Дневники. 1913–1919: Из собрания Государственного Исторического музея - Михаил Богословский

19 февраля. Пятница. День проведен так же, как и вчера. Все утро над Петром, затем прогулка с Миней туда же, к Девичьему монастырю. Погода такая же дивная, морозная, ясная, бодрящая. По возвращении книга Зайочковского. Вечером опять прогулка.

Есть тысячи причин умереть, и эти причины грозят на каждом шагу такому хрупкому составу, как человеческий организм, и все-таки почему-то живешь. Почему это?

20 февраля. Суббота. День проведен так же производительно, как и предыдущий и вообще как вся масленица. Я рано ложусь, рано встаю, утро за работой над Петром, вечер за книгой Зайончковского. Вот если бы такою жизнью пожить продолжительное время, можно бы кое-что и сделать! В 3 часа мы втроем отправились на большую прогулку и наслаждались чистым воздухом у Девичьего монастыря.

Передо мной на письменном столе поставлен календарь. Каждый день листочек перекладывается на нем с правой стороны на левую. По мере того как левая пачка листов утолщается, правая делается тоньше. В календаре 366 листков на нынешний год. Где-нибудь есть, может быть, листовой календарь и всей жизни: число дней-листков в нем – определенная цифра, и также, по мере откладывания прошедших дней, правая пачка уменьшается и может быть и очень уж не толста.

21 февраля. Воскресенье. Бой у Вердена, затихший было, возобновился и опять вызывает тревогу за исход. Опять утром с жадностью бросаешься на газеты. Был у Ст. Ф. Фортунатова, в первый раз за текущий сезон. Нашел обычную его компанию. Оказывается, Савин предлагал его в члены Исторического общества, не переговорив предварительно с ним; он был очень изумлен, получив повестку, и членом общества быть вовсе не желает. Удивительно бестактно со стороны Савина, который не мог не знать, что С. Ф. Фортунатов когда-то был членом этого общества и затем ушел из него, и, следовательно, уже с ним-то надо было непременно переговорить. Итак, Савин предложил двух ушедших: Фортунатова, ушедшего из Общества в члены Общества, и Виноградова, ушедшего из Университета67, в почетные члены Университета. Первое предложение закончилось скандалом, посмотрим, как кончится второе. Остальной разговор касался Высших женских курсов; упомянут был и неизбежный «Дайси»68.

Вечером у нас были Богоявленские и Холи. Миня написал на отдельных карточках слова «Милости просим кушать» и раздавал каждому, делая все это с необыкновенной серьезностью. Много в нем радушия и, насколько это возможно в его возрасте, гостеприимства.

22 февраля. Понедельник. Поработав утром над Петром, заходил после завтрака в Архив МИД, где беседовал со всей компанией архивцев. Сделал некоторые разведки о том, что можно там найти для юных лет Петра. Оттуда возвращался кружным путем, проводив С. К. Богоявленского. Придя домой, узнал, что ко мне звонил Д. Н. Егоров, и оказалось, что он зовет меня обедать по случаю дня рождения моего крестника Андрюши. Мы отлично пообедали и выпили вина из того запаса, который он заготовил для угощения после диспута. Речь касалась предстоящего диспута, Исторического общества и др. Я ушел в 10-м часу. На дворе сильнейшая вьюга, резкий и холодный ветер.

23 февраля. Вторник. Утро над Петром, но написал мало, т. к. увлекся чтением книги об Азове Байера69. Факультетское заседание. Савин прочел очень большой, красиво написанный, но довольно суровый отзыв о книге Егорова. Он упрекает Егорова в непомерном оптимизме, в том, что для поставленной темы материал совершенно недостаточен, в том, что вероятное Егорову кажется достоверным. Книга

Егорова вовсе не история Мекленбургской колонизации, а только история Мекленбургского дворянства, так как нет изображения колонизующих масс. Выводы Егорова Савин излагал, прибавив в одном месте слова «будто бы». Диспут ввиду таких противоположных позиций автора книги (Матвей Кузьмич [Любавский] говорил, что он пришел совсем к противоположным выводам, чем Егоров) обещает быть очень интересным. Хочет возражать также и Поржезинский. Придется сидеть, очевидно, долго. После отзыва у нас с Любавским и Готье был разговор о курсах на будущий год. Из Университета я уходил в книжный магазин Вольфа (на Тверской) и Суворина, искал для Мини «Таинственный остров» Жюля Верна, но тщетно. Вернулся по линии бульваров и весь вечер был дома за книгой Зайончковского.

Верден все держится, хотя немцы ведут уже третий штурм, на этот раз с левой стороны Мааса70, где имеют успех. Что бы ни было, защита Вердена отныне уже славная страница в истории этой войны.

