Черное Копье - Ник Перумов

Тебе, должно быть, известно название этого места — там впервые взглянули на Мир глаза Перворожденных. И по сей день на берегу серебристого водного зеркала, где вода чище любой другой в Средиземье, и раз попробовавший ее на вкус никогда уже не сможет забыть его и непременно вернется туда снова, по сей день там высится гордый дворец Илве, короля Авари, бессчетные века прожившего на том месте…

Наступило молчание. Молчал бесстрастный Наугрим; молчали подавленные услышанным гномы; молчал Фолко, захваченный развернутой перед ним величественной панорамой нехоженых земель и обиталищ тайных сил. И внезапно с его языка сорвался вопрос, который мучил его уже давным-давно, который он много раз собирался задать какому-нибудь Сильному Мира Сего, да каждый раз забывал за кучей мелких повседневных дел, которые приходилось обсуждать.

— Кто такой Иарвен-бен-Адар, Безотчий Отец Заповедных Земель, или, как его знаю я — Том Бомбадил?

— Он Извне, — последовал краткий ответ. — Когда-то он служил Первым Слугам Стихий, да так и остался в Средиземье.

— Что значит «извне»? И кто такие Слуги Стихий? Майары?

Наугрим тихонько улыбнулся.

— Вы слишком слепо верите эльфийским преданиям о Днях Творения, — сказал он. — Помни, что нет таких Сил, которые во вред своей власти стали бы раскрывать свои секреты подчинившимся им. Валары открыли эльфам не больше того, что хотели и, главное, как хотели. Не только Майары служили Силам Арды! Ибо немало помощников их вышло и из Серых Областей Унголианта, где Мрак был пронзен разлетающимися обломками пылающего Хаоса, после чего Унголиант и стал многослойным. Первые Слуги Стихий были из числа этих духов, а те, что в свою очередь стали служить им, и вовсе собрались со всей Эа, приняв различные, как видимые, так и невидимые формы. Тот, которого ты называешь Бомбадилом, один из них. Я знаю еще несколько таких же, как он, до сих пор бродящих по Средиземью. Не знаю только, встретятся ли они вам?

— А кто такие Редбор и Фандар? Чем занимались эти двое из Ордена?

Странный огонь вспыхнул в глубине глаз Наугрима; он отвернулся и ничего не сказал.

— А Великая Лестница? А Стража Валаров?.. — вновь начал хоббит.

— Если тебе повезет, ты увидишь все это сам, — ответил Наугрим. — А теперь иди, мне нужно кое-что сказать твоим друзьям.

Фолко словно в бреду шагал по коридорам Гелии. Он не помнил, как вновь очутился в покое Фреира, что у него спрашивали озадаченные хозяева и что он отвечал им. Присев в углу, он развернул на коленях карту Наугрима и долго смотрел на извилистые росчерки незнаемых рек, на искусно изображенные горные хребты… Карту испещряли пометки: он нашел на ней все те опасности, о которых говорил ему Наугрим. Тонкой прерывистой линией вился среди по-разному раскрашенных областей путь на восток, пролегший на сотни и сотни лиг и упершийся в небольшой белый круг, возле которого стояла надпись: «Тропа Соцветий».

Спустя довольно долгое время появились гномы. Молчаливые и сосредоточенные, какими он их никогда еще не видел; куда-то исчезла даже всегдашняя веселость Малыша.

На следующий день они продолжали путь — теперь уже от Гелийских Гор, вместе с разведчиками дорвагов и нагнавшим их Эрлоном. Его раны только-только закрылись, но он сидел на коне прямо, и взгляд его не предвещал ничего хорошего любому из воинов Олмера. Черные подземные своды вновь сменила нежная зелень цветущих лесов; весна уступала место лету, Месяц Песен и Плясок плавно переходил в Месяц Гнезд.

Но друзья мало что замечали вокруг себя, всецело положившись на опыт и искусство дорвагских проводников. Каждый из них погрузился в нелегкие раздумья над словами Наугрима. Фолко, потрясенный и растерянный от вновь, в который уже раз, расширившихся пределов мира, пытался понять, что же может стоять за мрачными словами неясного пророчества. Почему «Сбирающий»?

Что такое «сплав черной воли и смелых сердец»? Кто эти ожидающие своего «дня в пустоте»?.. Он не находил ответа.

Дорога вдоль Гелийских Гор отняла у них целую неделю, и Фолко не мог сказать, что она была из числа трудных. Богатая и свободная земля, свободная от страхов и разбоев; здесь, в сердце дорвагских владений, зачастую на ночь не запирали и дверей.

А потом горы кончились, сошли на нет в долгих лесистых склонах, и пришло время сворачивать с торного тракта — он уводил на северо-восток, их же путь лежал на юг.

По становящимся все менее заметными проселкам они шли от деревни к деревне еще одиннадцать дней. На двенадцатый день узкая лента заросшей травой дороги вывела их в укромный залив лугов между двумя крыльями лесных стен; дорвагские владения кончались, за протянувшейся на десять лиг полосой заболоченных земель начинались пока еще едва заметные среди лоскутьев леса каменистые холмы, выставившие над зелеными кронами свои лысые макушки; начинались предгорья Опустелой Гряды. Здесь дорваги держали сильную пограничную стражу; и хотя их дозоры пропустили маленький отряд без задержек, Фолко заметил тревожные взгляды, брошенные им в спину.

Келаст был известен как следопыт и мастер в поимке вражеских лазутчиков; и раз уж северные старшины отправили его на юг, значит, дела плохи и тревоги недалеки.

Пробиравшихся через болота друзей несколько суток неотступно преследовали комары; хоббиту оставалось лишь утешать себя воспоминаниями о том, что точно так же, если не хуже, было и четверке хоббитов после Пригорья; это помогало, но не очень.

Двадцать шестого июня по календарю хоббита они миновали болота и углубились в предгорные леса. Идти стало гораздо труднее; Опустелая Гряда все время протягивала на запад жадные руки своих крутосклонных отрогов; карабкаться то вверх, то вниз оказалось нелегко и путникам, и их коням.

Первое, что бросилось в глаза хоббиту, — как мало в этих местах зверя и птицы; почти не слышно звонкого перестука желны; даже синицы куда-то подевались. Несколько раз хоббиту встретились мертвые муравейники, а однажды они увидели и сам исход: широкая шевелящаяся и остро пахнущая кислым лента рыжих муравьев неостановимо двигалась куда-то на закат, таща за собой яйца и личинки. Лишь серых ворон еще можно было застать на открытых местах, да по ночам друзьям частенько слышался тоскливый волчий запев. Не видно было помета лосей, и заячьи следы, как сказал Келаст, почти исчезли. Ясное небо, изредка заволакиваемое негустыми облаками, щедрое солнце и ласковые теплые дожди разительно отличались по внушаемому настроению от угрюмо замерших лесов. Дорваги и Эрлон искали следы дозоров Олмерова воинства — и не находили их. То ли черноплащники не заходили так далеко, то ли были очень осторожны… Фолко, прислушиваясь к себе и пытаясь угадать, откуда может появиться опасность, не мог почувствовать ничего определенного — только смутное и тяжелое ожидание чего-то недоброго прочно угнездилось в груди.