Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

– И вы?

– По-вашему, я должна везти своего ребенка к психиатру?

– Я думаю, это ни к чему.

– Вы думаете… Что вы можете думать, Катя? Вы же ничего не знаете. Вы и понятия не имеете, что тут у нас с некоторых пор… Господи, я не знаю, что делать, ведь это же мой сын, мой ребенок… Я так боюсь, я смертельно боюсь…

– Кого?

– Кого? – Регина встала, подошла к столику, достала пачку сигарет, закурила. – Если бы я знала – кого…

Катя молча за ней наблюдала. Спору нет – женщина извелась. Выглядит неважно – лицо серое, взгляд тревожный, бегающий, как будто не может сосредоточиться.

– Знаете… только не говорите ничего, молчите. Мне порой кажется, что он… что это не он. Не мой сын.

– Регина, простите, но это же…

– Его как будто нам подменили! – Регина выкрикнула это, поперхнулась дымом. – И я понять не могу… После того как он вернулся… Нет, раньше, я теперь уверена, это случилось раньше – сразу после нашей поездки в госпиталь. Помните, мы встретились с вами там?

– Ну конечно, товарищ вашего мужа Приходько…

– Это случилось тогда. – Регина села на диван рядом с Катей. – Грех, грех, конечно… Даже думать о таком грех, он же мой сын, я всегда должна быть с ним, помогать, защищать его, но… Но его как будто подменили, он стал другой… И эта его ложь, что так и сочится из него, как яд… Когда отец дома, он… Я знаю, он притворяется при нем. А я… я теперь только боюсь, и все, я даже поговорить об этом с мужем не решаюсь. Может, это я тронулась, это мне психиатр нужен? Но я же не сумасшедшая, во всем остальном я совершенно нормальная. Отчего же в отношении моего ребенка я… это такая мука, я не могу больше этого выносить!

Она уткнулась в Катино плечо. Она вся дрожала, как в лихорадке. Катя обняла ее, начала что-то бормотать, успокаивать. Она и сама была сбита с толку. Нервы сдали, это бывает, это случается. Пережитый стресс, в этом и есть вся причина.

Неожиданно Регина напряглась. Потом быстро отстранилась, вытерла глаза. Движения ее стали суетливы.

Послышался какой-то звук – в холле клацнула дверь.

– Он. – Регина прошептала это одними губами.

Катя сделала жест: вы посидите, а я попробую поговорить с вашим сыном. Она вышла в холл. Мальчик поднимался по лестнице.

– Данила, добрый день.

Он обернулся. Движение было излишне резким.

– Меня зовут Екатерина, помнишь, мы с тобой виделись в…

Продолжая смотреть на нее через плечо, очень пристально смотреть, он поднимался ступенька за ступенькой. Уходил.

– Данила, подожди, пожалуйста.

Он не отреагировал.

– Что же мне, гнаться за тобой?

– Не надо гнаться.

– Данила, твои родители любят тебя.

Он остановился. Стоял на предпоследней ступеньке, возвышаясь над Катей, оставшейся внизу.

– Родители обеспокоены твоим поведением. Твоим побегом из дома. Зачем ты причиняешь им боль?

Он смотрел на нее сверху. И во взгляде этом не было ничего – никакого отклика, никакой реакции. «Кто я для него, чтобы спрашивать вот так? – подумала Катя. – Чужая, взрослая, он и видел-то меня всего только раз, наверное, успел забыть».

– А ты красивая. Я еще ТОГДА заметил.

Катя не поверила своим ушам. Это произнес двенадцатилетний мальчишка. Голос его был по-детски писклявым, а вот манера, тон – смесь вожделения и хищного любопытства, вот что померещилось ей.

– Послушай, ты не…

Он уже был на втором этаже. Секунда, и он скроется за дверью своей комнаты.

– ТОГДА, НА ШОССЕ, ЭТО БЫЛ ТЫ?

Этот вопрос, что не давал ей покоя… Глупо было спрашивать. Данила не ответил, может быть, не понял даже.

Катя вернулась к Регине.

– Вы правы, он не желает общаться. Извините, я лучше пойду.

– И не дадите мне никакого совета?

– Посоветуйтесь с мужем. Может, правда надо показать вашего сына хорошему детскому психологу.

СКАЗАТЬ ЕЙ ПРО МЕДСЕСТРУ ИЗ ГОСПИТАЛЯ? НЕТ, ЛУЧШЕ ПОКА НЕ ГОВОРИТЬ, УЧИТЫВАЯ ЕЕ СТРАННЫЕ ФАНТАЗИИ НАСЧЕТ «ПОДМЕНЫ»…

Катя вышла за ворота. Улица была тиха и пустынна, сюда не доносился шум транспорта, и деревенские собаки не лаяли. Только ветер шуршал листвой.

Она оглянулась на дом Москалевых. Окно на втором этаже.

Данила был там, смотрел на нее.

Потом медленно поднял руку и взялся двумя пальцами за свое ухо.

Секунда – и только штора едва колышется в пустом окне.

