Полигон - Алексей Федоров

— Как ты думаешь, ему понравится? — Даже шепот у отца получался громким. Он так и остался в памяти Володи — огромным, сильным и добрым, всегда веселым и шумным человеком. Мать выпрямилась и подошла к Володе.

— Утром увидим. Надеюсь, мы удачный подарок выбрали. — Мама осторожно укрыла Володю одеялом, которое он скинул во сне, и коснулась губами лба сына. Ребенок изо всех сил делал вид, что спит. Проснуться в такой момент ему казалось предательством. Пусть он еще и слова-то такого не знал, интуиция часто заменяет детям опыт.

— Не мы, а Дед Мороз! — весело прошептал отец. — Пойдем, не буди его…

Дверь за родителями закрылась, и они стали разговаривать в полный голос.

— А что он просил, когда вы письмо Деду Морозу писали?

— Он не просил подарков. Он просил, чтобы у всех нас все всегда было хорошо. — Отец помедлил, но так и не нашел, что на это ответить. Только вздохнул.

— Да, как же здорово быть ребенком… Чтобы произошло чудо, нужно просто верить в него. Когда мы вырастаем, верить уже гораздо сложнее. А ты до какого возраста в Деда Мороза верила?

— Я верила почти до одиннадцати лет. А потом мне подружка все объяснила, но я сначала не поверила, даже за волосы ее оттаскала… Глупо, конечно. А еще я любила сказки, которые кончались словами «Жили долго и счастливо». Ты идешь?

— Иду! — И за стеной послышался шепот, смешки, быстрое дыхание, а спустя несколько минут ритмично заскрипела кровать.

Отец с матерью любили друг друга, а за закрытой дверью беззвучно плакал в подушку их сын, лишь худенькие плечи под одеялом вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Ребенок оплакивал поруганную сказку, которой уже никогда не воскреснуть. Горько было еще и от того, что самые дорогие на свете люди, которым Вова всегда верил безоглядно, оказались обманщиками.

Жить долго и счастливо им было не суждено. Летом того же года отец погиб в автокатастрофе по вине пьяного водителя «КамАЗа», раскатавшего его машину по асфальту площади Смирнова. Мать пережила его всего на пару лет, сгорев за считанные месяцы от рака. Умерла она в девятый день рождения Володи.

…Ему хотелось заорать, придушить кого-нибудь голыми руками, сровнять с землей к чертям собачьим весь этот лес вместе с потусторонней силой, затаившейся в нем. Ища хоть что-нибудь, за что можно зацепиться, чтобы остаться в реальности, Володя потянул из кобуры пистолет. Оружие было вполне реальным, и пускай на стали играл страшный багровый отсвет луны, тяжесть в руке была вполне привычной и давала чувство пусть иллюзорной, но уверенности. Его манипуляций никто не видел — чувствуя, что перестает себя контролировать, он от греха отошел за палатки. Но когда Володя только начал чувствовать, что держит себя в руках, вдруг за его спиной затрещали кусты — кто-то или что-то пыталось ворваться в лагерь. Реакция тренированного тела опередила мысль — Володя даже не успел ничего сообразить. Он просто осознал себя стоящим на колене в нескольких метрах от прежнего места лицом к темноте, сжимающим в руке дымящийся пистолет.

Первая гильза уже упала в траву, вторая все еще летела, переворачиваясь и ловя блестящими боками отсветы огня. А сквозь ветки уже проламывалось, падая на землю, то, что секунду назад было Степой. Фонарик, вылетевший из его руки, сделал кульбит в воздухе и упал рядом, бросая на труп сноп белого холодного света.

Он все еще целился в упавшего, хотя уже чувствовал, что человек больше не встанет. Остаточный автоматизм — пистолет сам держал под контролем распростертое лицом вниз тело, а все органы чувств уже искали новую цель — как луч радара, прошивающий насквозь и чернильную тьму, и притаившийся в ней лес.

К ним бежали люди — без криков, без ненужных вопросов, словно выстрелы были заранее условленным сигналом для общего сбора. Ночь больше не таила никого под своим плащом, единственным, кто отважился бродить под ее покровом, был мертвец, лежавший перед охранником. Теперь в этом убедились и Володя, и его «ПМ». Но хотя охранник мог бы поклясться, что во тьме нет больше никого, он не мог отделаться от ощущения чьего-то взгляда, казалось, пронзающего его рентгеном.

На него смотрела сама ночь.

Первым к телу Степы успел Костя. Он перевернул тело и отпрянул, узнавая. Толпа замкнула их в кольцо, нижнюю дугу которого образовали кусты. Совсем близко к стене — ощутил вдруг Сергей всей поверхностью тела. Слишком близко. Он даже почти услышал, как бегут трещины по невидимому стеклу, разделяющему лагерь и тонны нефтяной мглы, рвущейся к людям, жаждущей все новой крови, новых эмоций для своей подпитки. Какого черта вампиров рисуют похожими на людей? Вот горстка уцелевших, пока еще не сошедших с ума, окруженных со всех сторон одним-единственным вампиром.

Костя упал на колени рядом с другом. Степа не отозвался, когда Костя попытался его разбудить — по крайней мере со стороны это выглядело именно так. И никто, даже стоящий совсем рядом Виктор, не сделал и попытки прикоснуться к телу, помочь Косте… Лишь подступили ближе. Люди образовали живой коридор, в другом конце которого стоял убийца, отрешенно глядя на картину оборванной им дружбы, так и не убрав оружие в кобуру. Сергей, глядя на Костю, испытывал странное, болезненное любопытство — а что дальше? Именно любопытство, не сопереживание, не жалость.

— Степа, Степ, ну что же ты?.. Ну вставай давай, хватит дурить… — Ползая на коленях, Костя пытался поднять друга, заставить его сесть, но мертвец был непослушен, тело, лишенное жизни, валилось набок, голова безвольно моталась… Лежащий на земле фонарь равнодушно освещал их, и по истерзанным ветвям плыли тени Кости и Степы. Ольга всхлипнула и спрятала лицо на груди Паши.

Ребята из «Бирнама», раздвинув толпу, вышли вперед и подняли тело друга — еще одного друга, ушедшего сегодня, — на плечи. Остальные расступились, давая дорогу траурной процессии. Костя так и остался стоять на коленях, с потухшим взором, в живом коридоре.

Виктор вышел на середину неширокого пространства, похлопав Костю по плечу, и зашагал к Володе. По мере их сближения, словно предчувствуя, люди расступались. Проходя мимо фонаря, Виктор поднял его, выключил и отдал в чьи-то руки.

Он остановился, не доходя до охранника пары метров.

— Сдай оружие!

Володя вздрогнул, словно очнулся от сна. Немного удивленно и, кажется, даже испуганно взглянул на Виктора и, мотнув отрицательно головой, отвел руку с оружием за спину. Словно проглянул на мгновение со дна его глаз маленький Вова, чья душа уже второй десяток лет гнила в земле, закопанная в землю между двух взрослых гробов.

Его детство ушло вместе с матерью. Точно так же Вова стоял перед старшими ребятами, в первую же его детдомовскую ночь собравшимися, чтобы «прописать» его на новом месте жительства. Позор и унижение той ночи Володя помнил до сих пор. Нет уж, теперь он в состоянии постоять за себя. Такого не повторится.