Из Харькова в Европу с мужем-предателем - Александра Юрьева

Пока мы находились в Риге, Видкуну было необходимо встретиться с членами латвийской делегации в Лиге Наций, которые должны были представить его последний доклад о помощи голодающим в России на следующей ассамблее Лиги. Он проводил большую часть своего времени на конференциях с этими людьми и с различными правительственными чиновниками, а я оставалась под опекой госпожи Икс. Мы ездили по городу, осматривая достопримечательности, ходили по магазинам, она даже отвела меня к своему парикмахеру, чтобы я выглядела прилично ко дню свадьбы. Я думала, что каждая молодая женщина хочет, чтобы ее свадьба была торжественным и памятным событием. Что касается меня, то мне предстояла поспешная свадьба среди совершенно чужих мне людей, в чужом городе, вдали от мамы и всех моих друзей. Случайно я поймала себя на мысли, что мне жаль, что венчание не будет православным, так похожим на царское коронование. К тому же я очень тосковала и была подавлена тем, что ничего не знала о маме с тех пор, как покинула Харьков. Я боялась писать кому-либо после пересечения российской границы из-за боязни скомпрометировать своих адресатов перед советскими властями.

С приближением дня нашей свадьбы я старалась отбросить все грустные мысли. Цветы были доставлены, и мы отправились в лютеранскую церковь, где Видкун и я обменялись кольцами и обетами в очень краткой и простой церемонии, которая все же произвела на меня сильное впечатление. Трое или четверо друзей Видкуна постарались придать некоторую пышность этому событию, облачившись в свои парадные военные формы и образовав арку из сабель над нашими головами, когда мы выходили из церкви. Затем мы поехали на свадебный обед, где разрезали свой свадебный торт и выпили за тех, кто пришел пожелать нам счастья.

Я очень устала от всей этой суеты последних дней и не очень помню, что произошло потом. В это же время моя болезнь обострилась вновь, и я была в полусознательном состоянии, когда уезжала из Риги, покидая берега бывшей Российской империи. Но, несмотря на все это, я знала, что человек, находившийся рядом со мной, теперь был моим мужем в полном смысле этого слова.

Глава 10. МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Записи в записной книжке Квислинга за 1922 год не являются надежным источником информации относительно того, чем он занимался и где он был летом этого года. Важно ознакомиться с дополнительными подтверждающими документами.

Например, в материалах нансеновского Международного комитета в Женеве от 10 июля записано, что капитан Квислинг вернулся в Харьков 17 июня после инспекционной поездки в Крым. Однако в записной книжке Квислинга его пребывание в Крыму датировано серединой июня, а возвращение в Харьков — 14, а не 17 июня[65]. Возможно, он планировал вернуться 14 июня, а возможно, ошибка допущена в женевских документах. Данные о совместной с Рамсейером из ARA и Джоном Горвином из нансеновской комиссии по оказанию помощи поездке в Мелитополь, которая длилась с 28 до 30 июня, совпадают в официальном докладе в Женеву и в записной книжке Квислинга[66].

Удивляет, что в записной книжке Квислинга очень мало записей со второй половины июля до конца периода, описанного Александрой выше. Видимо, Квислинг был очень занят в это время. Тем не менее с 22 августа и до конца сентября Квислинг сделал несколько записей о путешествиях на поезде, но не упомянул в них Ригу, где они с Александрой обвенчались и где он встречался с людьми, которые должны были представить его важный доклад Генеральной ассамблее в Женеве осенью этого года.

К моему удивлению и радости Видкун после нашей свадьбы изменился и стал совершенно другим человеком. Он стал беззаботным, веселым и даже помолодел. Сами того не замечая, мы перестали обращаться друг к другу на Вы и начали употреблять ласковые прозвища.

Чаще всего Видкун звал меня Асей, как меня называли с детства (большинство его родственников называли меня Сандрой). Еще он называл меня крошечкой, ребенком и lille venn, что по-норвежски означало маленький друг. Хотя Видкун хорошо владел русским, он не всегда понимал языковые нюансы. Не думаю, что носитель русского языка употребил бы слово ребенок как ласкательное имя, особенно для своей жены. Для меня оно звучало неестественно и скорее странно, чем ласково, но ему нравилось так меня называть. Он, очевидно, употреблял это слово как синоним mon enfant — так Видкун обращался ко мне, когда мы говорили или переписывались по-французски. И все же я находила это прозвище нежным и милым, и мне не хотелось объяснять ему, что предпочла бы выражение «моя девочка».

Говоря о Видкуне с другими людьми, я обычно называла его капитан, и с этим именем он остался в моей памяти.

Несмотря на постоянные приступы боли в боку, изменения в поведении Видкуна превратили наше свадебное путешествие в незабываемое событие. Мне кажется, что путешествие из Риги в Норвегию было самым счастливым временем для Видкуна, так как я никогда больше не видела его таким веселым, нежным и беззаботным. Безудержно окунувшись в счастье, он стал любящим, ласковым и чувственным. Замерзшая северная стена наконец оттаяла, и он стал вести себя, как любой счастливый молодой муж. Нам было очень хорошо вместе, и мы с удовольствием наслаждались меняющимися незнакомыми пейзажами и общением с новыми людьми. С этой весенней оттепелью ко мне вернулась уверенность в себе, все вокруг казались добрыми, хорошими и симпатизирующими нам. Мне хотелось рассказать всему миру, как мы счастливы, поэтому, пока мы путешествовали по Финляндии и Швеции, я заговаривала с людьми в гостиницах и ресторанах, с пассажирами в поезде и на пароходах.

Мы вернулись в Хельсинки из Риги на пароходе и остановились в той же гостинице, где уже останавливались по делам Видкуна. Затем поездом мы добрались до Або, а там пересели на пароход до Стокгольма. Эта поездка очень запомнилась мне. Погода была прохладная, все окутал глубокий туман, и вокруг не было ничего видно. Я хотела оставаться в каюте, поскольку у меня снова случился болевой приступ, но Видкун повел меня на палубу, нашел укромное место, уложил меня там и накрыл одеялом, а сам отошел.

Пароход медленно нащупывал дорогу сквозь туман, и я почувствовала гармонию и умиротворение. Впервые после суетных дней, когда я оставила маму и наш дом в Харькове, я смогла глубоко вздохнуть и спокойно взглянуть на неожиданные и невероятные перемены в моей жизни. Только теперь я осознала глубину и окончательность этих перемен. Перспектива совершенно нового будущего в чужой стране без мамы и друзей вдруг ужаснула меня. Я почувствовала себя одинокой, растерянной и беспомощной.