Седьмое небо - Гурам Панджикидзе

Шум постепенно утихал. Уже не гудел мотороллер Ачико. Только из соседнего окна доносились звуки магнитофона. Леван не собирался ночевать у родителей. Он так хотел одиночества! Но все-таки он не уехал в Рустави, чтобы еще больше не взволновать родных; он не сомневался, они поняли, догадались, что не все у него гладко.

Лежал неподвижно. Сон не шел.

— Что со мной происходит? — тихо сказал он.

На потолке красиво вспыхивали блики от уличных фонарей. Временами эти блики тихо раскачивались и мигали. Он закрыл глаза и вдруг почувствовал холод. В комнату ворвался ветер, шел дождь. Леван попытался поднять голову, но уже не мог разобраться, шел дождь во сне или наяву. Он спал.

Уже под утро он почувствовал на лбу чью-то руку. Испуганно открыл глаза — рядом сидела мать, укутанная шалью.

— Почему стонешь, сынок, что с тобой? — Нино плакала.

Леван взял ее руку, поднес ее к губам и нежно поцеловал.

— Все хорошо, мамочка, иди спи спокойно!

Леван повернулся на бок. Широко раскрытыми глазами уставился в стену. Нино нагнулась, поцеловала сына, погладила его по волосам, вздохнула и ушла.

Блики, пляшущие на потолке, побледнели, в окно проскользнуло серое утро.

Натия готовила программу курсового концерта. Дома никого не было — все знали, что заниматься Натия любит в одиночестве. На девушке было ситцевое платье с белым воротничком. Он придавал ее спокойному ясному лицу детское выражение.

Когда у дверей позвонили, Натия недовольно поморщилась. Она никого не ждала, и ей не хотелось отрываться от рояля. Медленно, нехотя она встала, открыла дверь и искренне удивилась — перед ней стояла улыбающаяся Миранда.

— Пожалуйста, входите, — растерянно пригласила Натия.

Миранда поцеловала ее и вошла в комнату.

— Занимаетесь? Кажется, я помешала вам, — сказала гостья, указав глазами на ноты.

— Ничего, — вежливо улыбнулась Натия и, предложив ей стул, сама села на диван.

Толстуха Миранда сильно запыхалась, поднимаясь по лестнице. Она уселась поудобней и сладко засопела. Натия знала, что Миранда — подруга Маринэ, и видеть ее, да еще у себя дома, не доставляло ей особого удовольствия.

А Миранда не знала, как приступить к разговору. Она надеялась, что Натии уже известно о женитьбе Левана, и хотела выяснить причины столь внезапного появления Левана у Миндадзе и неожиданной, молниеносной свадьбы. Миранда и Лела ломали себе головы над всем этим. Внимательно наблюдали за Миндадзе, взвешивали каждое слово Левана, но ничего не выходило, разгадать эту загадку они не могли. Леван Хидашели ловко играл роль счастливого мужа…

— Маринэ вышла замуж! — выпалила Миранда, поняв, что Натия ничего не знает.

— Правда? За кого? — спросила, улыбаясь, Натия.

— За Левана Хидашели!

Миранда смотрела на Натию во все глаза: сейчас, сейчас станет ясно, что произошло.

— За кого?! — переспросила Натия.

— За Левана Хидашели!..

Натия так побледнела, что Миранда вскочила и хотела бежать за водой.

— Этого не может быть! — еле слышно прошептала Натия.

— Позавчера расписались.

Натия сидела оцепенев и не отрываясь смотрела на Миранду. «Какие у нее глаза — вытаращенные, водянистые, — думала Натия. — Она похожа на лягушку…» Миранда не выдержала взгляда Натии и в смущении принялась крутить громадную перламутровую пуговицу на платье.

Натия встала. Подошла к окну. Во дворе кто-то развесил огромный ковер и палкой выбивал из него пыль. На балконе напротив висели атласные одеяла и сияли на солнце кроваво-красным цветом. Кричали дети, кто-то кого-то звал, дребезжали звонки велосипедов.

Натия ничего не слышала. До ее сознания доходили только резкие монотонные удары палки по ковру.

По тому, как дрожала спина Натии, Миранда догадалась, что она беззвучно плачет. Натия, верно, не хотела, чтобы подружка Маринэ заметила ее слезы.

— Вы сюда затем и явились, чтобы сообщить мне эту новость? — вдруг холодно спросила Натия, не поворачиваясь и по-прежнему глядя в окно. — Благодарю за внимание, — прибавила девушка.

Миранда поняла, что ее присутствие нежелательно, и осторожно вышла.

