Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея - Михаил Богословский

У Вердена немцы, видимо, принуждены прекратить свою попытку. У всех отлегло от сердца, хотя все же может быть еще надо ждать новых ударов. А наши государственные кухарки в Думе продолжают свою бесконечную перебранку по поводу сметы министерства внутренних дел, не говоря при этом ни слова о самой смете, но выливая друг на друга целые ведра самых грязных помоев. Это есть борьба за власть, ведомая политиканами «блока». Существующая власть оплевывается, называется не иначе как преступной, смешивается с грязью. И это во время войны, когда нужно поддерживать ту власть, какая есть, лишь бы она была сильна и деятельна. Грустно за политический смысл наших представителей. А уже в особенности пошлы все эти слова «об обновлении», тысячу тысяч раз повторяемые без всякого реального содержания.

6 марта. Воскресенье. Читал книгу А. И. Покровского, отзыв о которой будет слушаться в Совете Академии завтра. Некоторые ее главы написаны очень живо и интересно, так что чтение доставляло мне большое удовольствие. По обыкновению, впрочем, большинства академических писателей объем этого сочинения тоже довольно раздут; можно бы излагать и покороче. После завтрака заходил к Савину за двумя томами приложений к книге Зайончковского83, взятыми им из университетской библиотеки. Беседовали о диспуте Егорова и о военных наших делах. Жена его84 жаловалась на нелепые придирки цензуры. Ее музыкальная школа должна давать публичный концерт в зале консерватории; но цензура не позволяет в программе называть Шумана, Моцарта и т. д. Дико. Их музыка интернациональна; это – сокровище всего человечества. Впрочем, она же рассказывала, что и у немцев запрещают называть Чайковского, а надо было его переименовывать в Теемана85. Вечером у нас были В. А. Михайловский, Сергей Константинович [Богоявленский] и Холи. Нам удалось достать 4 бутылки Хамовнического пива, для того гости и были позваны. Мы выпили эти бутылки с величайшим наслаждением.

7 марта. Понедельник. Чтобы приехать к началу заседания Совета Академии к 11 часам, я встал очень рано, в половине седьмого утра. Однако трамваи ходили уже весьма полные. На вокзале я встретился с проф. П. П. Соколовым, и с ним вместе сели в вагон. Говорить о предстоящем мы не могли, т. к. в других купе сидели другие профессора Академии: Алмазов и Гумилевский – и первый должен был быть героем дня. Поэтому П. П. [Соколов] лег и заснул, а я погрузился в чтение кандидатского сочинения некоей курсистки об удельном княжестве. В 11 часов я был уже в квартире ректора [епископа Волоколамского Феодора (Поздеевского)], и началось заседание. Произошло столкновение из-за премии митрополита Макария. Я представлял на эту премию только что вышедшую книгу Лысогорского о Единоверии на Дону, печатание которой обошлось ему около 1 000 рублей на свои средства, и типография требует с него уплаты. Н. Л. Туницкий представил на ту же премию труд также доцента В. П. Виноградова – несколько его статей, соединенных в одну брошюру. Эти представления были сделаны еще в январском заседании, и хотя мне такая конкуренция была не особенно приятна и прямо досадна, однако я с ней примирился ввиду указания на прежние случаи дележа премий между двумя соискателями и так и сказал Лысогорскому. Однако в Совете раздались голоса, что справедливее будет отдать всю сумму (и всего-то 482 руб.) Лысогорскому, в возмещение хотя части его расходов. Тогда я счел своим долгом всецело поддерживать своего кандидата. Было продолжительное словесное состязание, читалось положение о премии, и прочтены были опять наши отзывы. За Виноградова говорили Туницкий и особенно С. И. Смирнов, справедливо указавший, что бедственному положению Лысогорского лучше бы всего помочь проведением его в экстраординарные профессора на имеющееся уже долгое время свободное место. Это было резонно; но раз он не профессор, помочь ему надо было хоть премией. Мне пришлось голосовать против моих друзей Смирнова и Попова, и мой кандидат получил большинство в 3 или 4 голоса и, таким образом, премия была признана за ним.

