Красная лошадь на зеленых холмах - Роман Солнцев

На РИЗе начали поговаривать, что знаменитые сибгатуллинцы не вытянут свои обязательства, триста процентов до конца квартала продержать — не помогут ни молоко, ни гитара. Кое-где посмеивались, кое-где жалели.

Руслан и Кирамов бегали бегом, каждый час советовались. Видно, и в самом деле что-то не получалось. Девушки замучились — их бросали с места на место, не давая закончить работу. Никто уж ничего не понимал, что запишут и как запишут. Со всех сторон в зимних сумерках блестели, как золотисто-чешуйчатые бронтозавры, облицованные плитками стены… Всякое понятие о времени утерялось. Неожиданно звали обедать, неожиданно в темноте ехали домой. Среди ночи, казалось, вставали и ехали обратно… Алмаз держался хорошо, но тоже уставал — кровь из носу шла утром, все платочки стали буро-красные, валялись скомканные, жесткие под кроватью…

— Ничего, все хорошо, — негромко говорил Руслан и кусал пергаментные губы. — Нам просто завидуют.

Но Алмаз чувствовал по отрешенному лицу Руслана, по выражению желтых глаз Кирамова — надвигалось что-то неприятное.

Сам он работал по-прежнему изо всех сил. Девушки перестали подтрунивать над его отношением к Нине — тут любовь, дело серьезное… Только Алмазу не нравилось, как иногда малышки из ГПТУ смотрели на его подругу с неприязнью, наверное от зависти.

Однажды во время обеда он оказался за дощатой временной стенкой, недалеко от девушек. И вдруг услышал за стенкой такой разговор:

— Ну а твой муж… он за тобой из Челябинска не поехал?

Нина ответила:

— А зачем?..

Ее о чем-то более глухо спросили, а потом они заговорили шепотом.

Побледневший Алмаз вышел на середину пролома, чтобы его было видно. Он не хотел подслушивать и поэтому растерянно показался перед ними. Девушки враз замолчали. Лицо Нины перекосилось — она поняла: он что-то слышал, и крикнула:

— Я тебе все сама расскажу! Я тебе сама…

Алмаз скрипнул зубами и пошел прочь. Он пробежал по лестницам, по черным и синим, кругами вправо, влево, окунулся в грохот и лязг цеха и выскочил на снег. Казалось, что идешь во сне, так нереально проминалась под ногами белая сверкающая земля, словно там, под снегом, тюлени или еще какие-то живые существа…

Ему было больно, и он не хотел видеть Нину, ее крупные губы, серые наивные глазки, слышать ее лживый детский голос. «Зачем она лгала? Зачем она меня отталкивала? «Не пугай маленькую девочку!..» А сама была замужем и, конечно, прошла всю эту взрослую жизнь… не могла же она ему отказать? Зачем она так со мной себя вела?..» Он ей цветы носил, боялся обидеть ее словом, жестом, а она лгала… Зачем? Алмаз ее все равно бы любил, он ее любит, любит, но зачем она лгала?..

— Алмаз! — кричала Нина, она бежала за ним по двору завода. — Алмаз, я тебе все расскажу… я не хотела тебя огорчать. Мы с ним даже не жили… жили, конечно, но я его не люблю… Алмаз!

Алмаз остановился, его длинное лицо было искажено мучительной гримасой. Он молчал.

Нина испуганно посмотрела на него, повела плечом и усмехнулась:

— Конечно. Теперь ты меня будешь презирать. Руки мне целовал, а мог требовать большего… замужняя… ну и не нужно…

Он весь день не находил себе места. Он чувствовал себя униженным, убитым, опустошенным ложью Нины. Он вспоминал все, что у них было, — и все это оказалось неправдой. Вечером Алмаз лежал, уткнувшись лицом в подушку, на замятия не пошел. На работе на следующий день, неловко разворачивая помост, разрушил кусок стены, только что законченной девушками. Странно ощерился, отогнал их. Чуть ли не со слезами сам принялся восстанавливать. Как мог, заменил треснувшие двенадцать плиток, плюнул и ушел к себе красить. Вымазал себе левую руку, вцепившуюся в трубу. Долго отмывал. Потом перепутал краски, пришлось ждать, пока балка подсохнет, мазал поверху другой краской… Он чувствовал себя больным.

…В последних числах декабря на РИЗе появилась комиссия, проверявшая работу соревнующихся бригад. Люди долго ходили по залам и коридорам, смотрели стены, потолки, пол, уходили и снова возвращались… У одного из них на пальто сзади был хлястик в виде бантика. Алмаз со страшной ненавистью глядел на этот бантик.

Снова поползли слухи, что сибгатуллинцы не вытягивают — не то что триста, но и двухсот пятидесяти процентов, что многое делалось в спешке, не доведено до нормы. Руслан молчал, Кирамов ходил вместе с членами комиссии, громко смеялся и, обгоняя их, показывал жестом хозяина свои владения.

Но скоро всем стало ясно: бригада с позором провалилась.

В этот день с утра комиссия снова обошла фронт работ сибгатуллинцев. Кирамов был бледен, страшен, губы у него дрожали, он уже не смеялся.

