Инкуб - Виллард Корд

 И он с силой сжимал, раздирал, разбивал на осколки лицо, казавшееся чужим: свою похоть, голод и гнев – своё отражение.

 - Это всего лишь зеркало, Гэбриел…

 - Но в нём – не всего лишь я…

 Данте улыбнулся, чуть покачав головой. Здесь, в «Церкви Любви», La Pieta', он был хозяином и покровителем всех эмоций, чувств, соблазнов и страстей, кроме тех, что испытывал молодой человек, так сильно и глубоко заинтересовавший его своим безумным огнём, пожаром, казалось, исходившим из самого сердца.

 Они повстречались случайно. Старый дож и прославленный донжуан, Данте возвращался в свой изысканный храм от одной из прекрасных любовниц, когда обратил внимание на два силуэта на Мосте Вздохов, едва различимых в вязких вечерних сумерках. Будучи особо любопытным в вопросах беспорядочных связей, он решил подойти поближе, надеясь подсмотреть что-то интересное, и не ошибся. Впрочем, первой мыслью, посетившей его голову, было – уйти прочь, не вмешиваясь в дела двух тайных уличных любовников; но тогда, вдруг, он услышал женские всхлипы. Насилие? – подумал дож, и тут же, будучи человеком чести и рыцарем в илистых пучинах души, покинул своё укрытие и побежал к мосту, крича, чтобы тот, кто бы там ни был, оставил в покое сеньору. Мужчина на мосту, по всей видимости, не ожидал такого поворота событий, и, отпустив девушку, прислонился к перилам, с тоской наблюдая, как она убегает прочь, исчезая в узких переулках между домами.

 Данте нашёл его слабым и безжизненным, сидящим на холодном мосту. Бледный, темноволосый красавец, сразу покорил сердце дожа, влюблённого во всё прекрасное, и он готов был поспорить, что всё ранее ему привиделось, ибо не верил в то, что красота способна совершать зло.

 Яркий, мужественный профиль, чувственные губы, волевой подбородок и глубокие тёмные глаза с выразительными надбровными дугами – всё обаяло и привлекало в таинственном незнакомце. И Данте почти ругал себя, что помешал ему подарить наслаждение той беглянке, ведь неизвестно, когда ещё ей повезёт повстречаться с таким… существом. Он не мог назвать его человеком. Было что-то внутри его тела, в самой душе, что столь ярко, пламенно контрастировало с лунного цвета кожей, что делало его божественным, сверхъестественным, неземным. Данте даже показалось, что по вздувшимся венам ослабленного существа пролетает множество маленьких искорок, ищущих выход наружу, стремящихся освободить неведомую силу, живущую внутри него.

 Тогда, под пастельной луной в одиночестве тусклых огней старый дож помешал Инкубу убить… и отнёс к себе, в «Церковь Любви», сделав своей правой рукой и помощником, открыв для него новый мир игр духа и плоти.

 Всегда, неизменно, глядя на Гэбриела, Данте чувствовал – он не такой как все. Но и сам дож отличался от многих. Под прикрытием церкви он содержал элитный дом утех, в котором проводил свой досуг весь свет Венеции. Он сам учил, превращал девочек из «Приюта Отверженных» в искусниц ласк и грешниц страсти. А боль лечил музыкой, приучая своих учениц играть на всевозможных музыкальных инструментах в промежутках между обслуживанием посетителей церкви.

 Среди множества красивых и подающих надежды юных «суккубов» (так он их называл) дож выбирал шесть лучших, которые становились музами «Церкви Любви». И они носили имена его любимых инструментов: лира, флейта, мандолина, туба, виола, скрипка. Дирижёром же своего личного камерного оркестра он назначил Аполлона – Гэбриела, решив, что только музыка способна успокоить пламя, переполнявшее его протеже.

 Но, как ни пытался Данте научить Гэбриела любить своё отражение, все попытки заканчивались неудачей.

 Сам дож был без ума от зеркал. Он говорил:

 - Они меня молодят. Сам я прекрасно понимаю, что уже не так молод и хорош как ты, Гэбриел. У меня болят ноги и спина, да и в постели уже далеко не тигр, но возможность видеть себя, смотреть на своё отражение, позволяет мне всегда придумать себя молодым. Я вспоминаю, каким был, и именно таким собой любуюсь в зеркале, окруженный прекрасными музами «Церкви Любви».

 - Не проще ли было нарисовать портрет?

 - Понимаешь… это не совсем то. Портрет – он неживой. Он не ответит мне, если пошевелю рукой, поведу бровью. К тому же, в своей жизни я не встретил мастера, который был бы способен действительно передать душу, сущность объекта своего вдохновения. Возможно, тебе повезёт...

 - Неважно. В твоей церкви слишком много зеркал. Я буду жить в музыкальном зале, среди других, более близких и дорогих мне отражений. Там, где я смогу слышать, но не видеть себя.

 - Эх, Гэбриел. Ты так красив, но не хочешь смотреть.

 - Ты бы тоже не хотел, если б знал, что я вижу.

 - Но ты не расскажешь, увы.

 Скрипка стала любимицей Гэбриела. Данте нравилось слушать, как струится музыка страсти, исполняемая его протеже. Мелодии гипнотизировали, пронизывали кожу, наполняя тело обжигающей лавой – эйфорией, в экстатическом танце которой эпилептически вздрагивали хрупкие кристаллики душ, собравшихся под сводами церкви. И всё вокруг напоминало жерло древнего вулкана: его стены из магмы вибрировали, отзываясь в экстазе на шёпоты, стоны и крики истерики струн; и, казалось, вот-вот пробудится великий огонь, что растопит зеркальные комнаты – чрева соблазнов… но стихала мелодия, умирая в объятьях любви, и вулкан засыпал вновь, урча и глотая рассветы. До какой-то поры…

 Данте боготворил Гэбриела и его музыку. «Истинная страсть» - так он её называл. Всё больше людей приходило в Церковь Любви, в городе слагались легенды о «мистическом голосе», «возбуждающем звуке» La Pieta, и дож радовался такому успеху. Пока не начал замечать, что девушки – цветы любви, прекрасные «суккубы» - резко подурнели, и их здоровье сильно ухудшилось, словно виной тому была неизвестная, загадочная лихорадка или даже чума.

 Всё меньше людей посещало La Pieta, а маленьких девочек в сиротских приютах стали пугать рассказами о «музыке страсти», покоряющей, подчиняющей себе и сжигающей дотла. Данте искал себе новых учениц, но ему отказывались помогать, а чаще избегали, множа слухи о том, что он заключил сделку с дьяволом.

 - Дьявол требует жертв. Его плата – юные девушки, которых он соблазняет и развращает, изменяя до неузнаваемости. Недавно я видела одну из них! Бедняжка сбежала из церкви, но уже было слишком поздно. Вся высохшая, онемевшая, почти глухая, она была едва тёплой, когда гондольер подвёз меня к пристани. Костлявой рукой она схватила меня за ногу – этот живой труп – и посмотрела в глаза. Сколько боли в них было… Но кроме боли – этот странный огонь, адское пламя, которым дьявол их всех и заражает. Тогда я испугалась и закричала! А вдруг сама заражусь этой проклятой чумой! Слава Богу, гондольер разбил ей череп веслом. А ведь ещё мгновенье, и я сама могла стать жертвой этой чёртовой «музыки страсти»!