Четвёртая четверть - Инна Тронина

— Там, у палаты, ещё один пост, — сказала мне Гета. — Но, раз прорвались на этаж, не отступим, верно? Сейчас я принесу халаты. Подожди здесь.

Когда вернулся к дивану, на него уже уселась бабуля. Из-под халата у неё торчало трико. Одежду она поддерживала обеими руками. Наверное, какая-то старая большевичка, или героиня войны. Генриетта рассказывала, что в этом госпитале и такие лечатся. Бабуля шуршала газетой, в которой оказался кусок хлеба с солью.

Она жевала, чавкала, косясь на меня — не отниму ли хлеб. Она была похожа на Ольгу Фёдоровну Власову, нашу соседку на Ленинградке. Та была вылитая Баба-Яга. Ей уже девяносто лет исполнилось. Всё время торчала на лестнице или во дворе, как будто у неё дома никаких дел не было. Если кто дверь в квартиру откроет, обязательно туда заглядывала. И на всех ребят родителям жаловалась, что они её не уважают. Олег бабку прямо ненавидел — даже на порог не пускал. Мать тоже только отмахивалась. В этом смысле мне очень повезло. Других из-за неё ругали и даже били.

— Спина болит, — сказала мне старуха, когда съела весь хлеб. — В баньку бы сейчас. Знаешь, как хорошо в баньке? Поясницу пропарить надо бы, а где ж тут? Выпишут, сказали, только двадцатого. Сразу в баню поеду.

А потом она про меня забыла. Начала пальцем подбирать с дивана крошки. Я взял под мышку коробку с танком и пошёл искать Гету. Но она примчалась сама — уже в белом халата и бахилах. Мне принесла то же самое.

— Русик, быстренько раздевайся. Бахилы натягивай поверх сапожек. Скоро, наверное, Андрей приедет. Пойдём.

У меня в животе ёкнуло. Я ещё ни разу не видел Ронина. А Озирский рассказывал такие ужасы, что прямо мороз по коже. Если честно, то я не могу представить, чтобы человек был без сознания и в то же время сидел на кровати, ел с ложки, смотрел телевизор. Я-то думал, что в таком случае люди неподвижно лежат, и всё. И глаза у них закрыты. А вокруг — приборы и капельницы. Я в Педиатрическом институте, в Питере, так лежал, но в коме не был.

Генриетта взяла меня за руку, повела по ковровой дорожке. Мы вошли в комнатку с одним окошком. Там, на диване, сидели два омоновца в камуфляже и в чёрных беретах. Поверх формы — халаты. Вооружённые, но достаточно мирные. По крайней мере, долго нас не мурыжили. Кстати, танк у меня забрали и унесли в палату.

Я зашёл очень робко. В кабинете директора школы так не дрожал. Палата — как обычная комната. Над кроватью — бра. Пол под паласом. Большое окно с жёлтыми шторами. Вещей немного, но все нужные. «Видеодвойка», музыкальный центр, куча разных кассет. Ещё — шкафчик для белья, книги, газеты.

Маргарита Петровна радостно мне улыбнулась и спросила у Геты:

— Всё-таки прошли? Я думала, что не получится. Хоть начальник и обещал, но потом передумал. Ты только ушла, а тут сестричка заглянула…

— Я умоляла, как могла, — ответила Гета и поправила букет тюльпанов в вазе на тумбочке.

Над изголовьем генерала висел образок. Это был преподобный Антоний Леохновский. Иконка была с Рониным во время покушения. Гета с матерью всё время спорили, уберегла она отца или нет. Можно повернуть и так, и этак. Он был смертельно ранен, но выжил. Правда, в себя прийти не может…

— Дольше всего нас у входа продержали. Всё танк проверяли — нет ли чего внутри. Перестраховщики.

Гета подальше убрала упаковки с одноразовыми шприцами, гигиенические салфетки, баночку с кремом. Я старался на Ронина не смотреть, потому что действительно боялся.

— Русик, вот мой папа.

Взяв меня за руку, как малыша, Гета направилась к постели. Я споткнулся о пакет с немецким одноразовым бельём. Маргарита Петровна бросилась его собирать.

— Русик, я сама всё сделаю! Ты не обращай внимания. Какой танк замечательный! И ключик есть… Заводится, да? Ты специально для Тосика купил?

— Для какого Тосика? — Я сразу не понял, что так называют Ронина.

— Для Антона. — Маргарита Петровна всё рассматривала танк. — Может, покажешь, как он двигается?

— Конечно, покажу, — бодро ответил я.

— Папа, здравствуй! — сказала Гета, наклонившись над постелью.

Я разглядывал генерала очень внимательно, но ничего жуткого не обнаружил. Такого про него наговорили — и обгорел весь, и шею сломал, и внутри всё ушиб. Но никаких шрамов, по крайней мере, на лице, у него нет. У меня и то больше. Озирский верно заметил — выглядит Ронин лет на тридцать пять. Глаза у него большие, голубые. Совсем не похожие на Гетины. И волосы другие — мягкие, редкие, как будто обесцвеченные.