Натия повернулась только тогда, когда услышала стук двери. Медленно подошла к дивану и почти упала. Закрыла глаза, и крики детей, трель велосипедных звонков, гудение машин — все это слилось, превратилось в один гул, в котором отчетливо выделялись монотонные удары палки по ковру. Этот звук постепенно все приближался и усиливался, и Натии представилось, будто кто-то сидит в ее голове и со страшной силой ударяет палкой.

Голова закружилась, Натия чувствовала, будто диван постепенно поднимается к потолку. И вот она уже на потолке, а палка все бьет и бьет. Натию охватил страх, ей показалось, что она падает. Она инстинктивно ухватилась за спинку дивана и открыла глаза.

Безмятежно светилось чистое небо, ветерок листал ноты. Кто-то смеялся на балконе противоположного здания. Кто-то по-прежнему выбивал ковер.

Слезы неудержимо хлынули из глаз Натии.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Утром в управлении сотрудники встретили Платона Миндадзе веселыми улыбками.

— В чем дело, случилось что-нибудь?

— Как, разве вы ничего не знаете? — удивился один из сотрудников.

Платон отрицательно покачал головой.

— Ваш зять представлен на звание Героя Социалистического Труда.

Платон почувствовал в груди глухую боль.

— Платон Прокофьевич, поздравляем!

— А вы откуда узнали?

— Разве в Тбилиси скроешь что-нибудь?

— Не знаю, лично мне ничего не известно! — попытался пошутить Платон.

— Наверно, хотел вам сюрприз сделать…

— Да, весьма возможно.

Платон вошел в свой кабинет. Бросил на стол портфель. Сел в кресло и нажал кнопку. В дверях показалась секретарша. Она хотела что-то сказать, но увидела угрюмое лицо начальника, и улыбка застыла у нее на губах.

— Ко мне никого не пускать! — коротко распорядился Платон.

В голове у него все прояснилось, он понял, почему так легко ему удалось уговорить Левана Хидашели, понял и то, что теперь сладить с зятем будет совершенно невозможно.

За несколько недель замужества дочери на лбу Платона появились новые морщины, он как будто сразу постарел. Тинатин тоже все время была в дурном настроении, хотя по привычке и прихорашивалась. Она знала, что Леван не любил ее, но ей ничего не оставалось делать, как терпеть все ради дочери. Иногда она ездила в Рустави, и там каждый раз Маринэ плакала и жаловалась матери, что Леван никакого внимания на нее не обращает. Он сутками бывал на заводе, а придя домой, садился за письменный стол. За три месяца он и трех раз не вышел с Маринэ на улицу. А если и соизволит обратить на нее внимание, то только затем, чтобы сделать насмешливое замечание.

Зато за эти три месяца Леван сдал кандидатский минимум и представил диссертацию в институт, где сразу же заговорили о его исследованиях.

Но Маринэ ничто не радовало, успехи мужа еще больше раздражали ее, их отношения портились с каждым днем.

Однажды при Леване Маринэ закурила. Он подошел к жене, вырвал у нее сигарету и, будто ничего не произошло, сел к столу за какие-то расчеты. Он молча, терпеливо ждал, когда жена перестанет плакать, и спокойно сказал:

— Если еще раз увижу, что ты куришь, пеняй на себя!

— Я скоро с ума сойду от одиночества! Я хочу больше внимания, слышишь, больше внимания!

— Если мне не изменяет память, я не собирался жениться на тебе. Ты сама проявила творческую инициативу. А теперь, будь добра, терпи меня таким, какой я есть.

Когда Леван выходил в ночную смену, Маринэ приезжала к родителям, она боялась ночевать дома одна. Однажды она целую неделю не появлялась в Рустави и не звонила. Надеялась, что Леван приедет за ней. Но Леван ни разу не вспомнил о жене.

В сердце ее постепенно накапливалась горечь. Избалованная, единственная дочь, она не могла примириться с таким отношением. Но что было делать? Нельзя было даже ни с кем поделиться, того и гляди попадешь на язычок Миранды или Лелы — этих беспощадных сплетниц. После того как Леван не пригласил их на свадебный обед, они еще больше развязали языки…

Наконец Маринэ решила вернуться в Рустави. Когда она приехала, Левана не было дома. Она прилегла на диван и решила ждать прихода мужа. Ждать пришлось долго. Наконец раздался шум подъехавшей машины. Дверь открылась, вошел Леван. Посмотрел на жену, как будто ничего не произошло, бросил книги на стол и направился в ванную. Из ванной прошел на кухню, проверил кастрюли, открыл холодильник и тихо спросил:

— Ты ничего не приготовила?

Это уж было слишком. Маринэ больше не могла сдерживаться, уронила голову на диван и заплакала, потом вскочила:

— Я уйду! Оставлю тебя, но пусть не буду я женщиной, если ты не пожалеешь об этом!