Инкуб - Виллард Корд

 _________

Монплезир[101]

 _________

 Шахматный час на осенней террасе. Мутные волны о каменный град. Здесь, за границей штормов, царила барочная меланхолия; и запах виноградного бренди гнал прочь воспоминания о былом.

 - Mon plaisir[102], месье Ластморт, приветствовать вас в своём золотистом Версале – промолвил с улыбкой вампир, Шарль де Ман[103].

 - Ещё один француз. Харон, зачем ты привёз меня сюда?

 - Но… Гэб… - Перевозчик, всецело поглощённый бутылкой ароматного бренди, был весьма возмущён подобной реакцией своего друга, - Я тебя вообще-то спас, выловил среди покойников. Куда мне было тебя везти? Сюда – ближе всего.

 - Рассказывай… Знаю я, что тебя сюда заманило – и он усмехнулся, опрокинув бокал, пуская тонкую струйку запёкшейся крови на мраморный стол.

 - Позвольте, но вы у меня в гостях. Пожалуйста, не злоупотребляйте моим гостеприимством, месье Инкуб…

 Шарль хлопнул в ладони, и из дома вышла обнажённая юная нимфа[104]. Учтиво улыбаясь незнакомцам, она убрала со стола и вновь наполнила бокал Гэбриела горячим напитком[105].

 - Попробуйте, очень бодрит! – и в томных, винных глазах блеснула усмешка.

 - Вынужден отказаться, месье Вампир, но мне некогда забываться.

 Шарль де Ман смеялся, наблюдая зловещую улыбку Инкуба. В своей жизни он, прекрасный и распутный, редко встречал кого-то подобного. Поправив пышный белоснежный парик, делавший его похожим на Моцарта, он изобразил на лице притворное удивление, смешанное с унцией страха, и, осторожно роняя слова, воскликнул:

 - Гэбриел, как вы грозны! Именно таким я вас себе и представлял, горемычного Наблюдателя…

 - Poseur…[106]

 Инкуб поднялся и подошёл к парапету, вглядываясь вдаль, туда, где за чёрными тучами скрывался его сумрачный Город. Даже здесь, на другой стороне залива, в беззвучии Петродворца, он слышал зов: крики отчаяния, стоны безумия Санкт-Петербурга. Гэбриел помнил, как в яростной страсти под тенью громады-волны поглотил жизнь, огонь Иоланды: до сих пор, он бился внутри, испаряясь на коже, пульсируя в ритме горящего танго – не в силах понять, что померкла душа, иссушённая демоном… любви? В тот момент на краю бурлящей стрелы, у самой кромки воды под оркестр Пьяцоллы[107] ему казалось, что в мгновении страсти Иоланда любила его – но играла с огнём…

 - Месье Инкубу не нравится компания Вампира, как я погляжу! – Шарль откинулся на спинку кресла, манерно забросив ногу на ногу, развлекаясь одним только видом потрёпанного Наблюдателя в рваном промокшем плаще, - Чем обязан подобной неприязни? Или вы, Гэбриел, считаете, что сами куда более чисты, чем тот, кто пьёт… кровь? – и звонкий хохот наполнил террасу, - Однако, разница меж нами лишь в том, что нам нужно, чтобы жить. Ведь вы тоже пленник своего голода. И я даже слышу, как где-то внутри вас всё ещё шепчет, тлеет чужая душа…

 Но Гэбриел не слушал вампира. Его мысли были там, в Городе, где жертвой Скарамуша пала Коломбина, ценой жизни укротив безумие – чуму, которой он поддался и почти отдался в её власть. Покачав головой, он вздохнул, вдыхая дуновения ветра, и, повернувшись к Харону, промолвил:

 - Нам пора собираться. Мы и так задержались… в гостях.

 Но Шарль де Ман, всё это время говоривший о чём-то, вдруг осознав сквозь стену своего самолюбия, что его не замечают, напомнил о себе – изворотливом игроке, искушённом в опасных интригах.

 - Как, Гэбриел, уже уходите? Вы ничего не забыли?

 В его руках ласкалась скрипка – та самая, что Инкуб всегда носил с собой в поле плаща – словно герой Достоевского[108], трепетно прячущий орудие убийства.

 - Почему она у тебя? – оскалился Наблюдатель, приближаясь к вампиру.

 - Правильный вопрос – зачем. К тому же, вы снова грозны, а я предупреждал о мере своего гостеприимства.

 Новый хлопок – и на пути Инкуба появились две нимфы. Одна из них, тихая, бледная, с пучком болотистых кос, уже являлась на террасе. Другая – смуглая, одетая в алые водопады, изящная кошка, смеясь, послала Гэбриелу воздушный поцелуй. И обе они были больше, чем просто нагие, бесстыдные леди, не обделённые плотской, магической красотой.

 - Позвольте мне познакомить вас, месье Инкуб, с моими дочерьми, - вновь заговорил Шарль, особенно смакуя на языке последнее слово, - Как вы, я полагаю, уже догадались, они мне не просто дочери, но ещё и любовницы. Мои самые близкие и дорогие: Калипсо и Эхо. Моя семья… Нет, конечно, есть и другие, если вам интересно…

 - Я понял тебя. Что тебе нужно?

 - Видите ли, это редкий инструмент. А я коллекционирую редкости. Однако, уважая её владельца, - и он пробежал рукой в шелковистых манжетах по изящной талии скрипки, - я предлагаю игру. Партия в шахматы. Но по моим правилам. Привычные шахматы меня давно начали утомлять…

 - Весь этот твой притворный Версаль, застланный искусственными облаками, скрывающими твой жалкий вид от солнца, заполненный множеством трупов, что ты оживил, не оставляет мне иного выбора, как согласиться. Хоть даже тогда я не уверен в том, что ты способен признать поражение.

 - Дело в том, месье Ластморт, что я никогда не проигрываю. Но уверяю вас, если моё поражение возможно, я буду вынужден его признать. Ведь это редкость – одна на миллион. А я, как вы помните, коллекционирую редкости…

 Шарль де Ман был родом из одного небольшого городка в долине реки Луары[109]. Но, несмотря на то, что не обладал громкими титулами (по сути, он даже не был дворянином), очень скоро стал едва ли не самой важной фигурой в Париже. Тогда за фасадом монархических перстов продолжалась пора инквизиции, и бессердечный юноша, похожий на ангела, с тонкими почти девичьими чертами лица и нежной бледно-розовой кожей, сам пришёл ко двору короля, заявив, что хочет охотиться на неверных. Невысокий и утончённый, он открыто смотрел на тех, кто смеялся над ним, вызывая к ответу за фарс кровью призрачного взгляда. Придворные короля сказали ему тогда:

 - Хоть альбиносы[110] считаются еретиками[111], король позволяет тебе уйти в знак благоволения твоей бесстрашной натуре, не побоявшейся появиться здесь.

 Но Шарль де Ман лишь усмехнулся, поправляя парик, и предложил игру, ставя на кон свою жизнь. Он знал, что король, четырнадцатый Людовик, привык во всём быть первым и главным, и очень любил выигрывать. Вдобавок, обожал казни, отчего игра с молодым альбиносом выглядела ещё более привлекательной.