БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК - Л. ВОРОНКОВА

– А неученые-то и там, говорят, не нужны, – ответил дед Антон, расправляя усы. – В рай и то, говорят, теперь только ученых принимают…

Собралась и вся молодежь колхоза, все комсомольцы пришли. Ни единого пустого места не осталось в избе-читальне. Не было только Марфы Тихоновны.

– Подождем? – спросил Петр Васильич.

– Да что ж она там? – раздались нетерпеливые голоса. – Послать надо за ней… Девчонки, сбегайте!

Среди девочек-юннаток, тоже пришедших на занятие, сидела Настя Рублева.

– Бабушка не придет, – сказала она, опуская ресницы, – она устала…

Негромкий говор пошел по избе. Но Петр Васильич тут же попросил тишины и начал занятия.

– А что, бабы, я гляжу, – прогудела тетка Таисья: – наш Петр Васильич совсем другой человек стал. Будто его живой водой спрыснули.

Но ее тут же кто-то толкнул в бок и сказал, чтобы она помолчала да послушала, что Петр Васильич говорит.

Тихо – в делах, в ласковых заботах, в песнях и неясных мечтах – проходили дни и вечера Катерины. В одной из книг лежал засохший цветок левкоя – желтый, прозрачный. Но Катерине казалось, что слабый аромат и прохлада звездной ночи все еще хранятся в его густых лепестках. Говорят, что человек – кузнец своего счастья. Но Катерине казалось, что она очень плохой кузнец – счастье прошло мимо рук, а она и попытки не сделала удержать его… Огорчала ее и Марфа Тихоновна: она попрежнему еле-еле отвечала на ее поклоны.

– Смирится, смирится! – убеждала Катерину Анка. – Не век же молчать, ведь на одной работе работаете. А ты тоже на нее не сердись. Ну что – старуха ведь. Лишний раз поклониться – голова не отломится!

– А я и не сержусь на нее, – отвечала Катерина, – я и никогда на нее не сердилась… Я ее даже как-то жалею.

– Ну и помиритесь! Еще и дружбу заведете!

– Да, я надеюсь…

Но пришел час, и эти Катеринины надежды разбились, как волна о камень.

Еще с вечера начало крепко примораживать. Полетел снег. Резные косматые снежинки, гонимые ветром, невесомо ложились на твердую землю.

– Смотри, Катерина, – предостерегающе сказала бабушка, – мороз сегодня будет как следует. Выдержат твои-то?

– Выдержат, – ответила Катерина, – привыкли уже. Да ведь у них и не так холодно – надышали.

Но перед тем как лечь спать, она вышла на крыльцо, постояла… Морозно!

Легла, а заснуть не могла. Первый осенний мороз… Повернулась на один бок, повернулась на другой… и встала.

– Ты куда? – спросила мать.

– Пойду телятам попонки надену, – ответила Катерина, торопливо одеваясь при свете побелевших окон, – а так что-то мне боязно…

– Ох, нажила заботу! – вздохнула на печи бабушка. – И все сама себе… Ведь никто не просил!

Катерина вышла на улицу. Все кругом смутно белело. Выпал снег. Катерина быстро зашагала к скотному, в большую деревню. Лишь подойдя к оврагу, она издали увидела в окошках своего телятника свет.

«Что такое? – с тревогой подумала она. -Там ведь и проводки-то нет! Неужели я лампу оставила? С ума сойти!.. Или это мне чудится?»

Катерина припустилась бегом. Поднимаясь к скотному, она убедилась, что свет в телятнике действительно горит. Катерина, задохнувшись, вошла в тамбур и рванула дверь. Дверь оказалась отпертой. В телятнике горела лампа и топилась печка. Дроздиха поправляла и подкладывала дрова. Возле нее, опершись на кочергу и глядя в огонь, стояла Марфа Тихоновна.

– Что это? – задыхаясь от бега и от гнева, еле вымолвила Катерина. – Почему?..

Марфа Тихоновна и Дроздиха разом обернулись к ней.

– Ну зачем же вы это делаете?! – закричала Катерина.

И, не найдя больше слов, она решительно подошла к Дроздихе, отняла и отбросила из ее рук полено, которое та собиралась сунуть в печку. Быстро оглянувшись, она схватила бадейку, из которой поила телят, выбежала на улицу, зачерпнула в пруду воды и, вернувшись, выплеснула воду в разгоревшуюся печку. Зашипели, затрещали дрова, густой дым ринулся в трубу.

И лишь теперь все трое посмотрели друг на друга. Первой опомнилась Наталья.

– Вот так бешеная! – изумленно сказала она. – Во как командует!

Марфа Тихоновна глядела на Катерину огненным взглядом. Но Катерина, сама рассерженная, твердо встретила этот взгляд.

– Вы зачем же пришли сюда, Марфа Тихоновна? – сдерживаясь, чтобы не кричать, сказала Катерина. – Зачем вы сюда пришли, да еще и хозяйничаете?

