Весенней гулкой ранью... - С. Кошечкин

Есенин часто приходил в мастерскую Эрьзи с балалайкой. Под нее он пел

шуточные песни, частушки. А вот стихи, сколько его ни просили, читать не

соглашался...

- Да, об этом Эрьзя мне рассказывал, - продолжал писатель. - И объяснял

так. Есенин слишком высоко ценил свой поэтический дар, чтобы разменивать его

на пустяки. Он мог петь озорные частушки, плясать. Но не разбрасываться

своими стихами налево и направо. Поэт остерегался метать бисер, боясь, как

бы этот бисер, может быть случайно, не попрали ногами: люди у Эрьзи бывали

разные. Степану Дмитриевичу, по его словам, нравилось такое уважение мастера

к своему творчеству, к своему призванию. "По-иному и не должен поступать

истинный талант", - говорил скульптор.

- По воспоминаниям Елены Мроз, Эрьзя и Есенин однажды исчезли из города

и где-то пропадали три дня. Потом появились полные восторга от путешествия

по Апшерону. Вы об этом знаете?

- Знаю. Эрьзя в то время лепил своих рабочих для Дома горняков. Ему

была нужна натура. Вот в поисках типажей и отправились друзья по селениям.

Есенину тоже хотелось посмотреть жизнь местных крестьян, услышать их песни.

Побывали они в нескольких местах, со многими жителями познакомились. Как

рассказывал Степан Дмитриевич, "побегом из города" оба остались довольны.

Борис Николаевич вспомнил также слова Эрьзи о скульптурной сюите- 15

союзных республик, которую задумал создать старый мастер.

- Думаю об образе России, - говорил тихим голосом художник (он уже

слабел). - Каким ее образ должен быть? Может, взять за основу есенинскую

мать? Помните: "Ты одна мне помощь и отрада, ты одна мне несказанный

свет"... Или юную Снегину, "девушку в белой накидке"... И то и другое очень

заманчиво...

Замысел так и остался неосуществленным... Мой разговор с Борисом

Николаевичем подходил к концу, и тут писатель, улыбнувшись, обронил:

- А когда Степан Дмитриевич рассказывал мне о встрече с Есениным в годы

первой мировой войны, то добавлял такие слова: "Красивый был парень, ладный, служил санитаром. О нем в шутку говорили: "Смерть сестричкам милосердия!.."

...Возможно, и тогда, в мастерской, Эрьзя напомнил Есенину давнюю

шутку, и они вместе с Чагиным смеялись над ней светло, от души.

Шутку они любили.

- Знаете, что однажды Эрьзя и Есенин "отмочили"? - Я не знал, и Полевой

рассказал о таком эпизоде.

В один прекрасный день друзья пошли в "Бакинский рабочий": Есенину

причитался за стихи какой-то гонорар. Пришли к Чагину: так, мол, и так,

распорядись... А тот упирается: нет, дескать, денег в кассе. "Ах, нет? Ну, ладно!" Друзья выходят на улицу, встают под окнами редакции. Есенин поет

частушки, а Эрьзя, с есенинской шляпой в руках, обходит собравшихся зевак,

изображая сбор подаяния. Чагину ничего не оставалось делать, как позвать

Есенина и выдать ему гонорар...

Об этой шутке друзей рассказывала и Елена Ипполитовна Мроз.

Степан Дмитриевич Эрьзя пережил Сергея Есенина почти на тридцать пять

лет. До конца дней своих он тепло вспоминал о поэте, о дружбе с ним.

Особенно подробно старый мастер рассказывал о неожиданной встрече с Есениным

на старой бакинской улице осенним днем 1924 года...

5

...Мария Антоновна Чагина достает из старого портфеля большой видавший

виды конверт, вынимает оттуда пожелтевший от времени лист бумаги и кладет

его передо мной:

- Посмотрите вот это...

Прежде чем начать чтение текста, напечатанного фиолетовыми буквами,

гляжу на знакомую подпись внизу: Сергей Есенин. Сомнений быть не может: рука

поэта. Неужели неизвестное есенинское стихотворение? Мельком бросаю взгляд

на хозяйку: она хитровато улыбается. Начинаю медленно читать:

Очарованье вечера, что снами

Сберег до солнца. Золото лучей

В лазури зимней. Слившись с небесами,

С зарей, с огнем - восторг все горячей.

И вдруг напев в кадильном фимиаме,

И пламя бьет из восковых свечей.

А воск, в гробу застыв, живых очей

Залил навек угаснувшее пламя.

Так - солнце, юг; благоуханье роз,

И кипарисы, и узор магнолий.

Очарованье вечера. - И боли

В груди нет прежней... А на утро пес

У ног завоет. Вынесут с постели...

Ах, где ты, где? Жива ли в самом деле?

Сергей Есенин

Заметив, что я закончил чтение, Мария Антоновна говорит:

- Это лист, как вы понимаете, из архива Петра Ивановича. Мой муж очень

дорожил им и берег его особо тщательно. История тут такая... Кстати, -

прерывает начатую фразу моя собеседница, - вы хорошо знаете литературное

творчество Чагина?

- Наверно, не очень, - осторожно отвечаю я. - Известны мне его статьи -

воспоминания о Ленине, о Кирове... Еще - о Есенине. Всеволоде Иванове,

Сейфуллиной... Несколько небольших заметок на литературные темы. Вот,

пожалуй, и все, если не считать его выступлений как журналиста - редактора

"Бакинского рабочего" и "Красной газеты"...

- А вы знаете, что он с юношеских лет писал стихи?

- Нет, этого я не знаю.

- Так вот, - продолжает Мария Антоновна. - В архиве Петра Ивановича

хранится большое число его стихотворений. Некоторые из них были в свое время

опубликованы под псевдонимом "Ник. Алексеев". Сам он весьма скромно оценивал

свои стихотворные опыты, почти никогда не говорил о них. В кругу близких

людей он любил читать стихи своих кумиров: Пушкина, Лермонтова, Тютчева...

- Есенина, - вставляю я.

- О, есенинские стихи он мог читать часами. И души не чаял в самом

поэте. Помните в письме Есенина из Баку: "Внимание ко мне здесь очень

большое. Чагин меня встретил, как брата. Живу у него. Отношение

изумительное". И поэт относился к Чагину исключительно тепло. Это видно и по

его письмам, и по тому посвящению, с которым вышла в 1925 году книга

"Персидские мотивы": "С любовью и дружбой Петру Ивановичу Чагину". Они были

искренними и верными друзьями, эти "рыцари пера" - так они иногда полушутя

себя называли. Посмотрите на эти надписи...

На обратной стороне совместной фотографии Есенина и Чагина читаю:

"М. А. Примите душевный дар двух рыцарей пера - верного скандального

Сергея и бурного Петра.

Баку, 1 октября 1924".

Это написано рукой Чагина. Ниже - почерк Есенина: