднял ее, заключил в объятия, поцеловал в обе щеки и молвил:

— Благословен будь Господь! Вот мы и свиделись снова, в добром здравии, увенчанные славой! Вильгельм приветствует королеву Матильду.

Он учтиво поклонился придворным дамам, в том числе и моей сарацинке, которая стояла с арфой в руке.

Вильгельм привез превеликое множество богатых даров, прежде всего для церквей. Все восхищались роскошью и красотой алтарных покрывал, епитрахилей[50] и орарей[51], вышитых искусными мастерицами из графства Кент. Меня и Герара он собственноручно посвятил в рыцари и щедро отблагодарил. Ведь мы оба еще были слишком молоды, чтобы притязать на фьефы в Англии, пускай даже крохотные. И Герар был этим сильно разочарован.

— Конечно, — недовольно ворчал он, — под Гастингсом с нашими годами никто не считался и мы дрались наравне со старшими!

Теперь, когда мы с Миргой снова нашли друг друга, мне было не до заморских замков и фьефов. Отныне я владел самым дорогим, что может быть на свете, — ее глазами, руками, голосом, улыбкой, волосами. Пока мы не виделись, Мирга изменилась — многому научилась и любила меня теперь еще больше, чего я, признаться, и не ожидал, — так сильно, что служба при дворе сделалась мне в тягость, ибо мешала нашему счастью. Моя возлюбленная жена недоуменно спрашивала:

— Любезный мой сеньор, почему ты утром все куда-то спешишь? Отчего не можем мы подольше побыть вместе — разве мы не принадлежим друг другу? Зачем тебе эта рыцарская служба, раз она отнимает у тебя свободу?

Или вот еще:

— Милый сеньор, сказывают, будто Вильгельм готовится скоро покинуть Нормандию — дела снова зовут его в Англию. Говорят, там опять неспокойно, так что он даже не может взять с собой королеву Матильду.

— Любимая, ничего такого я не слышал.

— А следовало бы знать. А если это правда, неужто ты отправишься с ним? Обещай мне, господин мой, муж мой, что ты пойдешь с ним лишь в том случае, если он возьмет и королеву.

— Но почему?

— Да потому, что королеве без свиты не обойтись, а стало быть, и без меня: она непременно захочет, чтобы я сопровождала ее, и тогда мы с тобою будем вместе.

«Вместе» — как сладостно звучало в устах ее это простое слово! Оно было сродни таинственным, чарующим и вместе с тем разрывающим сердце песням, что пела она. Это слово, этот голос, это нежное упорство лишали меня мужества, но и почему-то делали необыкновенно счастливым. Однако об отплытии в Англию герцог-король так ни разу и не обмолвился, и Пасху мы отпраздновали с беспримерной пышностью в Свято-Троицыном аббатстве в Фекане. Вильгельм созвал на торжество и рыцарство, и простолюдинов — никого не забыл, никого не обидел. Отныне голову его украшала золотая королевская корона, не то, что прежде, когда единственными регалиями, достойными его высочайшего титула, были Нормандский меч и украшенные драгоценными каменьями браслеты. Матильда восседала на почетном месте рядом с мужем, правда, короны на ней не было. Но, как говорили добрые люди, простые вассалы, она была ей и не нужна, ибо Матильда отличалась от остальных дам истинно королевским изяществом и природным благородством черт.

Но вот череда торжеств и пиров наконец завершилась и наша жизнь, полная неги и блаженства, вступила в свою обычную колею — надобно было готовиться к большому путешествию по городам и замкам Нормандии. Прошли месяцы: весна сменилась летом, лето — осенью. Потом задули холодные ветры — наступила зима. У нас было ощущение, что все это время мы провели впустую — время тянулось медленно и нудно. Но вскоре из Англии пришли недобрые вести — Вильгельм вмиг оживился: он никогда не мог подолгу вкушать плоды своих трудов в мире и спокойствии. Ступень за ступенью восходил он по незримой лестнице к славе, зачастую срывался и падал, чтобы затем с невероятным упорством вновь и вновь начать трудное восхождение к заветной цели. Все это время в Лондоне, разделив между собою власть, правили епископ Одон и сенешал Фиц-Осберн. Стало известно, что оба они, нарушив главные запреты Вильгельма, преступили грани дозволенного и покрывали нормандцев, уличенных в грабежах и убийствах. Эсташ Булонский, оправившись после ранения при штурме Рва Дьявола, остался в Англии и попытался захватить Дувр и установить там свое безграничное господство. Английские бароны один за другим умирали таинственной смертью, и, как ни странно, в основном те, кто присягнул в верности новому королю. Нормандские же бароны, получив уделы в Кенте и Йорке, злоупотребляли дарованной им властью и жестоко угнетали крестьян. Герцогу надобно было срочно плыть за море, и чем скорее, тем лучше. Все это случилось в канун нового 1068 года. Но я не буду рассказывать, как Вильгельму удалось восстановить порядок в Англии, подавить разгоревшуюся было смуту и в конце концов, после победоносного шествия по британской земле, упрочить там свою власть на веки вечные.