А. С. Секретная миссия - Александр Бушков

Глядя на него с печальным вожделением, барон сказал мечтательно-зло:

– Попался бы ты мне в чистом поле, чтобы я ехал на своем Соколе, с саблей в руке… Я бы тебе устроил бег ополоумевшего зайца напрямик через поля…

Так же мечтательно глядя в потолок, Кранц поведал:

– Время уже позднее, и запоздавшим постояльцам в тюрьме кормежка не полагается, но завтра, этак к обеду, непременно пустой похлебки принесут, и при некотором везении там кусочек морковки отыщется…

– Ты бы эту морковку… – сказал барон, а далее в кратких, но чрезвычайно образных выражениях объяснил, как именно господину Кранцу следует поступать со всеми овощами, плавающими в тюремной похлебке.

Судя по лицу полицейского, ему эта идея не нравилась категорически. Побагровев и грозно сопя, он стал придумывать некий достойный ответ, но тут хлопнула дверь, и судья буквально ворвался в комнату.

С первого взгляда было ясно, что это уже совершенно другой человек. Его совиная физиономия не изменилась, не прибавилось ни участия, ни благородства – но за время отсутствия что-то, несомненно, произошло, полностью изменившее судью.

Кранц обрадованно сообщил:

– Господин судья, во время вашего отсутствия означенный элодей и убийца, вот этот самый, допустил оскорбительные высказывания в адрес…

Круто развернувшись на каблуках, судья остановился перед ним и брюзгливо сказал:

– В ваш персональный адрес, Кранц – олух царя небесного… Молчать! Я именно вас имею в виду! Наворотили тут… Какие злодеи? Какие убийцы? Произошло трагическое недоразумение, молодые люди были оклеветаны… Где ваш чертов свидетель?

– Э… По взятии письменного свидетельства отпущен домой…

– Найти! Послать полицию немедленно! Это не свидетель, а клеветник, понятно вам?

Кранц так и выпучил глаза – правда, то же самое сделали барон с Пушкиным, пораженные столь резкой переменой. Судья был на сей раз совершенно серьезен, и походило на то, что когти Фемиды все же с превеликой неохотой разжались…

– Что вы стоите, Кранц? – взвизгнул судья. – Достать мне этого вашего мнимого свидетеля хоть из-под земли! Марш! И вы тоже! – Он яростно воззрился на полицейских. – Нечего тут торчать, чтобы потом требовать сверхурочную оплату! Всем вон!

Полицейские, четко повернувшись через правое плечо, гуськом прошли к выходу – свойственным полиции всего мира тяжелым шагом. На их бравых усталых физиономиях не отразилось и тени удивления, сразу видно, эти молодцы были не из тех, кто ломает голову над загадками жизни. На лице Кранца, наоборот, виделась попытка осмыслить столь резкие перемены – но, подстегнутый яростным взглядом судьи, он переступил с ноги на ногу, тяжко вздохнул, без нужды поправил галстук, покрутил головой и покинул комнату.

– Возьмите ваши… вещи, господа, – сказал судья упавшим голосом, указывая на трость и пистолеты. – Прошу прощения за ошибку… никто не гарантирован, как говорится… все хорошо, что хорошо кончается, не держите зла… – Он повернулся к ним и закончил сварливо: – А все же, если кому-то угодно интересоваться моим мнением, всякими такими… приключениями постарайтесь в другой раз заниматься в других местах. У нас и в самом деле давным-давно спокойный, сонный, бюргерский город… Все эти ваши… – то ли не найдя подходящего слова, то ли просто не желая продолжать, он махнул рукой. – Как будто и без того нет хлопот… Идите, молодые люди. Ваш друг ждет вас в коридоре.

Они не заставили просить себя дважды – не было никакого желания прощаться с судьей долго и прочувствованно. Фигура неизвестного друга – каковых у них после смерти барона в Праге вроде бы не имелось – вызывала кучу вопросов, но оставаться здесь далее не хотелось. Они вышли, не на шутку опасаясь, что это очередная издевательская каверза, и судья со злобным хохотом вновь покличет полицейских, а потому ускоряя шаг.

В коридоре, скудно освещенном парочкой ламп, стоял совершенно незнакомый человек средних лет, чье узкое аскетическое лицо напомнило Пушкину литографический оттиск какого-то итальянского портрета времен великого Бенвенуто, изображавшего кондотьера в доспехах.

– Пойдемте, господа, – сказал он деловито. – Моя карета у входа.

