Инкуб - Виллард Корд

 - Ты хотел закончить свой рассказ. Я победил. Я слушаю…

 - Вечно вы куда-то торопитесь, месье Ластморт. Но, как честный игрок, - вампир сверкнул глазами, - я вынужден исполнить вашу просьбу.

 - Я не прошу.

 - Неважно! Так вот, как я и сказал, розарий означает приговор, от которого нельзя скрыться. И всего моего исключительного ума не хватило бы на то, чтобы придумать, как обвести вокруг пальца сам Верховный Совет, если бы не случайные связи. – вампир сладко вздохнул, подняв бледные очи, коснувшись накладными ресницами платья вороньих небес, - Во время своей работы на короля я познакомился с одной безмерно аппетитной женщиной – из тех, рядом с которыми понимаешь истинный смысл слова «gourmand»[122]. Была она ведьмой. Причём ведьмой не только великих постельных способностей (и я благодарен ей, что она выглядела лет на двести моложе, чем ей было на самом деле), но и уникальных магических талантов. И к счастью, её очарование мной было столь велико, что я знал (наверняка, как игрок, не привыкший проигрывать), если она способна – она поможет, несмотря на то, что пойдёт против «верхов». И тогда, сразу же, получив «недобрые вести», я спешно отправился к ней. Она жила в небольшом доме у реки Луары, близ города Амбуаз[123], и мне явно не хватало одного «часа молитвы», предоставленного вестником смерти, на то, чтобы добраться до неё. Но, несмотря на это, я приказал приготовить карету и, зашторив плотнее окна, крикнул кучеру гнать со всех ног. Моё счастье, что французы ленивы, и не сразу вышли на охоту. Однако, в тёмной карете-коробке, обречённый на смерть теми, кого я, по сути, никогда не знал, неизбежно развивалось острое чувство страха и паранойи. Каждый раз, когда кто-то проезжал мимо, я вздрагивал. Однажды, даже почувствовал чьё-то зловещее дыхание…

 - Ты доехал до ведьмы, что дальше...

 - Извольте не перебивать, месье Инкуб! – Шарль замахал руками, словно желая отогнать от себя безразличный тон неблагодарного слушателя, - Когда карета остановилась у дома Делирии (ах, это имя до сих пор звучит музыкой в моих воспоминаниях!), она уже ждала меня, издалека почувствовав силу проклятого розария. Вечерело, и я понимал, что мои палачи, – среди которых было немало вампиров, собратьев тех, кого я убил – уже взяли след. Время «молитвы» давно истекло, и единственной надеждой на спасение была моя сексапильная ведьма!

 - Что она сделала?

 - Я же просил не перебивать! Это нелегко, вспомнить в красках то, что было более чем триста лет назад!

 - Я не просил «в красках»…

 - Так всё же просили… - ехидно улыбнулся Шарль, и Инкуб, понимая, что не в силах ускорить рассказ, опустился на стул, отпивая кровавой тоски.

 Страх и ненависть к поражению несли Шарля де Мана на юг к долине реки Луары, где когда-то он был рождён, и теперь жаждал переродиться. Бремя розария будто мешало карете мчаться быстрее, и маркизу казалось, что вот-вот время бессмертия остановится для него всего за несколько чёртовых милей. Но шёпот голодных шакалов был ещё едва слышен, и блистательный Шарль, сражаясь с испугом, верил, что не может проиграть. "Ведь он никогда не проигрывал."

 Старый деревянный дом, склонившийся к сонной реке, словно странник загадок на покое под облачной гривой, встречал пряный закат, вполоборота к маркизу, почти растворяясь в парфюме лавандовых фей. Здесь, среди пыльных рубедо[124], между планов неявных миров, томная ведьма, Делирия, смешивала шартрезы[125], сочетая то с ядом змеи, то с мукой из костей, то с эссенцией пыточных грёз. Единственное наслаждение в жизни она видела в боли. Потому так привлёк её Шарль де Ман, страдавший всегда, как изгой-альбинос, жестокий в любовных соитьях.

 Полуобнажённая, в одном только пеньюаре, сотканном из нитей цианидовых пауков, она смотрела в его глаза – залы призрачных кровопусканий – понимая без слов, что он ждёт от неё. Солнце застывшей смолой утопало в подводном заоблачье, похищая за грани иллюзий в царство луаровых снов два мистических сердца, связанных странной агонией, что сильнее любых, даже самых любовных оков.

 Её смуглая кожа и тело неистовой амазонки покорили маркиза тем, чего никогда не было у него. Её тинистые, заплетённые в косы волосы научили его петь: «О, нимфа!». Её ум был прекрасным соперником; молчаливость – в ответ на феерию слов. Её страсть – словно пламя и лёд – обжигала вдвойне, сотрясая и множа плезиры. И Шарль, игрок, старался не видеться с ней – боясь своего поражения. Но снова во снах, наяву иль в бреду впивал в неё боль – наслаждение.    

 "Мой редкий розарий делирия…"[126]

 - Ты любил её.

 - Нет, что вы, месье Инкуб! Я не мог её любить! Что это за слово вообще такое, а, нимфы? – Калипсо и Эхо рассмеялись вместе с маркизом.

 - Но ты любил.

 - Сейчас это не имеет значения, Гэбриел, – смешливый тон вампира сошёл на нет, - Делирия объяснила мне, что у розария есть душа, которая и заставляет «метку смерти» следовать за тобой везде, привлекая жадных до добычи охотников. А любую душу, как вы знаете, можно выпить.

 - Клыками, в твоём случае. Вот только у розария нет шеи.

 - Верно. Но Делирия, как вы помните, ведьма. Она поглотила душу розария, впитала его в себя. Я заставил её сделать это, ибо не было другого выхода!

 - Ты ведь знаешь, что обманываешь себя…

 - Важно не то, что я знаю, а то, что я жив.

 Шарль де Ман смотрел на Инкуба со злостью, присущей заговорщикам, чью тайну вот-вот готовятся раскрыть. И чёрные шрамы на сердце сжимали его душу, изо всех сил сдерживая бешеный порыв, после которого проявляются боли, не принадлежащие недостойным.

 - Перед смертью, с последней каплей розарической крови на моих губах, Делирия привязала звучание своей души к этому шахматному столу, за которым вы сейчас пьёте моё гостеприимное бренди. Уверен, вы знаете, Гэбриел, что у каждой души есть своё особое звучание. Часто те, кто способен созидать музыку, играют мелодии своих душ, даже не задумываясь об этом. И именно к звучанию конкретной души привязана сила смертельного розария. Эту силу способна отчасти подавить другая душа, как сделала моя ведьма, а после спрятала последние отголоски проклятия в подарке, приготовленном для меня.

 "- Я стану твоей навсегда, поражённой, как ты того и желаешь, но ты обещай мне, что боль, поселившуюся в тебе в этот день, ты всегда будешь сдерживать в сердце, не давая ей воли наружу. Твоя боль – для меня.

 - Мой редкий розарий… Делирия…"

 Шарль де Ман широко улыбался. Положив руку на сердце, он снова играл, как всегда, связанный обещанием "больше никогда не проигрывать". Там, на сердце его вековым шрамом горело клеймо – жгущий розарий затмения…