Глава 24

Троянец

Из дверей отделения, расположенного на третьем этаже старого корпуса, двое крепких медбратьев выкатили носилки.

– Где его медкарта? – спросил один.

– Тут. Приходько Олег Иванович, четырнадцатый этаж, гематологическая лаборатория, 21.15. Ему назначено, повезли.

– В такое время, вечером?

– Там ждут, лечащий сказал. Какой-то дежурный консилиум. Грузовой лифт вызвал? Осторожно завози его.

Приходько лежал на носилках, укрытый простыней: больничная зеленая роба, глаза закрыты.

– Он что, в коме? – шепотом спросил первый медбрат. – Я заметил, с ним как-то по-особенному там, в отделении, обращаются.

– Ты тут второй день всего работаешь, так что лучше помалкивай. – Его напарник закрыл внешнюю дверь грузового лифта. – Смотри за ним.

Новенький медбрат лишь пожал плечами. В лифте он украдкой помахал перед лицом Приходько ладонью – никакой реакции. Глаза закрыты – спит, что ли, или в отключке?

Но он ошибался.

Утром один врачебный консилиум в отделении уже собирался. Было несколько приглашенных специалистов – из госпиталя имени Бурденко и НИИ гематологии, у Приходько в который уже раз взяли кровь на анализ. Решено было провести дополнительное исследование на новейшем швейцарском органико-спектрографе, располагавшемся в лаборатории нового корпуса на четырнадцатом этаже. Сеанс был специально назначен в вечернее время, когда процедуры для обычных больных уже заканчивались. Приходько ждала дежурная бригада.

Грузовой лифт мерно гудел, медленно преодолевая этажи. То ли оттого, что в лифте было такое освещение, то ли еще по какой-то причине, но почудилось новенькому медбрату из числа служащих срочную в госпитале, что больной того-с… очень уж плохо выглядит – землистый, серый, похож на покойника.

В последнюю неделю эту перемену во внешнем облике Приходько наблюдали и врачи. Однако основные жизненные показатели были в норме: давление, сердечный ритм, правда, очень частым был пульс: 170 ударов в минуту.

– Вены ему как все искололи, – сказал медбрат, – столько крови, наверное…

Он не договорил: веки Приходько дрогнули, рука судорожно скомкала простыню.

– Ну все, теперь по переходу, – объявил медбрат, уверенный, что больной его не слышит.

Но он опять ошибался.

ТРОЯНЕЦ…

Он был еще жив.

Мерное гудение – точно урчанье в ненасытной утробе. Солнце зашло… Скоро совсем стемнеет – там, в горах…

Больничная каталка, скрипя и вздрагивая на вздутом линолеуме, двигалась по стеклянной трубе госпитального перехода. Из окон был виден парк – сумерки, теплые, прозрачные, майские сумерки окрашивали его в пастельные тона. Парк был пуст и безлюден, больные давно разбрелись по палатам, смотрели футбол по телевизору, и только кошки шныряли по аллеям, охотясь на кротов.

Там, в горах, охота тоже вот-вот начнется…

ТРОЯНЕЦ чувствовал ее приближение.

Разбитая дождями дорога, уводящая вверх по склону, дома с пустыми глазницами окон, с провалившимися крышами. Сухое дерево, раскинувшее свои ветви над бурой черепицей. Тень среди сучьев. Кто-то спрятался там, наверху, в засаде, высматривая свежую добычу.

Дверной проем – зияющая дыра, вонь звериного логова, глухое рычание… Скоро стемнеет, и обитатели вылезут наружу… Гнилой смрад…

ТРОЯНЕЦ ВИДЕЛ ИХ.

ВИДЕЛ ИХ ВСЕХ.

Этот невыносимый смрад…

– Эй, ты как, в порядке? – Новенький медбрат наклонился над каталкой. Приходько захрипел.

Они остановились, следя за его состоянием.

– Тихонько покатили.

– А вдруг он умирает?

– Он не умирает. Это у него бывает… иногда.

– А чем он все-таки болен?

Более опытный медбрат достал из кармана медкарту.

– Слушай, а тут еще такой желтый бланк должен быть – результаты прошлых анализов… Вот черт, видно, там, в отделении, забыли отдать. Надо вернуться. Вези его к лаборатории, а я сейчас спущусь на лифте.

Они расстались в переходе. С высоты четырнадцатого этажа был виден закат: оранжевое солнце садится за башни «Алых парусов».

Воспаленное, гнойное солнце, цепляющееся за вершины албанских гор…

Флейта-зурна: кто-то поднес ее к губам, готовый сыграть ту самую вечно повторяющуюся песнь: волынка-гайда, барабан – заживо содранная кожа еще кровоточит, и три голоса, что поют в унисон, а потом расходятся в октаву…

Предсмертный хрип…

Низкое гортанное рычание…

Крик боли…

Больничная каталка едет по стеклянной трубе – мимо солнца, в ночь, вечную ночь…

Тело Приходько неожиданно выгнулось на носилках – грудь приподнялась, голова запрокинулась.