Бригада работала вяло, прислушиваясь к тому, что говорят члены комиссии. Для непосвященного в их словах не было ничего неприятного. Люди переговаривались негромко, уважительно.

— Здесь что — горела гидроизоляция? Ну-ну. А здесь стена горбится. А посмотрите. Не чуть-чуть, а на добрый сантиметр… А колонна — со щекой? Со щекой! Надо бы переделать…

— Облицовка душевых хорошая… а зеркало неудачное, и по цвету плиток… хотя, конечно, это не ваша вина… А за батареей отопления лень хорошо заделать? Торопились, торопились.

— Конечно, товарищи.

— А здесь, Сафа Кирамович… швы на полу кривые… Уширенный шов, разве трудно держать по линии? Линейкой отбивали? Или на глазок?

— Вы же видите, какие нестандартные плиты? Разница до сантиметра. Как же швы вилять не будут? Где стандартные плиты?

— Это не наша компетенция, вы же понимаете, Сафа Кирамович. На других предприятиях вы задавали прекрасные вопросы, а здесь позвольте уж товарищам… Мы смотрим с точки зрения нормы и расценок.

— Что вы смеетесь?

— Я не смеюсь.

— Смеетесь, я же вижу. Что же вы, промстроевцы, сами-то РИЗ не взяли, отказались от РИЗа? Здесь требования качества выше, да?

— Это к нашему разговору не относится… У нас другие объекты, не менее важные. Мы подходим с точки зрения…

— Ясно, ясно.

— Ну, коли ясно, идем дальше…

Кончилось это тем, что на следующий день Кирамов в бригаду не зашел. И все поняли: проиграла бригада! Он бегал по РИЗу, кричал на всех, прятал дрожащие руки в карманы, и от него отворачивались. Никто не огрызался, понимали: человек за дело болеет, переживает провал… Во дворе повесили плакат, огромные синие буквы, как проруби, гласили:

РЕЗУЛЬТАТЫ СОЦСОРЕВНОВАНИЯ. БРИГАДА СИБГАТУЛЛИНА ВЫПОЛНИЛА КВАРТАЛЬНЫЙ ПЛАН НА 250 (перечеркнуто — 210. Перечеркнуто. 178!) ПРОЦЕНТОВ! ПЕРВОЕ МЕСТО СРЕДИ СМУ НАШЕГО ОС!

И ниже, буквами помельче, шло:

БРИГАДА СОКОЛОВА ИЗ ПРОМСТРОЯ — 270 ПРОЦЕНТОВ. БРИГАДА ЮРЧЕНКО — 258 ПРОЦЕНТОВ. МОЛОДЦЫ, ТОВАРИЩИ! С НАСТУПАЮЩИМ ВАС НОВЫМ ГОДОМ!..

Плакат с фотографией бригады Сибгатуллина сорвали. Девушки плакали. Руслан исчез, на работу не выходил. В столовой у Алмаза на раздаче спросили:

— Вы из какой бригады? Нам нужно для удобства… рассаживать по номерам.

Алмаз смутился, нахмурился, выставил острый подбородок. Было стыдно, бесконечно стыдно.

— Я не знаю… я из новой…

Девушки с удивлением на него посмотрели.

В общежитии уже знали. Илья Борисович подмигнул:

— Ничего! Это все антимония!.. Ты работал? Это главное.

Плиточник Вася, усмехаясь, пожал ему руку:

— Помнишь, о чем мы говорили? Ну, ладно, ладно. Передовик!

Алмаз лег спать, накрывшись с головой. Стихи Нине он вернул, и читать под простыней теперь было нечего… Лицо горело.

— Чихай с колокольни, идем к нам работать! — говорили Алмазу электрики, понимая, что вряд ли он спит. — Слышь?

Илья Борисович тоже звал в свою бригаду. Звал и шофер Петя…

Алмаз подумал: «Может, в самом деле? Уйти к черту с этой женской работы… сесть за баранку, любительские права у меня есть… надо будет — курсы еще пройду…» И ему нестерпимо захотелось заняться какой-нибудь очень тяжелой мужской работой. Прощай, СМУ-6! Прощайте, девочки!.. Он сильный! Он хочет трудной работы!

Вечером Алмаз надел костюм и пошел искать контору ОМ (Объединение механизаторов), куда он полгода назад забежал в поисках сварщиков, приваривших к железу лошадь… Жаль, что не знал ни имени, ни фамилии хорошего человека, который приглашал его к себе на работу, но помнил: тот, кажется, был парторгом. Алмаз с трудом отыскал длинное деревянное строение без золотых букв на дверях, но Энвера Горяева не оказалось на месте, а вот завтра утром он будет в горкоме, в девять часов.

Наутро Алмаз пошел в горком (на работу не поехал). Его остановил на первом этаже молоденький милиционер, такого же, как и он, возраста:

— Вам к кому?

Алмаз пытался объяснить, но милиционер слушал плохо — он смотрел, как мимо него проходили люди, одних останавливал, других нет. Алмаз заметил, что постовой почти не останавливает людей в белой рубашке с галстуком. А он был в свитерке под пиджаком.