Они переглянулись. Не было никакого желания отправляться в ночь с незнакомцем, в неизвестной карете. То, что им вернули оружие, еще не меняло дела – сплошь и рядом им приходилось драться с созданиями, не боявшимися ни шпаг, ни пистолетных пуль…

Их минутное колебание от незнакомца не ускользнуло. Он усмехнулся:

– Полноте, господа. От меня вам не следует ждать подвоха. Не так давно мы уже встречались – ночью, когда вы возвращались от некоего обитающего за городом любителя магических практик. Будь у меня желание причинить вам зло, к тому, согласитесь, были все возможности…

– Черт меня побери со всеми потрохами! – воскликнул барон, присматриваясь к незнакомцу. – То-то мне голосок этот смутно знаком! Не видеть жалованья за три года, если не вы, любезный, велели нам тогда, на дороге, стоять смирно, потому что у вас, мол, достаточно пистолетов…

– Произошла ошибка, – не моргнув глазом, ответил незнакомец. – Вас перепутали с… с совершенно другими людьми. По крайней мере, вам ведь не причинили никакого вреда? Пойдемте. Это в ваших же интересах.

Вновь переглянувшись и пожав плечами, они все же вышли следом за неожиданным избавителем в ночную прохладу. У крыльца стояла запряженная парой карета, незнакомец распахнул дверцу, пропустил их и залез следом. Кучер тронул лошадей, не дожидаясь распоряжений.

– Куда мы едем? – подозрительно осведомился барон.

– В вашу гостиницу, конечно. Вы соберете багаж и нынче же утром сядете в берлинскую почтовую карету. В берлинскую, подчеркиваю. Вам совершенно нечего больше делать в Вене… и уж тем более в Праге. Все и так закончилось достаточно печально, не стоит добавлять лишних трупов.

– Мы вам благодарны за участие, сударь, – сказал Пушкин. – Ведь это вы, несомненно, нас выручили? Но мы, простите великодушно, не из собственного удовольствия путешествуем и не по собственной прихоти очертя голову лезем в опасные неприятности. Мы состоим на службе…

– Мне прекрасно известно, где вы оба состоите на службе, – отрезал незнакомец. – И тем не менее…

– Но послушайте!

– Нет уж, это вы послушайте, господа… – сказал незнакомец резко. – Тем, во что вы так легкомысленно ввязались, должны заниматься совсем другие учреждения. Гораздо более опытные и, я бы выразился, несравненно более сочетающиеся с сутью проблемы. Учреждения, насчитывающие от роду несколько сотен лет и, смею вас заверить, накопившие немалый опыт в борьбе…

– Ах, во-от оно что… – строптиво произнес барон. – Ну да, долетало до меня, что святая инквизиция вовсе не померла естественной смертью, а поменявши шкуру на змеиный манер, продолжает существовать в глубокой тайне… Как вас именовать, а? Падре какой-нибудь?

– Падре Луис, – сказал незнакомец все так же холодно. – Вы вправе забавляться любыми догадками, я все равно не буду отвечать на прямые вопросы…

– А все и так понятно, – сказал барон. – Так какого ж черта вы нам советуете уехать? Одно дело делаем…

В полумраке нельзя было разглядеть лица падре Луиса, но в его голосе звучала ледяная ирония:

– Сколько самонадеянности, милейший барон… Право же, не стоит и сравнивать. Ваши так называемые серые кабинеты, тайные департаменты и прочие особые экспедиции, простите за прямоту, не более чем детские забавы…. Горсточка людей, приступившая к работе всего-то двадцать с лишним лет назад – без серьезных знаний, без изучения многовекового опыта предшественников, без системы. Французы это называют дилетантизмом – доводилось слышать такое словечко? Вы хватаетесь за все сразу, не в силах отделить главное от второстепенного, гоняетесь за жалкими оборотнями, доживающими век в глухих местечках, преследуете убогих ведьмаков, всего-то и умеющих, что наслать град и створаживать молоко… В глубь вы не копаете, потому что и представления не имеете, где и на какой глубине искать корни…

– Ага, – сказал барон строптиво. – Что ж вы за столько-то сотен лет, такие умные и могучие, корешки-то не выкорчевали? А теперь изображаете из себя…

– Я же объясняю, вы попросту не понимаете всей сложности и грандиозности задачи…

– Вот и давайте вместе стараться.

– Вместе? С кем? – Падре Луис, судя по голосу, искренне улыбался. – Простите, господа, но чем вы можете быть нам полезны? Я уважаю вашу целеустремленность и отвагу, но ими одними делу не поможешь. Возьмите недавние события. Вы, собственно, ничего не добились, не продвинулись ни на шаг вперед, зато потеряли одного из своих, мало того, были искусно ввергнуты в серьезные неприятности, из которых освободились только благодаря мне. Вы храбрые и порядочные молодые люди, я не мог оставить вас в столь печальном положении… но я не могу постоянно следовать за вами, как нянька за ребенком. У меня есть свои заботы и свои дела. К тому же я уезжаю не сегодня-завтра. И, оставшись без поддержки, вы очень быстро угодите в очередные неприятности… дай бог, чтобы ограничилось неприятностями. Вам, собственно, здесь нечего делать после смерти графа. Без него никто не станет вас слушать, никто попросту не посвящен… Так что вам следует немедленно вернуться… и не в Вену, а в свои столицы. Примите это как совет искреннего друга. Оставьте детские забавы…