Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

Шолохов позже рассказывал: «Выбьют красные белых с хутора, Валентин заскакивает домой, воды попил, не раздеваясь: “Ничего, мать, не горюй! Сейчас всыплем этой контре, заживём по-новому!” На коня – и ходу! А мать в слёзы, – волосы на себе рвёт… А через день таким же макаром Иван влетает: “Был Валька, подлюка? Ну, попадётся он мне! Ничего, погоди, мать, немного, выбьем вот сволоту эту с нашего Дона, заживём по-старому!” А мать уже об печь головой бьётся… И так ведь не раз, не два».

* * *

Григорий Мелехов становится командиром 1-й повстанческой дивизии. Она атакует и гонит красные части.

Действие романа вновь, на очередном круге, возвращается в родную шолоховскую станицу:

«В сумерках налётом забрали Каргинскую. Часть лихачёвского отряда с последними тремя орудиями и девятью пулемётами была взята в плен. Остальные красноармейцы вместе с Каргинским ревкомом успели хуторами бежать в направлении Боковской станицы.

Всю ночь шёл дождь. К утру заиграли лога и буераки. Дороги стали непроездны: что ни ложок – ловушка. Напитанный водой снег проваливался до земли. Лошади стряли, люди падали от усталости.

Две сотни под командой базковского хорунжего Ермакова Харлампия, высланные Григорием для преследования отступающего противника, переловили в сплошных хуторах – Латышевском и Вислогузовском – около тридцати отставших красноармейцев; утром привели их в Каргинскую.

Григорий стал на квартире в огромном доме местного богача Каргина».

Здесь впервые на страницах романа появляется реальный участник событий – Харлампий Васильевич Ермаков, уроженец хутора Антипова Вёшенской станицы и будущий собеседник Михаила Шолохова.

Спустя несколько страниц снова: «Станица Каргинская стала опорным пунктом для 1-й повстанческой дивизии. Григорий Мелехов, прекрасно учитывая стратегическую выгодность позиции под Каргинской, решил ни в коем случае её не сдавать. Горы, тянувшиеся левобережьем реки Чира, были теми командными высотами, которые давали казакам прекрасную возможность обороняться. Внизу, по ту сторону Чира, лежала Каргинская, за ней на много вёрст мягким сувалком уходила на юг степь, кое-где перерезанная поперёк балками и логами. На горе Григорий сам выбрал место установки трёхорудийной батареи. Неподалёку был отличный наблюдательный пункт – господствовавший над местностью насыпной курган, прикрытый дубовым лесом и холмистыми складками.

Бои шли под Каргинской каждый день. Красные обычно наступали с двух сторон: степью с юга, со стороны украинской слободы Астахово, и с востока, из станицы Боковской, продвигаясь вверх по Чиру, по сплошным хуторам. Казачьи цепи лежали в ста саженях за Каргинской, редко постреливая. Ожесточённый огонь красных почти всегда заставлял их отступать в станицу, а затем, по крутым теклинам узких яров, – на гору».

На ту самую гору, куда Миша в детстве ходил с любимой тётушкой Ольгой. Один сын которой теперь где-то под этой горой, быть может, воевал, а другой – на гору отступал.

Под Каргинской Мелехов красных победит и 147 погибших красноармейцев крючьями стащат в общую яму.

Обуянный чёрным ощущением неправедной войны, Мелехов начинает пить. Запой – с песельниками, бабами, суровым похмельем и новым хмельным разлётом – Шолохов описывает с бесподобной силой:

«К полуночи выпили два ведра самогонки, поели несчётно капусты и решили резать барана. Прохор ощупью поймал в катухе ярку-перетоку, а Харлампий Ермаков – тоже рубака не из последних – шашкой отсёк ей голову».

* * *

Спустя несколько страниц, вслед за Ермаковым, появляется ещё один персонаж, прошедший наискось сквозь шолоховскую жизнь.

Сумевшие сбежать во время восстания на хуторе Татарском большевики Штокман, Кошевой, Иван Алексеевич Котляров присоединяются к тому самому 204-му Сердобскому стрелковому полку, что, как мы помним, вёл бои в Плешакове и в его окрестностях.

Как-то раз Штокман разговорился с одним из казаков-староверов. Тот рассказал о своём отношении к большевикам: «Ваша власть справедливая, только вы трошки неправильно сделали…»

«Чем же? – интересуется Штокман. – …по-твоему, глупостей наделали? Так? Каких же?»

Казак отвечает: «Сам, небось, знаешь… Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого… Кому же антирес своей очереди ждать? Быка ведут резать, он и то головой мотает. Вот, к примеру, в Букановской станице… Вон она виднеется, видишь – церква ихняя? Гляди, куда кнутом указываю, видишь?.. Ну и рассказывают: комиссар у них стоит с отрядом, Малкин фамилия. Ну и что ж он, по справедливости обращается с народом? Вот расскажу зараз. Собирает с хуторов стариков, ведёт их в хворост, вынает там из них души, телешит их допрежь и хоронить не велит родным. А беда ихняя в том, что их станишными почётными судьями выбирали когда-то. А ты знаешь, какие из них судья? Один насилу свою фамилию распишет, а другой либо палец в чернилу обмакнёт, либо хрест поставит. Такие судья только для виду, бывалоча, сидят. Вся его заслуга – длинная борода, а он уж от старости и мотню забывает застёгивать. Какой с него спрос? Всё одно как с дитя малого. И вот этот Малкин чужими жизнями, как бог, распоряжается…»

Если перенестись из романа в действительность, то следует сообщить: начальник агентуры Особого отдела 56-й строевой дивизии Иван Павлович Малкин квартировал в станице Букановской в доме станичного атамана. Звали того атамана Пётр Яковлевич Громославский. Это тесть Шолохова, отец его будущей жены Марии Петровны. «Щеголеватый был, на день менял по две-три шинели, а то ходил весь в коже» – таким запомнила Мария Петровна Малкина.

Малкин сватался к будущей жене Шолохова. Пётр Яковлевич ему отказал.

Завязка для отдельной повести!

Происходил Малкин из села Кузьминского Рязанского уезда. Родился в семье плотника, окончил три класса церковно-приходской школы. Год рождения его – 1899-й: то есть в 1919-м было ему всего двадцать лет.

Шолохов мог бы изменить его фамилию в романе, но не стал.

И вот казак-старовер рассказывает дальше: «…идёт по плацу старик – Линёк по-улишному. Идёт он с уздечкой на своё гумно, кобылу обротать и весть, а ему ребята шутейно и скажи: “Иди, Малкин тебя кличет”. Линёк этот еретическим своим крестом перекрестился, – они там все по новой вере живут, – шапку ещё на плацу снял. Входит – трусится. “Звали?” – говорит. А Малкин как заиржет, в бока руками взялся. “А, – говорит, – назвался грибом – полезай в кузов. Никто тебя не звал, а уж ежели пришёл – быть по сему. Возьмите, товарищи! По третьей категории его”. Ну, натурально, взяли его и зараз же в хворост. Старуха ждать-пождать, – нету. Пошёл дед и гинул. А он уж с уздечкой в царство небесное сиганул. А другого старика, Митрофана с хутора Андреяновского, увидал сам Малкин на улице, зазывает к себе: “Откуда? Как по фамилии? – и иржет. – Ишь, –