Одет Ронин в спортивный костюм «Найке». Под курткой у него водолазка. Он смотрит на меня, прищурившись, будто раньше знал, да забыл, кто я такой.

Гета потрясла отцовскую руку, потом сказала:

— Папа, это Руслан Величко, друг Андрея Озирского. Ты ведь помнишь Андрея?

Я почему-то ожидал, что Ронин кивнёт. Он моргнул, и Гета взвизгнула. Маргарита Петровна прямо-таки захлебнулась от восторга.

— Видишь, Русик, наш папочка Андрея помнит! Дай Антону руку, поздоровайся с ним. Вы же знакомитесь.

И начала запихивать мои пальцы в ронинскую ладонь. Он немного пожал их и отпустил.

— Вот так пока, — вздохнула Гета. — А говорить папа не может.

Она тряпкой вытерла тумбочку у кровати, стол и подоконник.

— Мам, Андрей не звонил? Что у него там случилось? Надо же знать, сколько времени ждать его.

Потом Гета уселась в кресло напротив меня, взяла танк и ключик.

— Нет, Андрей не звонил. А вот с тётей Ниной я разговаривала.

Маргарита Петровна убрала в тумбочку тарелку и ложку.

— Она не может в воскресенье сюда приехать, просила извинить. Может быть, через неделю…

— Небось, когда папа пиры закатывал, у неё время находилось, — процедила Гета сквозь зубы.

И я увидел, что она свою тётку страсть как не любит.

— Геточка, не надо так говорить. Это же родная тётя!

Мать говорила это в первую очередь для меня — чтобы не брал плохой пример.

— Будь она чужая тётя, я бы претензий не предъявляла, — проворчала Гета, поглаживая отца по руке.

А я смотрел на Ронина и не понимал, почему он сидит в подушках совершенно неподвижно. Глядит в одну точку, то есть на окно. И выражение лица у него не меняется. Но больного совсем не похож. На нём ни бинтов нет, ни даже зелёнки. Кожа розовая, глаза прозрачные. А ведь у больных всё не так.

Я под одеялом рассмотрел его ноги. Действительно, очень длинные. И разворот плеч — что надо. Да, действительно, Озирский прав. Похоже, что генерал притворяется. Играет в то, что ничего не понимает. Только как ему не надоест смотреть в окно уже полчаса?…

— Дядя Толя с женой, конечно, гриппом заболели? — ехидно спросила Гета.

— Да, но не они, а их дети…

Маргарита Петровна развела руками. Личико у неё маленькое, смуглое. Под вьющейся чёлкой — узкие глаза. У Геты черты лица, как у матери, если их увеличить по клеткам. А фигура — да, в батю.

— Придётся нам вдвоём тут куковать, если Андрюша не навестит.

— Это уж как водится! — Гета взяла с тумбочки танк. — Мам, давай заведём, посмотрим. Может, папе понравится? Мы ещё такое не пробовали ему показывать. Руслан хорошо придумал…

Гета вскочила, обежала постель, на ходу заводя танк. Я тоже решил проверить, как всё получится, и сел на корточки. Маргарита Петровна устроилась в кресле.

— Тосик, ты посмотри, какой подарок тебе Русланчик принёс!

Гета усадила отца так, чтобы он видел танк на полу. Потом встала на колени, рядом со мной. Танк заурчал и принялся водить туда-сюда пушкой. У меня побаливала голова, и сильно колотилось сердце. Но было так интересно, что я мысленно на всё плюнул. А потом взглянул Ронину в лицо и замер. Он с интересом смотрел на танк…

Лицо генерала оставалось таким же напряжённым, немного беспомощным. Но из глаз вдруг потекли слёзы. И я понял — он не притворяется. Действительно, не может вспомнить, что это такое ползёт по паласу. А потом стало похоже на то, что Ронин сейчас придёт в себя. Он раскрывал глаза шире и шире. Потом немного приоткрыл рот. И вдруг пошевелился.

Мне казалось, что он изо всех сил тянется к танку, который ехал прямо к кровати. Я вцепился зубами в мякоть ладони, чтобы не заорать. Глаза Ронина делались всё больше. Лицо его колыхалось передо мной, как в тумане. А зрачки были похожи на две дырки размером с пистолетное дуло. Верхние веки ушли через лоб под волосы, а нижние продавили щёки.

Я, наверное, всё-таки заорал, потому что увидели одни глаза — уже без лица. Маргариту Петровну с Гетой я потерял. Внезапно с потолка посыпались блестящие звёздочки, похожие на снег в сильный мороз. В ушах противно загудел зуммер. Окно превратилось в блин и улетело наверх. А я, хохоча, упал на палас. Чьи-то огромные ноги бежали на одном месте, около моего лица. Но почему-то никак не могли убежать.

А потом я понял, что лежу в машине, которая куда-то едет. Я испугался, что меня увезли на «скорой», а мать ничего не знает. Во рту было горько и сухо. Майка промокла, свитер — тоже. Было очень жарко, и хотелось всё с себя скинуть.