– А ты кого выгоняешь? – резко ответила Марфа Тихоновна. – Я кто здесь? Может, я уж и не бригадир в телятнике?

– А мне все равно, кто вы. Есть правила, им и подчиняйтесь, – так же резко возразила Катерина. – За этих телят я отвечаю, а не вы. Зачем же вы мне мешаете? – И, захлопнув печку, холодно заявила: – Уходите, Марфа Тихоновна, здесь посторонним находиться воспрещается.

Марфа Тихоновна, грозно блеснув глазами, повернулась и молча вышла. Дроздиха, подобрав оставшиеся поленья, поспешила за ней.

Катерина плотно закрыла за ними дверь. Потрогала печку: нет, не нагрелась еще. И вдруг, не выдержав внутреннего напряжения, оперлась на телячью клетку и заплакала.

В клетках то тут, то гам завозились телята. Один встал, отфыркиваясь спросонья.

– Вот и теляток перебудили, – прошептала Катерина, утираясь концом платка.

Катерина заботливо осмотрела стены – не выступила ли где сырость от внезапного тепла. Но она пришла вовремя: температура в телятнике была низкая – пять градусов ниже нуля.

– Что делают! – всхлипнула Катерина от горя и негодования. – Вот проспала бы, и напустили бы мне сырости!.. А уж где сырость, там и болезни, разве я не знаю! Ну что им надо? Что им не терпится! Я вот деду Антону скажу!

Еще раз взглянув на градусник, Катерина пошла в кладовку за попонками. Ночь холодает. Лучше одеть телят, будет спокойнее.

– Как будто я без них не знаю, что телята озябнуть могут! – всхлипнув в последний раз, горько упрекнула она.

Марфа Тихоновна забыла, что уже полночь на дворе. Она даже не взглянула в окно деда Антона – есть у него свет или нет, – но взошла на крыльцо и громко застучала в дверь.

Бабушка Анна торопливо соскочила с лежанки и включила свет. Дед Антон высунул голову из-под одеяла:

– Что там такое?

И тотчас, встав с постели, принялся торопливо одеваться: если будят среди ноли, значит что-то на скотном случилось.

Бабушка Анна впустила Марфу Тихоновну, с удивлением и тревогой поглядывая на нее. Марфа Тихоновна, бледная и гневная, поклонилась, войдя, и тут же обратилась к деду Антону:

– Антон Савельич, ты мне скажи: я бригадир или нет? Или я и вправду посторонний человек в телятнике? Но если я посторонний человек, то за что же вы мне трудодни платите? И за что же вы меня на доску почета пишете? А если я бригадир, то как же смеет каждая девчонка, которая только вчера наш порог переступила, как она смеет меня из телятника выгонять? И что же ты за хозяин такой на скотном, если своих бригадиров так обижать позволяешь?

Он слушал, покачивая головой, и недовольно крякал.

– Ну, а чего кричать-то, голова? – наконец прервал он Марфу Тихоновну. – Сама же ты и виновата. Ну, а зачем тебя леший к ней в телятник понес? Чего ты там забыла?

– Да ведь не могу же я спокойно смотреть, как телята гибнут! Это ты можешь, а я не могу! – снова закричала старуха. – Ведь мороз на улице, снег выпал! А они, такие-то маленькие, в нетопленом телятнике стоят!.. Это у тебя сердце каменное, а я не могу!

Дед Антон живо взглянул на нее:

– Ну, и что же ты?

– Ну и что? Хотела печку истопить. Согреть их немножко!..

Дед Антон мгновенно вспылил:

– А вот уж это тебя делать не просили! Выгнала тебя Катерина? Правильно сделала! Ты бригадир, а правила нарушаешь! Сказано – к молочникам никому, кроме телятницы, не входить, а ты зачем пошла? Да еще и печку топить задумала! Это что ж, мы – свое, а ты – свое? Лебедь в облака, а щука в воду?

– Я не позволю, Антон Савельич, чтобы моих телят простужали!

– Твоих телят? А ты что за помещица такая, что у тебя – целый двор собственных телят? Они и твои, и мои, и Катеринины, и каждого колхозника одинаково.

Марфа Тихоновна отвернулась, не зная, что сказать.

– Ну, и что ты прибегла, голова? – уже мягче продолжал дед Антон. – Что делить-то? Дело общее. Берем пример с хороших хозяйств, первый опыт делаем. А кто, по-настоящему, этот опыт-то делать должен был? Ты! А приходится это делать вон кому, девчонке! Но ты же хоть не мешай, а ведь ты еще и мешаешь! А все почему? Гордость тебя заела. Делай так, как ты прикажешь. Ан иногда мы находим нужным по-другому делать. Значит, подчиняться нужно. Хочешь управлять – умей подчиняться! А вот этого ты, голова, еще и не умеешь никак.

– Что ж мне… значит, из телятника уходить? – помолчав, спросила Марфа Тихоновна.

– Никуда тебе не уходить. У Катерины восемь телят, а у тебя пятьдесят с лишним. Что ж, тебе работы мало?