Весенней гулкой ранью... - С. Кошечкин

трое нефтяников в старых замасленных комбинезонах, стуча по камням ботинками

- такими же, в каких был профессор. Их выдавали по ордерам в спецмагазинах.

- Будет время, заходите ко мне в мастерскую. Это рядом, Петр Иванович

знает.

И, простившись, Эрьзя быстро зашагал вниз по улице...

- Редкий талантище, - Чагин посмотрел вслед художнику. - Тут для Дома

Союзов горняков он делает скульптуры рабочих - диву даешься! Представляешь:

до революции в Азербайджане не было ни одного национального скульптора, не

вылеплено ни одной человеческой фигуры: ислам запрещал. И вот перед тобою -

как живой - рабочий-азербайджанец, скажем, тарталыдик. Знаешь, кто такой

тартальщик?

Есенин покачал головой.

- Это тот, кто добывает нефть с помощью специальных ведер. Нелегкое,

должен сказать, дело. Так вот, фигура: нефтяник за работой - тартанием...

Первая в мировой истории скульптура нефтяника-азербайджанца! Каково?

Впрочем, увидишь сам... Ты ж - старый знакомый...

Вскоре, проходя по Станиславской улице, Чагин предложил Есенину:

- Давай-ка заглянем к Степану Дмитриевичу. Его мастерская здесь, во

дворе института. Он и обитает тут же...

Уже войдя во двор, можно было определить: здесь живет скульптор - вдоль

стен дома на подставках возвышались человеческие фигуры в полный рост,

бюсты, головы из глины и еще какого-то неведомого материала.

Большая, с высокими потолками комната заставлена тумбами с начатыми

работами студентов, в глубине размещались произведения профессора -

скульптурные портреты Ленина, Маркса, Энгельса, фигуры рабочих-нефтяников.

- Хозяин дома? - крикнул Чагин.

- Дома, дома, - отозвался из-за перегородки Эрьзя и вышел, обтирая руки

небольшой мокрой тряпкой. - Прошу!

Есенин приблизился к скульптуре Ленина, обошел ее со всех сторон.

- Нелегко? - поэт посмотрел на скульптора.

- Весьма. Видел Владимира Ильича давно, еще в Париже. Впечатление он

произвел сильное - живой, серьезный, прямой, в споре - резкий... Но

познакомиться не довелось... Работаю по памяти... В Батуме не были?

- Нет, не был.

- Будете - посмотрите там мраморный бюст Ильича. Он в городском сквере

стоит. Правда, не все в нем получилось, как хотелось... Здесь начал новую

работу. Вот - Ленин на трибуне, отвечает на записки рабочих... Этот человек

давно меня занимает. Лет пять назад на Урале, под Екатеринбургом, дикую

скалу подыскал - вот, думаю, из чего соорудить памятник Ильичу! Очень жалею,

что не удалось...

Есенин понимающе кивал, от этого движения его мягкие, с желтоватым

оттенком волосы спадали на лоб, он изредка поправлял их рукою...

Остановившись у автопортрета скульптора, Есенин спросил Эрьзю:

- А вы с Коненковым не знакомы?

- С Сергеем Тимофеевичем? Ну как же, как же! С Московского училища

живописи. А вы его знаете?

- Знаю. Бывал у него на Красной Пресне, пели под гармошку. .

- Да, гармонь он любил, - подтвердил Эрьзя.

Чагин, поотстав, задерживался около работ и, время от времени бросая

взгляд на беседующих, сожалел, что поблизости нет фотографа: снимок был бы

редчайшим...

Степан Дмитриевич Нефедов был старше Есенина на двадцать лет: он

родился в 1876 году, в Поволжье. Мордвин по национальности (псевдоним Эрьзя

- название одного из мордовских племен), будущий скульптор прошел тяжкую

школу жизни. По окончании училища живописи, ваяния и зодчества уехал в

Италию, тем самым избежав ареста за связь с революционно настроенными

студентами. Зарубежные выставки его работ сделали имя Эрьзи известным,

газеты писали о "русском Родене". После Октября Семен Дмитриевич, как и

многие художники, всем сердцем стремился "понять и почувствовать Россию в

годы высочайшего парения и чувственно показать направление ее полета в

будущее" (К. Федин). В 1918-1925 годах, живя на Урале, в Новороссийске, Батуме, Баку, он создал ряд памятников павшим борцам революции, скульптурные

портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Шота Руставели... Много труда Эрьзя

вложил в оформление Дома Союза горняков Азербайджана.

О дружбе Эрьзя и Есенина известно немного. Между тем их общение, мне

думается, было небесполезно для обоих, особенно для Есенина. Ведь тот и

другой смотрели на жизнь художническим взглядом, вместе с народом радовались

и печалились. Тот и другой думали о Ленине, ленинцах, старались найти пути

воплощения их образов в слове и камне. У них имелось немало общего, и они не

могли не тянуться друг к другу. Так оно и было.

С 1950 года до кончины скульптора (1959) с ним часто встречался Борис

Николаевич Полевой. На основе живых рассказов художника и разного рода

публикаций о нем писатель создал книгу "Эрьзя", выходившую несколькими

изданиями в Саранске и Москве. Небольшой объем книги не позволил осветить

некоторые темы, в том числе тему "Эрьзя и Есенин". Она-то и была затронута в

беседе автора этих строк с Борисом Николаевичем.

- Степан Дмитриевич, - рассказывал писатель, - всегда тепло говорил о

Сергее Есенине, его стихах. Помню, как при мне он не раз напевал за работой

строчки есенинского "Клена...", а однажды, неожиданно прервав напев, воскликнул: "Какой глубокий образ, этот клен! Судьба человека тут сокрыта, не меньше!" От начала до конца знал "Письмо к матери", читал его вслух.

Любил поэму "Анна Снегина", многие ее строчки повторял, особенно - о

природе...

- Художник Иосиф Ефимович Бобровицкий писал, что Эрьзя вместе с другими

преподавателями, журналистами "Бакинского рабочего" бывал в Мардакянах у

Есенина. Не вспоминал ли Степан Дмитриевич об этих поездках? - обращаюсь я к

Борису Николаевичу.

- Вспоминал, но без подробностей. Эрьзя, живя в Баку, очень

интересовался народным искусством, памятниками архитектурной старины. В

Мардакянах и в соседнем с ним селении, Шаганы сохранились замки XIII и XIV

веков, мечеть Тубашахи... Так что поездка к Есенину могла быть одновременно

и поездкой к шедеврам зодчества. Ведь Есенин тоже не был равнодушен к

старому искусству.

- Как вспоминала жена скульптора Елена Ипполитовна Мроз, вечерами

Есенин часто приходил в мастерскую Эрьзи с балалайкой. Под нее он пел