Затем читался отзыв о диссертации Покровского, представленный юным доцентом Протасовым. Отзыв распадался на две части: в первой составитель его бичевал автора диссертации за недостатки, во второй восхвалял его за достоинства, причем в значительной степени то, что в первой части считалось за недостатки, во второй оказывались достоинствами. Ровно в 1 час чтение 1-го отзыва кончилось и началось чтение второго самим его автором А. И. Алмазовым. Он начал с весьма невразумительных вещей, доказывая, что книга Покровского написана не по каноническому праву, а по церковной истории. По каноническому праву надо было писать, оказывается, систематически: т. е. время собора, состав, кто созвал, деятельность, заключения, обнародование заключений и т. д., а не хронологически. При этом вычислялось, что в диссертации 400 с чем-то страниц исторических, а столько-то канонических и т. д. Изложение этой схоластической мысленки заняло, однако, целый час. Объявлен был перерыв для обеда и выяснилось, что прочтена была всего еще часть одной тетради, а предстояло еще прочесть 3 или 4 таких тетради; ректор заявлял, что чтение их займет часа 3–4, и хотел было назначить возобновление заседания в 7 час. вечера; но живущие в Москве, надеясь возвратиться вечером домой, попросили назначить заседание раньше, и оно было назначено в 31/2 ч. Я обедал с П. П. Соколовым в его номере в старой гостинице и, сообразив толщину показанных тетрадей отзыва, а также и что будут прения и что мне с последним поездом в 8 ч. 16' вечера уехать не удастся, попросил оставить за мной номер, тем более что мой номер 12-й был как раз свободен. Устроившись в нем, отправился в Академию. Заседание в 31/2 часа возобновилось, и Алмазов опять начал чтение бесконечных тетрадей. Читал он крайне быстро, волнуясь, ожесточаясь, повышая иногда голос и выхлебывая стакан за стаканом воды. Прошел час, прошел другой, он все читает и читает с такими же выкриками. Критика заключилась в изложении главы за главой этой обширной книги и в переворачивании изложенного при помощи риторических вопросов: «Позволительно спросить А. И. Покровского, что означает эта тирада» или «после этого спросим себя, доказана ли А. И. Покровским эта мысль?». Следить становилось трудно. Подали чай, несколько освеживший силы. Алмазов все читает и читает, и только еще быстрее. День стал склоняться к вечеру. Подали чтецу две свечи. Часы отбивали часы и получасы, и эти промежутки стали мелькать как-то удивительно быстро, а он все читает и читает. Подали второй чай; я почувствовал голод и с жадностью съел две баранки. Ректор принес пакет карамелек от Абрикосова86 и стал ими угощать, а чтение все продолжается и продолжается. Началось что-то кошмарное; все сидят бледные, с усталыми осовелыми лицами, сам лектор уже как-то шамкает, иные слова произносит беззвучно, но все читает, читает и читает. К концу он пришел в какой-то раж, увидел в перечислении имен академических профессоров сервилизм Покровского, и наконец, уже прямо неистово вопя, при догорающих свечах в одиннадцатом часу после 8-часового чтения кончил отказом Покровскому в степени. Я думал, что он тут же и скончается, потому что он вообще жаловался на сердце, но нет, остался жив. Произошла пауза и после нее довольно бессвязный обмен мнений. Начала робкая душа С. С. Глаголев словами: «А. И. [Покровский] ведь как пишет! Ведь он и книгу пишет, как летучую статью». Его прервал С. И. Смирнов, указавший, что раз он, Глаголев голосовал за книгу Арсеньева87, недобросовестную компиляцию, так теперь этим самым обязан признать и эту книгу. Вообще началось с личных взаимных уколов. Более спокойно говорил И. В. Попов, доказывая, что источники для соборов первых трех веков так скудны, что единства в их толковании быть не может и поэтому вполне допустимы различные мнения. Говорили еще и другие, между прочим, и я. Я указал, что раз книга касается такого юридического института, как соборы, так она вполне может считаться исследованием историкоюридическим, и сослался на пример нашей литературы о земских соборах. Ректор торопил с голосованием. Инспектор архимандрит Иларион сказал, что в первой части книги много недостатков, но во второй со времени Киприановских соборов88 – он был приятно удивлен широтой размаха и большей основательностью и поэтому будет голосовать за присуждение докторской степени, несмотря на недостатки, потому что эта степень за последнее время крайне унижена. Это была пилюля по адресу ректора и тех наших сервилистов, которые весной подносили степень митрополиту Владимиру. Итак, были не прения – а большие личные перебранки. При голосовании Покровский получил 9 «за» и 8 «против». Ректор заявил, что он подаст особое мнение, что книга может быть опасна, так как в ней проводится мысль об участии мирян на соборах, «мысль, за которую ухватятся в Государственной думе и в демократических кругах», и закончил эту рацею словами: «Может быть, и кто из членов присоединится к этому мнению?», на что поп Гумилевский с поспешной готовностью откликнулся: «Я».