24 февраля. Среда. К сожалению, должен отвлечься от любимой и главной работы другим делом – исправлением текста прочитанных в нынешнем году лекций для издания71. Над этим и работал до 3-х часов. Затем был в Университете, беседовал о войне с Лопатиным и Поржезинским. После просеминария заходил в 4 книжные магазина в поисках «Таинственного острова» для Мини и наконец нашел его у Сытина на Никольской. Это, оказывается, издание Сытина, и потому, должно быть, другие книжные магазины его не держат. Полная неурядица у Карбасникова – приказчики все взяты на войну, продают какие-то бестолковые девицы. Думается, что и в книжной торговле женский труд мог бы быть более высокого качества. Вечер дома над Зайончковским; у нас Маргарита. Л[иза] занялась и увлеклась составлением биографии Мини за 8 прожитых им лет к его рождению. Маргарита приняла участие в подборе фотографических изображений для этого очерка.

25 февраля. Четверг. Продолжал с большим прилежанием подготовлять к изданию курс, и это заняло все время до 3 часов. В Университет не явился на семинарий референт студент Кочан, и так как у меня был на нынешний день только один реферат, то, к сожалению, семинарий не состоялся, и я пожалел о времени, потраченном на чтение реферата и на путешествие в Университет. Вечер за чтением Зайончковского. «Русские ведомости» сеют смуту, печатая вздорные известия о готовящихся переменах под заглавием «слухи». Но слухи совершенно противоположные: то выступление против Думы правых и таинственное совещание у Щегловитова, то, напротив, о повороте в сторону Прогрессивного блока72 и о совещании Родзянко с лидерами блока73. Много несчастий терпела ты, многострадальная Русь, но не была еще никогда подымаема при помощи блоков!

26 февраля. Пятница. День рождения Мини, поэтому он еще вчера очень волновался и все говорил: «Поскорей бы проходил нынешний день, чтобы скорее наступило рожденье». Когда я вернулся домой (из Университета), он бросился ко мне со словами: «Папа! Какое несчастье! Я брал словарь из шкафа и увидал там „Таинственный остров“», – книгу, которая должна была быть ему подарена сегодня. Ночь он плохо спал; среди ночи вдруг прибежал к нам в спальню и положил на тумбочку свой сюрприз нам – тетрадку со своими «сочинениями»: «Волга», «Костер» и др. Проснулся в половине 7-го и тотчас же занялся подарками, которые были приготовлены мною под утро у его постельки на стуле. О сне нельзя было уже и думать. Я утром, вопреки обыкновению, сделал большую прогулку, заметив приступ нервного состояния сердца, видимо, от работы по вечерам за последнее время. От 3 до 5 был на Курсах, виделся с Грушкой и М. Н. Розановым, беседовали о предстоящем диспуте Егорова. За обедом у нас Маня с Миней и Липушата. Каплюшка чувствовал себя виновником торжества. Торжество наше было, однако, омрачено известием от Егоровых о том, что у них заболел и, кажется, скарлатиною, мой крестник Андрюша. Сюрприз для Дм. Ник. [Егорова] неожиданный и крайне неприятный. Каково диспутировать в таком настроении!

27 февраля. Суббота. Лекция в Университете при большом количестве слушателей. После лекции чувство неудовлетворенности или, вернее, недовольства собою за прочтение не так, как следовало бы, но все-таки приятное состояние умственного возбуждения. День солнечный, весенний. Вечером заседание ОИДР с очень неинтересным рефератом Рождественского об английском посольстве в Москву в 1604-5 гг. Боюсь, что я говорил слишком резко, упрекая докладчика за отсутствие критической оценки разобранного источника. После заседания мы ужинали в обычной компании в ресторане Мартьяныча74, закрывающемся в 11 час. вечера. Еще до 12 я был уже дома.

28 февраля. Воскресенье. Диспут Д. Н. Егорова. Мы с Л[изой] отправились в Университет в первом часу и на лестнице встретились с самим виновником торжества. Богословская аудитория была совершенно полна. Солнечный день, лучи солнца в аудитории, озаряющие целый цветник юных слушательниц Д. Н-ча [Егорова], наполнивших аудиторию, цветы на кафедре – все это создавало светлую, красивую обстановку. При вступлении Д. Н. [Егорова] на кафедру была устроена овация. Вступительная речь была слишком длинна – 3/4 часа. Диспут был длиннейшим из всех, какие я помню, начиная с 1886 года, он окончился в половине девятого, начавшись в половине второго. Был сделан на исходе пятого часа дня перерыв. Духота стояла в зале невозможная! Эстрада для профессоров была полна. Блистали отсутствием только наши профессора всеобщей истории Виппер и Иванов, казалось бы, более других обязанные быть на диспуте. Випперу, очевидно, помешала придти его обычная ото всего уклончивость, а Иванову, должно быть, отсутствие интереса к его предмету.