Книга масок - Реми Гурмон

В последний год Кан, покинув «Vogue», своею полезною догматикою заменил приятный скептицизм Визевы. В январе 1889 года «Revue Indépendante» перешла в другие руки и, теряя с каждым годом свой аристократический характер, стала медленно падать.

Будучи единственным журналом искусства в течение двух лет, «Revue Indépendante» имела чрезвычайно важное значение. Журнал стоял на страже святыни искусства, был наследником всех изданий, открывавших свои страницы для достойной признания литературы. Эти издания сменяли друг друга на протяжении полувека: «Revue Française»[161], «Revue Fantaisiste»[162], «Revue de Lettres et des Arts»[163], «Monde Nouveau»[164], «République des Lettres»[165].

Эти два года отличались большою плодовитостью. До сих пор еще чувствуется их благотворное влияние. Приняв на себя обзор литературы в эпоху упадка натурализма, Дюжарден повел ее двумя путями, которые несколько позднее должны были встретиться: к Ибсену, с одной стороны, к французскому символизму, с другой. Вся эта эволюция ясна. Она двигалась вперед довольно быстро (этому способствовал уже Дэз Эссент) – от точного к неточному, от грубого к нежному, от репса к плюшу, от фактов к идеям, от живописи к музыке. Вместе с «Vogue», «Revue Indépendante» исправила немало душ, исковерканных воспитанием, определила немало призваний, раскрыла немало глаз, ослепленных грязью натурализма.

В эту эпоху Дюжардена очень волновала музыка, точнее говоря, Вагнер. Он основал «La Revue Wagné-rienne»[166]. Влияние журнала было не обширно, но глубоко. Такие издания, посвященные специальным вопросам, чрезвычайно полезны. Избранная публика охотно допускает дебаты, интересные для посвященных, равно как и выражения откровенного восторга. Своей убежденной критикой и своею настоящею литературностью журнал создал во Франции серьезное, почти религиозное вагнерианство. Казалось, был найден живой синтез искусства – и это продолжалось десять лет. Затем Дюжарден стал предостерегать публику, опасаясь, что культ гения превратится у нее в слепое обожание. Его статья о байрейтских представлениях в 1896 году, а также первый № «Revue Wagnérienne», составляют дату в истории вагнерианства. Вот основное положение Дюжардена: «не становится ли искусство тем возвышеннее, чем меньше оно требует посторонней помощи?» Идея Вагнера, истолковываемая на сцене при помощи актеров, декораций и костюмов, не может дать впечатления абсолютного и цельного искусства. Это только внешнее овеществление художественного замысла. Вагнеровская драма в том виде, как она задумана, – «невозможна». Дюжарден открыл и тут же приостановил пропаганду идей Вагнера.

Среди этой многообразной деятельности, даже в минуту агитации за Вагнера, Дюжарден не забывал и самого себя. Он писал сказки, поэмы, сочинил роман и драматическую трилогию: «La Légende d'Antonia»[167].

«Однажды, когда я рассматривал в альбоме неясный портрет молодой девушки, кто-то прошел мимо и назвал ее имя…

Я узнал вас. Я стал мечтать о вас».

Так начинается поэма, написанная в честь женщины, образ которой рожден мечтою. Этот «очаровательный образ» – воспоминание, видение – встречаешь у него на многих других страницах, где он является символом идеального, символом невозможного. Поэмы, вышедшие из-под пера Дюжардена, в лениво размеренной прозе, очень нежны и отличаются необыкновенной чистотой тона. И всегда в последних строках неизменно выступает Антония, увлекая поэта к недостижимой любви. Но женщины, истинные женщины, с настоящею плотью, в настоящих платьях, ненавидят эту незнакомку, это чудесное облако, которое стоит между их красотой и глазами пастушка. Пастушка говорит: «… Мы знаем хорошо, лживый пастух, что мы для тебя лишь случай, нечто обыденное, повод. Ты нас не любишь. Та, которую ты любишь, царит в небесах твоего духа, который вознесся над нами высоко. О, мы теперь понимаем, как ты непостоянен, как смел и как жесток! Той единственной, которую ты любишь, среди нас нет! Где живет она? На снеговых вершинах? По ту сторону моря? На луне? Явилась она из преисподней, с неба? Кто она: женщина, ангел, зверь? Та, которую ты любишь, химера! Ах, мы только помогаем тебе убивать время, утешаться и ждать! Я похожа на твою Антонию – вот почему ты хочешь меня! У меня ее волосы, у моей соседки ее голос… А вечером другая женщина будет олицетворять для тебя другую деталь твоей мечты… Да, мы знаем хорошо, что в глубине безумной души ты презираешь нас. Откажись от мечтаний, человек! Будь мужем, и ты узнаешь, как постоянна женщина в любви.

Откажись от неба! Мы земные и не можем принадлежать рыцарю лебедя».

Не правда ли, как психологически правильно, как верно передана – короткими, простыми, чеканными фразами – тайная мечта женщины поработить мужчину, оставаясь в то же время его рабой. Поэзия Дюжардена, как и его проза, всегда полна ума, разума, спокойствия. Если у него встречаются уклонения от общепринятой манеры выражаться и несколько смелые синтаксические новшества, то мысль его всегда верна, логична и мудра. Прочтите вторую его интермедию: «Pour la Vierge du Roc ardent»[168]. В нескольких строфах, с монотонными, выцветшими рифмами, поэт передает нам всю жизнь и все мечты молодой девушки. Это entrée[169] целого балета. Молодые девушки, живые цветы в газовых туниках, выступают на авансцену.

Цветы, из почвы произрастающие,В родной траве и ручейках себя скрывающие,Цветы, ничем свои стебли не пятнающие,Лишь солнце греет нас, себя склоняющее,На лоне матери мы сон внушающие,В листах и купах расцветающие,До срока иногда мы увядающие,До срока иногда коснется нас рука срывающая,Жалеем тех, кого сожгла заря пылающая.О, сохрани нас у себя, земля скрывающая!

Они без страха думают о том, что сейчас придет садовник:

Садовник в полдень нас сорвет,Он в праздник радостно придет;Он в полдень чашечки сомнет,И смятыми нас унесет.

После этой покорности – крик радости.

Ах, сладко будет нанесеньеНа наши стебли пораненья!

О ты, блаженное внушенье,Из тела душ освобожденье,

И ликованье, и мученьеБожественного пораненья!

Затем – ожидание, нетерпение. Наконец, дары любви.

Пусть тот, кто к нам придет,Победитель, к беспощадному и нежному полупринадлежащий,Пусть он возьмет нас руками супруга.

Эта маленькая поэма прелестна. В ней попадаются ошибки, нарушающие общую ее гармонию, попадаются грубые стихи, особенно в той длинной веренице, из которой мы ничего не цитировали. Но это объясняется тем, что Дюжарден никогда не жертвует ясностью мысли, на что другие поэты решаются очень легко. Еще одно замечание, из которого будет видно, что музыка и поэзия вещи очень различные. Отличный музыкант, Дюжарден не переносит в свои стихи почти ничего из своего музыкального таланта. Эффекты, которых он ищет и которые всегда находит, не принадлежат ни ритму, ни гармонии. Это художник-живописец par excellence[170]. Воображение у него главным образом зрительное, не слуховое. Он видит, рисует, компонует и покрывает красками свои наброски с натуры.